XVIII
На
другой день, только что Нехлюдов оделся и собирался спуститься вниз, как лакей
принес ему карточку московского адвоката. Адвокат приехал по своим делам и
вместе с тем для того, чтобы присутствовать при разборе дела Масловой в сенате,
если оно скоро будет слушаться. Телеграмма, посланная Нехлюдовым, разъехалась с
ним. Узнав от Нехлюдова, когда будет слушаться дело Масловой и кто сенаторы, он
улыбнулся.
– Как
раз все три типа сенаторов, – сказал он. – Вольф – это
петербургский чиновник, Сковородников – это ученый юрист, и Бе – это
практический юрист, а потому более всех живой, – сказал
адвокат. – На него больше всего надежды. Ну, а что же в комиссии
прошений?
– Да
вот нынче поеду к барону Воробьеву, вчера не мог добиться аудиенции.
– Вы
знаете, отчего барон – Воробьев? – сказал адвокат, отвечая на
несколько комическую интонацию, с которой Нехлюдов произнес этот иностранный
титул в соединении с такой русской фамилией. – Это Павел за что-то
наградил его дедушку, – кажется, камер-лакея, – этим титулом.
Чем-то очень угодил ему. Сделать его бароном, моему нраву не препятствуй. Так и
пошел: барон Воробьев. И очень гордится этим. А большой пройдоха.
– Так
вот к нему еду, – сказал Нехлюдов.
– Ну,
и прекрасно, поедемте вместе. Я вас довезу.
Перед
тем как уехать, уже в передней Нехлюдова встретил лакей с запиской к нему от
Mariette:
«Pour
vous faire plaisir, j'ai agi tout a fait contre mes principes, et j'ai
intercede aupres de mon mari pour votre protegee. Il se trouve que cette
personne peut etre relachee immediatement. Mon mari a ecrit au commandant.
Venez donc бескорыстно. Je vous attend[59].
M.».
– Каково? – сказал
Нехлюдов адвокату. – Ведь это ужасно! Женщина, которую они держат
семь месяцев в одиночном заключении, оказывается ни в чем не виновата, и, чтобы
ее выпустить, надо было сказать только слово.
– Это
всегда так. Ну, да по крайней мере вы достигли желаемого.
– Да,
но этот успех огорчает меня. Стало быть, что же там делается?
Зачем же
они держали ее?
– Ну,
да это лучше не апрофондировать. Так я вас довезу, – сказал адвокат,
когда они вышли на крыльцо, и прекрасная извозчичья карета, взятая адвокатом,
подъехала к крыльцу. – Вам ведь к барону Воробьеву?
Адвокат
сказал кучеру, куда ехать, и добрые лошади скоро подвезли Нехлюдова к дому,
занимаемому бароном. Барон был дома. В первой комнате был молодой чиновник в
вицмундире, с чрезвычайно длинной шеей и выпуклым кадыком и необыкновенно
легкой походкой, и две дамы.
– Ваша
фамилия? – спросил молодой чиновник с кадыком, необыкновенно легко и
грациозно переходя от дам к Нехлюдову.
Нехлюдов
назвался.
– Барон
говорил про вас. Сейчас!
Молодой
чиновник прошел в затворенную дверь и вывел оттуда заплаканную даму в трауре.
Дама опускала костлявыми пальцами запутавшийся вуаль, чтобы скрыть слезы.
– Пожалуйте, – обратился
молодой чиновник к Нехлюдову, легким шагом подходя к двери кабинета, отворяя ее
и останавливаясь в ней.
Войдя в
кабинет, Нехлюдов очутился перед среднего роста коренастым, коротко остриженным
человеком в сюртуке, который сидел в кресле у большого письменного стола и
весело смотрел перед собой. Особенно заметное своим красным румянцем среди
белых усов и бороды добродушное лицо сложилось в ласковую улыбку при виде
Нехлюдова.
– Очень
рад вас видеть, мы были старые знакомые и друзья с вашей матушкой. Видал вас
мальчиком и офицером потом. Ну, садитесь, расскажите, чем могу вам служить. Да,
да, – говорил он, покачивая стриженой седой головой, в то время как
Нехлюдов рассказывал историю Федосьи. – Говорите, говорите, я все
понял; да, да, это в самом деле трогательно. Что же, вы подали прошение?
– Я
приготовил прошение, – сказал Нехлюдов, доставая его из
кармана. – Но я хотел просить вас, надеялся, что на это дело обратят
особое внимание.
– И
прекрасно сделали. Я непременно сам доложу, – сказал барон, совсем
непохоже выражая сострадание на своем веселом лице. – Очень
трогательно.
Очевидно,
она была ребенок, муж грубо обошелся с нею, это оттолкнуло ее, и потом пришло
время, они полюбили… Да, я доложу.
– Граф
Иван Михайлович говорил, что он хотел просить императрицу.
Не успел
Нехлюдов сказать этих слов, как выражение лица барона изменилось.
– Впрочем,
вы подайте прошение в канцелярию, и я сделаю, что могу, – сказал он
Нехлюдову.
В это
время в комнату вошел молодой чиновник, очевидно щеголявший своей походкой.
– Дама
эта просит еще сказать два слова.
– Ну,
позовите. Ах, mon cher, сколько тут слез перевидаешь, если бы только можно все
их утереть! Делаешь, что можешь.
Дама
вошла.
– Я
забыла просить о том, чтобы не допустить его отдать дочь, а то он на все…
– Да
ведь я сказал, что сделаю.
– Барон,
ради бога, вы спасете мать.
Она
схватила его руку и стала целовать.
– Все
будет сделано.
Когда
дама вышла, Нехлюдов тоже стал откланиваться.
– Сделаем,
что можем. Снесемся с министерством юстиции. Они ответят нам, и тогда мы
сделаем, что можно.
Нехлюдов
вышел и прошел в канцелярию. Опять, как в сенате, он нашел в великолепном
помещении великолепных чиновников, чистых, учтивых, корректных от одежды до
разговоров, отчетливых и строгих.
«Как их
много, как ужасно их много, и какие они сытые, какие у них чистые рубашки, руки,
как хорошо начищены у всех сапоги, и кто это все делает? И как им всем хорошо в
сравнении не только с острожными, но и с деревенскими», – опять
невольно думал Нехлюдов.
|