Увеличить |
Глава 31. СВИДАНИЕ
Будь
честен, воин юный
Обещанья
Пусть не
нарушит девушка.
Оставь
Ложь
седовласому политиканству.
Будь
искренним, как утреннее небо,
Пока еще
не поднялся туман.
«Суд»
Все это
знаменательное и тревожное утро, предшествовавшее свиданию двух государей в
Пероннском замке, Оливье, действуя как ловкий и опытный агент Людовика, провел
в хлопотах. Он старался обещаниями и подарками набрать своему государю
сторонников, рассчитывая, что, когда гнев герцога вспыхнет, они не станут
раздувать пожар, а постараются его загасить. Как тень, скользил он от палатки к
палатке, из дома в дом, повсюду вербуя себе друзей, но не по словам апостола, а
всеми неправдами Маммона[183].
Как
говорится о другом, не менее ловком политическом агенте: «Его рука перебывала
во всех руках, а губы прикоснулись к уху каждого». И наконец благодаря
разнообразным причинам, о которых мы уже упоминали, он успел заручиться
благосклонностью многих бургундских дворян, из которых одни боялись Франции,
другие ждали от нее разных благ, а третьи опасались, что, если власть Людовика
будет слишком ослаблена, герцог Карл станет беспощадным деспотом, к чему он
всегда стремился.
Там, где
Оливье не рассчитывал на свои силы, он прибегал к помощи других слуг короля.
Таким образом он добился от графа Кревкера разрешения для лорда Кроуфорда и Людовика
Меченого на свидание с Квентином Дорвардом, который со дня своего приезда в Перонну
содержался, так сказать, в почетном заключении. Предлогом для этого свидания
были выставлены частные дела, но весьма вероятно, что и сам Кревкер, боясь, как
бы необузданный нрав герцога Карла не привел его к бесславному насилию над
Людовиком, был не прочь доставить Кроуфорду удобный случай дать молодому
стрелку кое-какие наставления, которые могли оказаться полезными королю.
Встреча
соотечественников носила самый радушный, можно сказать – родственный характер.
– Удивительный
ты парень! – сказал Кроуфорд, поглаживая Дорварда по голове с нежностью
любящего деда. – Тебе везет, точно ты родился в сорочке.
– А
все потому, что он чуть не мальчишкой попал в стрелки, – подхватил
Меченый. – Вот обо мне, племянничек, никогда так много не говорили, а
почему? Потому что мне стукнуло уже двадцать пять лет, когда я вышел наконец из
пажей.
– Да
и будучи пажом, ты был сущее страшилище, надо тебе отдать справедливость, –
сказал престарелый начальник. – Бородища – что твоя лопата, а спина –
точно у старого легендарного Уоллеса.
– Боюсь,
что мне недолго осталось носить почетное звание стрелка: я намерен оставить
службу в шотландской гвардии, – проговорил, потупившись, Квентин.
Меченый
почти онемел от неожиданности, а на морщинистом лице лорда Кроуфорда выразилось
явное неудовольствие.
– Оставить
службу! – воскликнул наконец Меченый, очнувшись. – Службу в шотландской
гвардии! Виданное ли это дело? Да я не поменялся бы местом с самим коннетаблем
Франции!
– Молчи,
Людовик! – сказал Кроуфорд. – Этот молодчик лучше нас, стариков, понимает,
откуда ветер дует. Должно быть, по пути он наслушался всяких россказней о
короле Людовике, а теперь надеется извлечь из них выгоду, сделавшись бургундцем
и пересказав все герцогу Карлу.
– Если
бы я этому поверил, я своими руками перерезал бы ему горло, будь он пятьдесят
раз сыном моей сестры! – воскликнул Меченый.
– Но
я надеюсь, дядюшка, что вы по крайней мере справились бы сначала, заслужил ли я
такое обращение, – ответил Квентин. – А вам, милорд… да будет вам
известно, что я не болтун: ни допрос, ни пытка не вырвут у меня ни одного слова
из того, что мне пришлось узнать на службе у его величества и что могло бы
послужить ему во вред. Я дал клятву хранить молчание об этом и пока что держу
ее. Но я не хочу оставаться на службе, где, помимо опасностей в честном бою с
неприятелем, я подвергаюсь засадам со стороны своих же друзей.
– Ну,
если уж ему так претят засады, боюсь, милорд, что нам придется поставить на нем
крест, – проговорил догадливый дядюшка, печально поглядывая на лорда
Кроуфорда. – Мне раз тридцать приходилось отбиваться от засад и по крайней
мере вдвое больше самому сидеть в них, потому что, сами знаете, милорд, это
любимый способ короля вести войну.
– Правда
твоя, Людовик, – ответил лорд Кроуфорд. – Но помолчи, я, кажется,
лучше тебя понял, в чем тут дело.
– Дай-то
господи, милорд! – заметил Меченый. – А то, верите ли, у меня все
нутро переворачивается, когда я подумаю, что сын моей сестры может бояться
засады.
– Я
догадываюсь, в чем дело, молодой человек.
Должно
быть, во время этого путешествия тебе пришлось повстречаться с изменой, и у
тебя явилось подозрение, что король сам ее подстроил.
– Да,
всю дорогу меня преследовала измена, и счастье мое, что я ее избежал. Был ли
тут виноват король или нет, пусть рассудит бог и решит собственная совесть его
величества. Но король накормил меня голодного, приютил бездомного, и не мне,
особенно теперь, когда он в беде, возводить на него обвинения, может быть даже
несправедливые, потому что я слышал их из самых подлых уст.
– Сын
мой! Дорогой ты мой мальчик! – воскликнул лорд Кроуфорд, обнимая Квентина. –
Ты настоящий шотландец до мозга костей! Такой человек не покинет друга и не
станет поминать старые обиды, когда того приперли к стенке, а поспешит ему на
выручку.
– Если
уж Кроуфорд тебя обнял, так дай и я обниму тебя, племянник, хотя тебе и следовало
бы знать, что для солдата засада то же, что молитвенник для священника!
– Уж
ты бы лучше помолчал, Людовик! Ты, мой друг, просто осел, если не понимаешь,
каким племянником тебя наградил господь!.. А теперь скажи мне, дружок: знает ли
король о твоем благородном и мужественном намерении? Видишь ли, ему, бедняге, в
теперешнем его положении очень важно знать, на кого он может положиться. Ах, и
зачем только его гвардия не с ним! Но да будет воля господня! Так как же, знает
король о твоем намерении или нет?
– Наверное
не могу сказать, милорд, – ответил Квентин, – хоть я и сообщил
Мартиусу Галеотти, астрологу, что ни в коем случае не выдам герцогу ничего, что
могло бы повредить королю. Что же касается моих подозрений, то прошу меня
извинить: я не могу поделиться ими даже с вашей милостью; тем меньше, понятно,
у меня было охоты сообщать их ученому философу.
– А,
так вот оно что! – сказал лорд Кроуфорд. – Недаром Оливье рассказывал
мне, что Галеотти вчера смело пророчествовал перед королем о том, как ты
станешь вести себя дальше. Очень рад, что его предсказания имели на этот раз
более надежный источник, чем язык звезд.
– Он
пророчествовал! – сказал со смехом Меченый. – Небось его звезды ни
разу не поведали этому мудрецу, что почтенный Людовик Лесли помогает одной
смазливой бабенке тратить его собственные дукаты!
– Замолчи,
Людовик! – вскричал Кроуфорд. – Замолчи, скотина! Если ты не уважаешь
моих седин, потому что я такой же старый routier[184], как и ты сам, так
пощади хоть молодость и невинность этого мальчика и не заставляй его
выслушивать подобные непристойности.
– Ваша
милость можете говорить что вам угодно, – ответил Лесли, – но,
клянусь честью, наш ясновидящий Сондерс Суплджо, сапожник из Глен-хулакина,
десять раз заткнул бы за пояс вашего Галотти, Галипотти или как его там зовут!
Он предсказал, что все дети моей сестры умрут; он заявил это в день рождения
младшего из них – вот этого самого Квентина. Конечно, когда-нибудь и он умрет,
и тогда предсказание сапожника сбудется до конца: из всего выводка он
единственный пока уцелел. Тот же самый Сондерс предсказал мне, что я разбогатею
благодаря женитьбе; правда, я еще не женился, когда и как это случится – не
знаю, ибо сам пока не думаю о браке, а Квентин – еще мальчишка, и жениться ему
рано. И еще Сондерс предсказал…
– Будет,
будет, Людовик! Если и это пророчество так же кстати, то лучше помолчи. Нам
пора проститься с твоим племянником, и да укрепит его благие намерения
пречистая дева, потому что одного его легкомысленного слова довольно, чтобы
наделать столько зла, что потом его не поправит и сам парижский парламент[185]. Да
благословит тебя бог, дитя мое! И послушай меня, старика: не торопись бросать
службу в нашей дружине. Скоро, очень скоро нам предстоит славное дело, и
драться мы будем при свете дня, без всяких засад.
– Прими
и мое благословение, племянник, – добавил Людовик Лесли, – потому
что, если тобой доволен наш доблестный начальник, я тоже должен быть доволен
тобой.
– На
минуту, милорд, – сказал Квентин, отводя в сторону лорда Кроуфорда.
– Я
должен вас предупредить, что ряд обстоятельств, от сохранения которых в тайне
зависит безопасность его величества, известен, кроме меня, еще одному лицу.
Лицо это не связано с королем ни долгом службы, ни чувством благодарности.
Может быть, она считает молчание необязательным для себя…
– Она!
Значит, в деле замешана женщина? – воскликнул лорд Кроуфорд. – Да
сжалится над нами небо! Мы пропали!
– Нет,
милорд, не думайте этого, – ответил Дорвард. – Постарайтесь только
употребить все ваше влияние на графа Кревкера: добейтесь, чтобы он разрешил мне
повидаться с графиней Изабеллой де Круа, и я ручаюсь, что мне удастся убедить
ее хранить тайну так же свято, как сделаю это я сам.
Старый
лорд долго о чем-то раздумывал, то поглядывая на потолок, то опуская глаза к
полу, то с недоумением покачивая головой, и наконец сказал:
– Клянусь
честью, во всем этом есть что-то, чего я не понимаю! Повидаться с графиней
Изабеллой де Круа, с такой знатной и богатой дамой! И ты, шотландский
юноша-бедняк, так уверен, что она тебя послушает? Или ты не в меру самонадеян,
или, мой юный друг, ты не тратил времени даром, путешествуя с ней. Клянусь
святым Андреем, я поговорю с Кревкером! Может быть, он и исполнит твою просьбу,
потому что сам не на шутку боится, как бы бешеный нрав Карла не запятнал его
герцогскую честь слишком жестокой расправой с Людовиком. Но просьба странная,
очень странная!
С этими
словами старый лорд, пожимая плечами, вышел из комнаты в сопровождении Людовика
Лесли, который, не желая ни в чем отстать от своего начальника, напустил на себя
такой же важный и таинственный вид, какой был у лорда Кроуфорда, хотя
решительно не понимал, в чем дело и что его так изумило.
Через
несколько минут лорд Кроуфорд вернулся, но уже один, без Лесли. На этот раз
старик был в очень странном настроении. Он был не в силах удержать улыбку,
которая, казалось, против воли морщила его суровое лицо, и покачивал головой с
видом человека, думающего о чем-то, чего он не одобряет, но что его не может не
смешить.
– Ну,
земляк, – обратился он к Дорварду, – как видно, ты малый не
промах, – знаешь, как взяться за дело! Кревкер проглотил твое предложение,
точно стакан уксусу. Он клялся всеми святыми, что, если б дело не шло о чести
двух государей и благополучии их держав, не видать бы тебе графини Изабеллы как
своих ушей. Не будь у него красавицы жены, можно было бы подумать, что он сам
не прочь скрестить копье в честь прелестной графини. Впрочем, может быть, он
имел в виду интересы своего племянника, графа Стефана… Графиня! Вишь ты куда залетел!
Ну, пойдем! Помни только, что свидание будет кратким; ну, да ты не станешь
терять времени даром! Ха-ха-ха! Клянусь честью, мне так смешно, что я даже не
могу побранить тебя как следует.
С
пылающими щеками, смущенный и раздосадованный грубыми шутками старого воина,
задетый за живое тем, что все опытные люди находят его любовь смешной и
нелепой, Дорвард молча последовал за лордом Кроуфордом в монастырь урсулинок,
куда поместили графиню Изабеллу. Здесь в приемной их поджидал граф де Кревкер.
– Итак,
юнец, – сказал граф сердито, обращаясь к Дорварду, – тебе, говорят,
необходимо еще раз повидать спутницу твоего романтического путешествия?
– Да,
граф, – ответил Квентин. – И, что еще важней, я должен увидеться с
нею с глазу на глаз, – добавил он решительно.
– Этому
не бывать! – воскликнул Кревкер. – Рассудите сами, лорд Кроуфорд.
Молодая девушка, дочь моего старого друга и товарища по оружию, самая богатая
наследница во всей Бургундии, признается мне в какой-то нелепой… но что ж это
я, в самом деле?., короче говоря, она сошла с ума, а этот мальчишка –
самонадеянный повеса… Словом, им нельзя встречаться наедине.
– В
таком случае я не скажу графине ни слова. И, как я ни самонадеян, вы открыли
мне такую вещь, о которой я никогда не смел даже мечтать! – сказал восхищенный
Квентин.
– Это
правда, мой друг, – заметил лорд Кроуфорд, – вы поступили очень
опрометчиво. Вы только что просили, чтобы я вас рассудил. Так посмотрите:
здесь, в приемной, есть надежная железная решетка; положитесь на нее, и пусть
себе болтают, сколько их душе угодно. Неужели жизнь государя, а может быть, и
тысяч людей не стоит того, чтобы дать двум младенцам пошептаться в течение
каких-нибудь пяти минут?
Говоря
это, старый лорд почти силой увлек из комнаты графа Кревкера, который, выходя,
бросил грозный взгляд на молодого стрелка. Спустя минуту в приемной, по другую
сторону решетки, появилась Изабелла и, увидев Квентина одного в комнате,
остановилась в смущении и с минуту не поднимала глаз.
– Впрочем,
зачем мне быть неблагодарной лишь потому, что люди так подозрительны? –
сказала она наконец. – Мой друг, мой спаситель! Мой единственный верный и
преданный друг среди грозивших мне опасностей и измены!
С этими
словами она быстро подошла к решетке и протянула юноше руку, которую тот стал
целовать, не в силах удержаться от слез. Она не отняла руки и только сказала:
– Если
бы это не было наше последнее свидание, Дорвард, я никогда не позволила бы вам
такого безумия.
Когда мы
напомним, от каких ужасных опасностей спас ее Квентин, напомним, что он был
действительно ее единственным верным и преданным другом, быть может, мои читательницы,
даже если бы между ними оказались графини и богатые наследницы, простят
Изабелле это маленькое нарушение ее графского достоинства.
Наконец
она высвободила свою руку и, отступив от решетки, спросила, все больше
смущаясь, о чем он хотел поговорить с ней.
– Я
знаю от старого шотландского лорда, который приходил ко мне с графом Кревкером,
что у вас есть ко мне просьба, – сказала она. – Что же это за
просьба? Скажите. Если бедная Изабелла в состоянии исполнить ее, не нарушая
своего долга и чести, можете быть уверены, что она ее исполнит. Только прошу
вас, – добавила она, робко озираясь, – не говорите ничего такого, что
могло бы повредить нам обоим, если бы кто-нибудь нас услышал.
– Будьте
спокойны, графиня, – грустно ответил Квентин, – не здесь могу я
забыть разделяющее нас расстояние и, поверьте, никогда не навлеку на вас
негодования ваших гордых родственников, ибо вы внушили самую преданную любовь
тому, кто не так могуществен и богат, как они, но все же не менее благороден.
Пусть эта любовь забудется навсегда, как сон, забудется всеми, кроме того, кому
эта мечта навеки заменит действительность!
– Молчите,
прошу вас! – воскликнула Изабелла. Ради себя самого… ради меня, – ни
слова больше об этом! Скажите лучше, чего вы от меня хотите?
– Прощения
человеку, который ради личных целей и выгод поступил с вами как враг, –
ответил Квентин.
– Кажется,
я никому не желаю зла, – сказала Изабелла. – Ах, Дорвард, от каких
опасностей меня спасло ваше мужество и присутствие духа! Этот страшный
окровавленный зал, этот несчастный епископ… Я только вчера узнала обо всех
ужасах, которые тогда совершились!
– Не
думайте о них! – проговорил с живостью Квентин, заметив, что лицо молодой
девушки покрылось смертельной бледностью. – Не вспоминайте! Постарайтесь
лучше с твердостью смотреть вперед, потому что опасности, угрожавшие вам, еще
не миновали. Выслушайте меня. Вы больше чем кто-нибудь другой имеете право
считать короля Людовика тем, что он есть на самом деле, то есть хитрым и
коварным изменником. Но если сейчас вы обвините его в том, что он подстрекал
вас к бегству и, что еще важнее, хотел предать в руки де ла Марка, это может
стоить ему если не жизни, то короны и, наверно, вызовет кровопролитнейшую войну
между Францией и Бургундией.
– Не
я буду причиной таких несчастий, если только в моей власти их отвратить, –
сказала Изабелла. – Впрочем, если б даже я жаждала мщения, малейшей вашей
просьбы было бы довольно, чтобы заставить меня от него отказаться. Могу ли я
дольше помнить обиды, нанесенные мне королем Людовиком, чем ваши бесценные
услуги? Но как мне быть, когда я предстану перед моим государем, герцогом
Бургундским? Я должна буду или молчать, или сказать всю правду. Молчать –
значит прогневать его, а лгать… вы сами не захотите, чтоб я лгала.
– Конечно,
нет, – ответил Дорвард. – Пусть только ваши показания о Людовике ограничиваются
тем, что вы сами знаете как несомненную истину; когда же вам придется упомянуть
о том, что вы знаете с чужих слов, то как бы достоверны ни казались вам эти
слухи, передавайте их только как слухи, не больше, и не говорите, что придаете
им веру или значение, если б даже это и было так. Не может бургундский совет
отказать монарху в той справедливости, которой на моей родине пользуется каждый
преступник! Они должны будут признать его невиновным, если против него не
окажется явных, прямых улик, а все, что вы сообщите как простой слух,
справедливость которого вы лично не можете подтвердить, им надо будет еще
доказать свидетельскими показаниями других лиц.
– Кажется,
я понимаю вас, – сказала Изабелла.
– Я
объясню вам это еще подробнее, – сказал Квентин и принялся разъяснять свою
мысль на примерах. Он еще говорил, когда раздался звон монастырского колокола.
– Это
знак, что мы должны расстаться, – сказала Изабелла, – расстаться
навсегда! Не забывайте меня, Дорвард, а я вас никогда не забуду… не забуду и
ваших верных услуг…
Больше
она не могла говорить и молча протянула ему руку. Он припал к ней устами, и уж
не знаю, право, как это случилось, но только, стараясь ее высвободить, графиня
оказалась так близко к решетке, что юноша дерзнул запечатлеть на ее губах
прощальный поцелуй. Она не оттолкнула его – может быть, потому, что не успела,
так как почти в ту же минуту в приемную стрелой влетели Кревкер и Кроуфорд,
подсматривавшие в щелку за молодыми людьми, беседу которых они, впрочем, не
могли слышать. Кревкер был в бешенстве, Кроуфорд же от души хохотал, стараясь
сдержать порывы своего товарища.
– Ступайте
в вашу комнату, сударыня, слышите? Вы стоите того, чтобы вас засадить в келью
на хлеб и на воду! – крикнул граф Изабелле, которая, опустив вуаль,
поспешно удалилась. – А ты, красавчик… ты просто нахал! Настанет час,
когда интересы государей и держав не будут иметь ничего общего с такими
молодцами, как ты, и тогда я проучу тебя за то, что ты, нищий, осмелился
поднять глаза на…
– Довольно,
довольно, граф! Нельзя ли полегче! – перебил его старый лорд.
– А
ты, Квентин, молчи, я тебе приказываю! Ступай к себе!.. И позвольте, граф, заметить
вам теперь, когда он уже не может нас слышать, что ваше обращение совершенно неуместно:
Квентин Дорвард такой же дворянин, как и король, только, как говорят испанцы,
он бедней короля. По своему происхождению он так же знатен, как я, а я – глава
нашего рода, и вы не имеете права нам угрожать…
– Ах,
милорд, – перебил Кревкер с нетерпением, нахальство этих чужестранных наемников
вошло даже в пословицу, и вам, их начальнику, следовало бы их сдерживать, а не
поощрять!
– Послушайте,
граф, – ответил лорд Кроуфорд, – я командую стрелками пятьдесят лет и
до сих пор ни разу не просил советов ни у французов, ни у бургундцев; надеюсь,
что, с вашего разрешения, и впредь сумею без них обойтись!
– Полно,
полно, милорд, – сказал Кревкер, – я не хотел вас обидеть, ваше
звание и лета дают вам все преимущества надо мной. Что же касается молодых
людей, я готов забыть их прошлое, но приму свои меры и клянусь, что больше они
не увидятся!
– Не
клянитесь, Кревкер! – сказал со смехом старый лорд. – Гора с горой –
и то, говорят, сходятся, так как же не сойтись грешным людям, у которых есть
ноги, есть жизнь и любовь, толкающая их друг к другу! Поцелуй-то был очень
нежный: это дурной знак, Кревкер!
– Вы
опять хотите вывести меня из терпения, милорд, – сказал Кревкер, – но
это вам не удастся… Слышите, колокол в замке зовет на совет. Страшен будет этот
совет, и одному богу известно, чем он кончится.
– Я
могу заранее предсказать только одно, – ответил старый шотландец. –
Если допустят насилие над особой короля, он не погибнет одиноким и
неотомщенным, хоть у него здесь мало друзей и очень много врагов. Жаль только,
что он строго запретил мне принять меры на случай такого исхода.
– Позвольте
вам заметить, милорд Кроуфорд, – сказал бургундец, – что принимать меры
против иных несчастий – значит их вызывать. Повинуйтесь приказанию его
величества, не подавайте повода к насилию излишней горячностью, и вы увидите,
что день кончится благополучнее, чем вы ожидаете.
|