Глава XXVIII
Гудрун в кафе
«Помпадур»
Приближалось
Рождество, и вся четверка готовилась сняться с места. Биркин и Урсула паковали
свои малочисленные вещи, готовясь отправить их в выбранную ими страну, туда,
где они в конце концов решат остановиться. Гудрун была необычайно взволнована.
Ей нравилось быть в полете.
Она и
Джеральд собрались раньше, поэтому они решили поехать в Иннсбрук, где они
должны были встретиться с Урсулой и Биркиным, через Лондон и Париж. В Лондоне
они провели всего одну ночь. Они отправились в мюзик-холл, а после этого в кафе
«Помпадур».
Гудрун
всем сердцем ненавидела кафе, однако, как и все знакомые ей художники, она
постоянно сюда возвращалась. Ее раздражала вся эта атмосфера мелочной
греховности, мелочной зависти и второсортного искусства. Тем не менее, когда
она бывала в городе, она неизменно приходила сюда. Ее так и тянуло вернуться в
этот маленький, медленно вращающийся водоворот, средоточие разложения и порока
– просто, чтобы взглянуть на него.
Девушка
сидела рядом с Джеральдом, потягивала какой-то сладковатый ликер и с мрачной
угрюмостью разглядывала сидящие за столиком разношерстные компании. Она ни с
кем не здоровалась, но молодые люди часто кивали ей с какой-то насмешливой
фамильярностью, она же притворялась, что не узнает их. Ей нравилось сидеть
здесь с горящими щеками, сумрачным и хмурым взглядом наблюдать за ними со
стороны, точно за животными в зверинце, где обитают только похожие на обезъян
деградировавшие существа. Боже, что тут была за отвратительная компания! От
отвращения и ярости кровь сворачивалась в ее жилах в густую, темную массу. И в
то же время она не могла сдвинуться с места, она должна была продолжать
смотреть. Иногда люди заговаривали с ней. Из каждого уголка кафе на нее
таращились люди – мужчины, оглядываясь через плечо, женщины – выглядывая из-под
шляпок.
Здесь
собралась все та же публика – в одном углу сидел Карлайон в компании своих
учеников и девушки, Халлидей, Либидников и Киска, – все они были там.
Гудрун наблюдала за Джеральдом. Она увидела, как его глаза на какой-то миг
остановились на Халлидее и его спутниках. Они ждали, чтобы он обратил на них
внимание – они кивками приветствовали его, он кивнул в ответ. Они захихикали и
зашушукались. Джеральд не сводил с них с пристального сияющего взгляда. Он
видел, что они просили о чем-то Киску.
В конце
концов она поднялась с места. На ней было затейливое платье из темного шелка,
на котором разноцветные мазки и пятна создавали интересную пестроту. Она
похудела, взгляд же стал еще более страстным, еще более порочным. Во всем
остальном она осталась прежней. Джеральд с тем же пристальным блеском в глазах
смотрел, как она шла к нему. Она протянула ему свою худую смуглую руку.
– Как
поживаешь? – спросила она.
Он пожал
ей руку, но не встал и не пригласил ее присесть, предоставив ей стоять возле
столика. Она недоброжелательно кивнула Гудрун, с которой никогда не была
знакома лично, но которую не раз видела и о которой много слышала.
–
Прекрасно, – сказал Джеральд. – А ты?
– У меня
все хор’ошо. А как дела у Р’уперта?
– У
Руперта? Тоже все отлично.
– Да, но
я не об этом. Он вроде бы собирался жениться?
– О да,
он женился.
В глазах
Киски взметнулось жаркое пламя.
– Так он
все же решился, да? Когда он женился?
– Неделю
или две назад.
–
Пр’авда! Он нам не писал.
– Нет.
– Вот
именно. Тебе не кажется, что он поступил чер’есчур’ нехор’ошо?
Последнюю
фразу она произнесла вызывающим тоном, давая понять, что видит, как Гудрун
прислушивается к их разговору.
– Думаю,
сам он так не считает, – ответил Джеральд.
– Почему
же? – упорствовала Киска.
Но
ответа не последовало. В маленькой изящной коротковолосой девушке, стоявшей
рядом с Джеральдом, чувствовалась неприятная насмешливая напористость.
– Ты
надолго в город? – спросила она.
– Завтра
уезжаю.
– А,
только на один вечер. Придешь поболтать с Джулиусом?
– Не
сегодня.
–
Хорошо. Я так ему и передам.
А затем
с дьявольской ноткой добавила:
– У тебя
цветущий вид.
– Да, я
знаю.
Джеральд
говорил довольно спокойно и просто, но в глазах мелькали сатирические искорки.
– Ты
хорошо проводишь время?
Этими
словами, произнесенными ровным, бесстрастным и спокойным голосом, она хотела
задеть Гудрун.
–
Да, – совершенно бесцветным голосом ответил он.
– Как
жаль, что ты не пр’идешь на квар’тир’у. Ты изменяешь своим др’узьям.
– Не
всегда, – ответил он.
Она кивком
попрощалась с ними и медленно направилась к своим спутникам. Гудрун смотрела на
ее необычную походку – она шла, выпрямив спину и покачивая бедрами. Вскоре
раздался ее ровный, монотонный голос.
– Он не
придет – он будет занят в другом месте, – говорил он.
За
столиком опять раздался смех, приглушенный шепот и издевки.
– Это
твоя знакомая? – спросила Гудрун, спокойно поднимая глаза на Джеральда.
– Я жил
в квартире Халлидея вместе с Биркиным, – сказал он, глядя в ее спокойные
глаза. И она поняла, что Киска была одной из его любовниц – а он понял, что она
это поняла.
Гудрун
огляделась и знаком подозвала официанта. Из всего разнообразия напитков она
выбрала коктейль со льдом. Джеральд удивился – он чувствовал, что что-то было
не так.
Все в
компании Халлидея были навеселе и каждый стремился сказать гадость. Они громко
обсуждали Биркина, высмеивая его по любому поводу, особенно же доставалось ему
в связи с его женитьбой.
– О, не
заставляйте меня вспоминать о Биркине, – пищал Халлидей. – Меня от
него страшно тошнит. Он еще хуже Иисуса. «Боже, что же мне сделать, чтобы
спасти свою душу!»
Он пьяно
хихикнул.
–
Помните письма, – раздался быстрый голос русского, – которые он нам
посылал? «Желание священно…»
– О
да! – воскликнул Халлидей. – О, они неподражаемы. Кстати, одно
завалялось у меня в кармане. Уверен, что оно там.
Он
вытащил из своей записной книжки груду бумажек.
–
Уверен, что оно – ик! О Боже! – здесь.
Джеральд
и Гудрун сосредоточенно наблюдали.
– О да,
как – ик! – великолепно! Не смеши меня, Киска, а то я икаю. Ик! – они
все засмеялись.
– О чем
он там пишет? – спросила Киска, наклоняясь вперед, и ее темные мягкие
волосы упали вперед и заколыхались вокруг лица. В ее маленькой, продолговатой
черной голове было что-то на удивление непристойное, особенно когда проглядывали
уши.
–
Подожди – о, да подожди же! Не-ет, я его тебе не дам, я буду читать его вслух.
Зачитаю-ка я вам отрывки – ик! О Боже! Как вы думаете, если выпить воды, эта
икота пройдет? Ик! О, похоже, мне уже ничто не поможет.
– Это не
то письмо, где он призывает объединить мрак и свет, не тут он говорит про Реку
Порока? – живо спросил Максим своим отчетливым голосом.
– Думаю,
то самое, – ответила Киска.
–
Неужели? А я и забыл – ик! – что это оно, – сказал Халлидей,
разворачивая письмо. – Ик! О да! Как великолепно! Это одно из лучших. «В
жизни каждой расы наступает момент, – читал он нараспев медленным, ясным,
как у проповедника, читающего Библию, голосом – когда желание разрушать
превосходит любое другое желание. У каждого человека в отдельности оно проявляется
в стремлении разрушить свою собственную сущность» – ик! – он замолчал и
поднял глаза.
–
Надеюсь, он продолжает заниматься саморазрушением, – раздался бойкий голос
русского. Халлидей хихикнул и рассеянно откинулся назад.
– В нем
уже нечего разрушать, – сказала Киска. – От него уже почти ничего не
осталось, поэтому его нужно просто затушить ногой, как окурок.
– О, что
за чудесное письмо! Как я обожаю его читать! Думаю, оно даже излечило мою
икоту! – пискнул Халлидей. – Но стойте, я продолжаю. «Оно проявляется
в человеке как желание обратиться к своему истоку, вернуть себя назад, к
исходному, вернуться по волнам Реки Порока к первоначальному зачаточному
состоянию…! О, как же я его люблю! Это будет еще похлеще Библии.
– Да –
Река Порока, – сказал русский. – Я припоминаю это выражение.
– О, да
он только и говорит, что о Пороке, – сказала Киска. – Должно быть, он
сам развращен до невозможности, раз только об этом и думает.
–
Именно! – подтвердил русский.
–
Стойте, я же еще не закончил! Вот необыкновенно потрясающий отрывок! Ну-ка,
послушайте: «И через эту ретрогрессию, обращая созидательный поток жизни к его
истокам, мы обретаем знание и сверхзнание, ослепляющий экстаз от возможности
чувствовать с удвоенной силой». О, мне кажется, эти фразы великолепны до абсурда.
По-моему, эти фразы и высказывания Иисуса стоят друг друга. «А если, Джулиус,
ты хочешь испытать этот возвращающий к истокам экстаз вместе с Киской,
продолжай в том же духе, и ты его испытаешь. Но помни, что при этом где-то
глубоко в тебе существует желание позитивного созидания, потребность в
по-настоящему доверительных отношениях, которые ты захочешь выстроить, когда
закончится весь этот процесс активного разложения с его цветами грязи, когда он
в большей или меньшей степени обретет свое завершение». Мне очень интересно, о
каких это цветах грязи он тут говорит. Киска, ты самый настоящий цветок грязи.
–
Спасибо – а ты кто в таком случае?
– А я,
разумеется, еще один цветок, если верить этому письму! Мы все цветы грязи –
Fleurs – ик! – du mal! Это неподражаемо – Биркин перепахивает Ад –
раздирает на куски «Помпадур» – ик!
–
Продолжай. Продолжай, – сказал Максим. – Что там дальше? Это так
занимательно!
– Мне
кажется, что писать такое – ужасная наглость, – сказала Киска.
– Да-да,
я тоже так думаю, – сказал русский. – У него мания величия,
разумеется, какая-то форма религиозной одержимости. Ему кажется, что он
Спаситель людей – давай, читай дальше.
–
«Разумеется, – нараспев читал Халлидей, – разумеется, доброта и
милосердие сопровождали меня на протяжении всей моей жизни».
Он
прервал чтение и хихикнул. А затем вновь принялся за письмо, растягивая слова,
как самый настоящий пастор.
–
«Когда-нибудь это желание перестанет терзать нас – желание распадаться на части
– эта жажда отрицать все сущее и самих себя, раз за разом становясь все меньше
и меньше, вступать в близость с намерением разрушать, использовать секс как
орудие уменьшения собственной сущности, отнимая у двух великих стихий – мужчины
и женщины – их в высшей степени сложное единение, отвергать старые ценности,
превращаться в погоне за ощущениями в стадо дикарей, постоянно искать забвения
в необыкновенно омерзительных безумных и бесконечных ощущениях, пылать
разрушительным огнем и молиться, что он когда-нибудь выжжет твое нутро до тла».
– Я хочу
уйти отсюда, – сказала Гудрун Джеральду и знаком подозвала официанта. Ее
глаза горели, щеки залил румянец. Странное воздействие письма Биркина,
прочитанного вслух фраза за фразой таким звучным и ясным монотонным голосом,
которым мог бы гордиться любой священник, было настолько сильным, что кровь
бросилась ей в голову и затмила ее рассудок.
Пока
Джеральд оплачивал счет, она встала и подошла к столику Халлидея. Его спутники
уставились на нее.
–
Извините, – сказала она. – Письмо, которое вы читали, оно подлинное?
– О да, –
сказал Халлидей. – Самое что ни на есть подлинное.
– Можно
мне посмотреть?
Глупо
улыбаясь, он, словно завороженный, протянул ей листок бумаги.
–
Спасибо, – сказала она.
И она
развернулась и своей размеренной походкой направилась между столиками через всю
ярко освещенную комнату к выходу – с письмом в руке. Прошло какое-то время,
прежде чем кто-то понял, что произошло. Из-за столика Халлидея донеслись
нечленораздельные крики, кто-то начал свистесть и уже вскоре весь дальний угол
кафе свистел вслед удаляющейся Гудрун. Она смотрелась очень модно в сочетании
черного, зеленого и серебристого – на ней была ярко-зеленая блестящая, словно
панцирь насекомого, шляпка с полями из матовой зеленой ткани более темного
оттенка, отделанная по краям серебром; из блестящей же ткани было темно-зеленое
пальто с высоким серым меховым воротником и широкими меховыми манжетами;
видневшийся из-под пальто край платья из черного бархата отливал серебром,
чулки и туфли были серебристо-серыми. Она двигалась к двери с медлительным, светским
равнодушием. Швейцар подобострастно распахнул перед ней двери и, по ее кивку,
бросился к краю тротуара, свистом подзывая такси. Огни автомобильных фар
моментально вывернули из-за угла и подкатили к ней.
Джеральд
удивленно шел за ней среди всего этого свиста, не понимая, что она натворила.
Он слышал, как Киска сказала кому-то:
– Иди и
забери его у нее. Это неслыханно! Отправляйся и забери его у нее. Скажи
Джеральду Кричу – вон он пошел… Пойди и заставь его вернуть письмо.
Гудрун
стояла возле дверцы такси, распахнутой для нее швейцаром.
– В
отель? – спросила она, когда Джеральд торопливо вышел.
– Куда
пожелаешь, – ответил он.
–
Отлично! – сказала она. А затем водителю: «Отель Вогстафф, Бартон-стрит».
Водитель
кивнул головой и опустил флажок.
Гудрун
села в такси с неторопливым равнодушием хорошо одетой женщины, презирающей в
душе всех и вся. Но ее душа заледенела, так как нервы ее были на пределе.
Джеральд вслед за ней сел в такси.
– Ты
забыл про швейцара, – холодно сказала она, слегка качнув шляпой.
Джеральд
дал ему шиллинг. Мужчина отсалютовал им и они тронулись.
– Из-за
чего весь сыр-бор? – спросил Джеральд с любопытством.
– Я
ушла, захватив с собой письмо Биркина, – сказала она, и он увидел в ее
ладони смятый листок.
Его
глаза удовлетворенно заблестели.
–
О! – воскликнул он. – Грандиозно! Вот шайка тупиц!
– Я была
готова их всех поубивать! – страстно воскликнула она. – Мусор! –
они все самый настоящий мусор! И почему Руперт такой идиот, что пишет им такие
письма? Зачем он только отдает часть души этим подонкам? Это невыносимо!
Джеральда
озадачил ее странный порыв.
Она же
не могла больше оставаться в Лондоне. Они должны уехать же первым утренним
поездом с Чаринг-Кросса. Когда они ехали по мосту, она, увидев, как сверкает
между огромными железными балками река, воскликнула:
– Я
чувствую, что больше не смогу видеть этот омерзительный город – я не смогу
вновь вернуться сюда.
|