Глава XI
Сумерки
Этот
приговор, словно смертельный удар, обрушился на несчастную жену невинно
осужденного человека. Но из уст ее не вырвалось ни звука, и так сильно было
чувство, говорившее ей, что только она, она одна, может и должна поддержать его
в эту минуту, избавить его от лишних мучений, — что она превозмогла себя и
выдержала этот удар.
Суд
объявил перерыв, потому что членам суда надлежало принять участие в какой-то
уличной демонстрации. Толпа с шумом хлынула из зала, и народ еще теснился в
дверях, когда Люси, вскочив с места, протянула руки к мужу, устремив на него
любящий взгляд, полный самозабвенной нежности.
— О!
Если бы мне только позволили коснуться его! Обнять его на один миг! Сжальтесь
над нами, о добрые граждане!
В зале
суда только и остались, что подсудимый со стражником, двое из четырех
конвойных, которые увели его накануне, и Барсед. Вся публика уже высыпала на
улицу, спеша примкнуть к демонстрации. Барсед повернулся к конвойному. «Пустите
ее к нему, пусть обнимет, ведь это одна минута», — сказал он. Они молча
кивнули и даже помогли ей перешагнуть через скамейки и подняться на возвышение,
и Чарльз, перегнувшись через барьер, отделявший скамью подсудимых, крепко сжал
ее в своих объятиях.
— Прощай,
душа моя, родная моя, прощай! Благословляю тебя! Мы еще встретимся с тобой там,
где измученные души обретают мир и успокоение.
Так
говорил муж, прижимая ее к своему сердцу.
— Я
найду в себе силы вынести это, дорогой Чарльз, бог поддержит меня, не мучайся
из-за меня. Благослови на прощанье нашу дочку!
— Ты
передашь ей мое благословение. И вот этот поцелуй от меня. Я прощаюсь с тобой и
с ней.
— Милый
мой! Нет, еще минуту! — Он попытался оторваться от нее. — Мы
расстаемся ненадолго. Я чувствую, сердце мое не выдержит. Но пока у меня есть
силы, я буду верна своему долгу, а когда я покину ее, бог позаботится о ней и
пошлет ей друзей, как когда-то послал мне.
Ее отец
подошел вслед за нею, и, если бы Дарней не удержал его, он упал бы перед ними
на колени.
— Нет,
ради бога! Что вы такого сделали, чтобы становиться перед нами на колени? Мы
только теперь понимаем, что вам пришлось пережить, какую душевную борьбу вам
пришлось выдержать, когда у вас впервые возникло подозрение, кто мой отец, и
когда это подозрение подтвердилось. Мы знаем теперь, каких усилий вам стоило
преодолеть ради дочери естественное чувство неприязни к человеку, связанному с
этой семьей. Мы благодарны вам всей душой, мы любим и почитаем вас. Да
благословит вас бог!
Отчаянный
вопль вырвался из груди старика; он схватился руками за голову и судорожно рвал
свои седые волосы.
— Ничем
другим это не могло кончиться, — сказал Дарней. — Все складывалось
так, чтобы привести к этому. Мои многократные попытки выполнить волю моей
бедной матушки так и не увенчались успехом, но они-то и привели меня к
знакомству с вами. Для вас это стало несчастьем. А началом всему было такое
зло, что разве могло из него получиться что-нибудь доброе? Худое начало никогда
не ведет к доброму концу. Не сокрушайтесь обо мне, простите меня. Да
благословит вас бог!
Когда
Дарнея уводили, жена стояла и смотрела ему вслед, сложив молитвенно руки, и в
глазах ее светились любовь и утешение, и нежная улыбка не сходила с губ. Когда
он скрылся за дверью, она повернулась к отцу, прильнула головкой к его груди,
попыталась что-то сказать и упала без чувств к его ногам.
В ту же
минуту Сидни Картон, который сидел не двигаясь в углу зала, бросился поднимать
ее. Кроме отца и мистера Лорри, около нее никого не было. Руки его дрожали,
когда он поднял ее и бережно прижал ее голову к своему плечу. И жалость и
сочувствие, выражавшиеся на его лице, были проникнуты какой-то скрытой
гордостью.
— Я
донесу ее до кареты. Она как перышко.
Он вынес
ее на руках из здания и заботливо уложил на подушки кареты. Отец и их старый
друг сели рядом, а Картон взобрался на козлы рядом с кучером.
Когда
они подъехали к воротам, где он всего несколько часов тому назад стоял в
темноте и мысленно видел ее перед собой и старался представить себе, по какой
из этих каменных плит ступала ее нога, он снова поднял ее на руки и понес к
крыльцу и вверх по лестнице в комнаты. Он уложил ее на диван, и мисс Просс с
малюткой бросились к ней, заливаясь слезами.
— Не
приводите ее в чувство, мисс Просс, — тихо сказал он. — Ей лучше так.
Не стоит ее сейчас приводить в сознание, ведь это только обморок.
— Ах,
Картон, Картон, милый Картон! — вскричала маленькая Люси и, подбежав,
бросилась к нему на шею, всхлипывая и захлебываясь от слез. — Вот теперь,
когда вы с нами, я уже знаю, вы сделаете что-нибудь, чтобы помочь маме и спасти
папу! Вы только посмотрите на нее, милый Картон. Вы ведь любите ее, разве
можете вы оставить ее так?
Картон
нагнулся к девочке, прижал ее свежую щечку к своему лицу. Потом ласково
погладил ее, опустил на пол и повернулся к лежащей без сознания матери.
— Прежде
чем я исчезну, — сказал он и запнулся, — можно мне поцеловать ее?
И все,
кто здесь был, вспоминали потом, что, когда он, наклонившись к ней, прикоснулся
губами к ее лицу, он что-то тихонько прошептал. А девочка — она стояла тут же,
рядом, — рассказывала им потом, и не только им, но спустя много-много лет
и своим внукам, когда она уже была почтенной красивой старушкой, что она
слышала, как он прошептал: «Жизнь самого дорогого тебе».
Выйдя из
комнаты, он обернулся к провожавшим его мистеру Лорри и ее отцу и сказал, обращаясь
к доктору Манетту:
— Ваше
влияние вчера сыграло значительную роль, доктор Манетт, попробуйте что-нибудь
сделать. Все эти члены трибунала и люди, стоящие у власти, очень расположены к
вам и ценят ваши заслуги, не так ли?
— Я
был осведомлен обо всем, что касалось Чарльза. Мне было твердо обещано, что я
выручу его, и я это сделал. — Он говорил очень медленно, прерывающимся от
волнения голосом.
— Попробуйте
еще. Времени, конечно, очень мало до завтра, но — попытайтесь!
— Непременно
попытаюсь. И немедленно.
— Вот
и хорошо. Я знаю, что вы с вашей энергией преодолевали неслыханные препятствия,
но, конечно, — вздохнув, улыбнулся он, — не такие, как сейчас. Все же
попытайтесь. Как ни мало стоит жизнь, даже если человек и не сумел
распорядиться ею, ради нее стоит сделать это усилие. Не велика была бы жертва,
если бы она этого не стоила.
— Я
пойду сейчас же, — сказал доктор Манетт, — пойду к общественному
обвинителю и к председателю суда, и еще кой к кому, кого лучше не называть. И,
кроме того… напишу… но постойте-ка! Ведь сейчас в городе демонстрация, и никого
не застанешь до вечера.
— Да,
верно! Ну что ж? Надежды, конечно, мало, и вы ничего не потеряете, если
подождете до вечера. Но я бы все-таки хотел знать, выйдет ли из этого
что-нибудь. Могу вам сказать одно: я не надеюсь. Когда вы примерно думаете добиться
свидания с этими грозными властями, доктор Манетт?
— Как
только стемнеет. Ну, скажем, через час, через два.
— Темнеть
начинает после четырех. Ну, прибавим еще час-другой. Если я приду к мистеру
Лорри в девять, вы уже сможете сказать мне через него или сами, добились вы
чего-нибудь или нет?
— Да,
наверно.
— Ну,
желаю вам успеха!
Мистер
Лорри пошел проводить Сидни к выходу и, когда тот открывал дверь, тронул его за
плечо. Сидни обернулся.
— У
меня нет ни малейшей надежды, — тихо сказал мистер Лорри упавшим голосом.
— У
меня тоже.
— Если
бы кто-нибудь из этих судей или, допустим, даже все они, — хоть это,
конечно, и маловероятно, ибо что для них его жизнь или жизнь любого другого
человека! — но если бы даже все они и были склонны пощадить его, то после
этого страшного неистовства в зале вряд ли они решились бы вынести ему другой
приговор.
— Я
тоже так думаю. Когда толпа заревела, я понял, что ему не миновать гильотины.
Мистер
Лорри, понурившись, оперся рукой о косяк двери.
— Не
убивайтесь так, — мягко сказал Картон, — не предавайтесь отчаянию. Я
подал эту мысль доктору Манету, потому что, мне кажется, когда-нибудь это хоть
немножко ее утешит, иначе она может подумать, что жизнь его была загублена зря,
бессмысленно принесена в жертву, и ей будет больно.
— Да,
да, да, вы правы, — сказал мистер Лорри, вытирая глаза. — Но он
погиб, надеяться не на что!
— Да,
погиб, надеяться не на что, — повторил Картон и медленно пошел вниз по
лестнице.
|