XXII
– Ужасно! – говорил
Нехлюдов, выходя в приемную с адвокатом, укладывавшим свой портфель. – В
самом очевидном деле они придираются к форме и отказывают. Ужасно!
– Дело
испорчено в суде, – сказал адвокат.
– И
Селенин за отказ. Ужасно, ужасно! – продолжал повторять
Нехлюдов. – Что же делать теперь?
– А
подадим на высочайшее имя. Сами и подайте, пока вы здесь. Я напишу вам.
В это
время маленький Вольф, в своих звездах и мундире, вышел в приемную и подошел к
Нехлюдову.
– Что
делать, милый князь. Не было достаточных поводов, – сказал он,
пожимая узкими плечами и закрывая глаза, и прошел, куда ему было нужно.
Вслед за
Вольфом вышел и Селенин, узнав от сенаторов, что Нехлюдов, его прежний приятель,
был здесь.
– Вот
не ожидал тебя здесь встретить, – сказал он, подходя к Нехлюдову,
улыбаясь губами, между тем как глаза его оставались грустными. – Я и
не знал, что ты в Петербурге.
– А
я не знал, что ты обер-прокурор…
– Товарищ, – поправил
Селенин. – Как ты в сенате? – спросил он, грустно и уныло
глядя на приятеля. – Я знал, что ты в Петербурге. Но каким образом ты
здесь?
– Здесь
я затем, что надеялся найти справедливость и спасти ни за что осужденную женщину.
– Какую
женщину?
– Дело,
которое сейчас решили.
– А,
дело Масловой, – вспомнив, сказал Селенин. – Совершенно
неосновательная жалоба.
– Дело
не в жалобе, а в женщине, которая не виновата и несет наказание.
Селенин
вздохнул.
– Очень
может быть, но…
– Не
может быть, а наверно…
– Почему
же ты знаешь?
– А
потому, что я был присяжным. Я знаю, в чем мы сделали ошибку.
Селенин
задумался.
– Надо
было заявить тогда же, – сказал он.
– Я
заявлял.
– Надо
было записать в протокол. Если бы это было при кассационной жалобе…
Селенин,
всегда занятый и мало бывавший в свете, очевидно, ничего не слыхал о романе
Нехлюдова; Нехлюдов же, заметив это, решил, что ему и не нужно говорить о своих
отношениях к Масловой.
– Да,
но ведь и теперь очевидно было, что решение нелепо, – сказал он.
– Сенат
не имеет права сказать этого. Если бы сенат позволял себе кассировать решения
судов на основании своего взгляда на справедливость самих решений, не говоря
уже о том, что сенат потерял бы всякую точку опоры и скорее рисковал бы
нарушать справедливость, чем восстановлять ее, – сказал Селенин,
вспоминая предшествовавшее дело, – не говоря об этом, решения
присяжных потеряли бы все свое значение.
– Я
только одно знаю, что женщина эта совершенно невинна и последняя надежда спасти
ее от незаслуженного наказания потеряна. Высшее учреждение подтвердило
совершенное беззаконие.
– Оно
не подтвердило, потому что не входило и не может входить в рассмотрение самого
дела, – сказал Селенин, щуря глаза. – Ты, верно, у тетушки
остановился, – прибавил он, очевидно желая переменить разговор. – Я
вчера узнал от нее, что ты здесь. Графиня приглашала меня вместе с тобой
присутствовать на собрании приезжего проповедника, – улыбаясь губами,
сказал Селенин.
– Да,
я был, но ушел с отвращением, – сердито сказал Нехлюдов, досадуя на
то, что Селенин отводит разговор на другое.
– Ну,
отчего ж с отвращением? Все-таки это проявление религиозного чувства, хотя и одностороннее,
сектантское, – сказал Селенин.
– Это
какая-то дикая бессмыслица, – сказал Нехлюдов.
– Ну,
нет. Тут странно только то, что мы так мало знаем учение нашей церкви, что принимаем
за какое-то новое откровение наши же основные догматы, – сказал
Селенин, как бы торопясь высказать бывшему приятелю свои новые для него
взгляды.
Нехлюдов
удивленно-внимательно посмотрел на Селенина. Селенин не опустил глаз, в которых
выразилась не только грусть, но и недоброжелательство.
– Да
ты разве веришь в догматы церкви? – спросил Нехлюдов.
– Разумеется,
верю, – отвечал Селенин, прямо и мертво глядя в глаза Нехлюдову.
Нехлюдов
вздохнул.
– Удивительно, – сказал
он.
– Впрочем,
мы после поговорим, – сказал Селенин. – Иду, – обратился
он к почтительно подошедшему к нему судебному приставу. – Непременно
надо видеться, – прибавил он, вздыхая. – Только застанешь
ли тебя? Меня же всегда застанешь в семь часов, к обеду. Надеждинская, – он
назвал номер. – Много с тех пор воды утекло, – прибавил он,
уходя, опять улыбаясь одними губами.
– Приду,
если успею, – сказал Нехлюдов, чувствуя, что когда-то близкий и
любимый им человек Селенин сделался ему вдруг, вследствие этого короткого
разговора, чуждым, далеким и непонятным, если не враждебным.
|