Увеличить |
II
На
другой день Нехлюдов проснулся в девять часов утра. Молодой конторщик, прислуживавший
барину, услыхав, что он шевелится, принес ему ботинки, такие блестящие, какими
они никогда не были, и холодную чистейшую ключевую воду и объявил, что
крестьяне собираются. Нехлюдов вскочил с постели, опоминаясь. Вчерашних чувств
сожаления о том, что он отдает землю и уничтожает хозяйство, не было и следа.
Он с удивлением вспоминал о них теперь. Теперь он радовался тому делу, которое
предстояло ему, и невольно гордился им. Из окна его комнаты видна была поросшая
цикорием площадка lawn-tennis'a, на которой, по указанию управляющего,
собирались крестьяне.
Лягушки
недаром квакали с вечера. Погода была пасмурная. С утра шел тихий, без ветра,
теплый дождичек, висевший капельками на листьях, на сучьях, на траве. В окне
стоял, кроме запаха зелени, еще запах земли, просящей дождя.
Нехлюдов
несколько раз, одеваясь, выглядывал из окна и смотрел, как крестьяне собирались
на площадку. Одни за другими они подходили, снимали друг перед другом шапки и
картузы и становились кружком, опираясь на палки.
Управляющий,
налитой, мускулистый, сильный молодой человек, в коротком пиджаке с зеленым
стоячим воротником и огромными пуговицами, пришел сказать Нехлюдову, что все собрались,
но что они подождут, – пускай прежде Нехлюдов напьется кофею или чаю,
и то и другое готово.
– Нет,
уж я лучше пойду к ним, – сказал Нехлюдов, испытывая совершенно
неожиданно для себя чувство робости и стыда при мысли о предстоявшем разговоре
с крестьянами.
Он шел
исполнить то желание крестьян, об исполнении которого они и не смели
думать, – отдать им за дешевую цену землю, то есть он шел сделать им
благодеяние, а ему было чего-то совестно. Когда Нехлюдов подошел к собравшимся
крестьянам и обнажились русые, курчавые, плешивые, седые головы, он так
смутился, что долго ничего не мог сказать. Дождичек мелкими капельками
продолжал идти и оставался на волосах, бородах и на ворсе кафтанов крестьян. Крестьяне
смотрели на барина и ждали, что он им скажет, а он так смутился, что ничего не
мог сказать. Смущенное молчание разбил спокойный, самоуверенный
немец-управляющий, считавший себя знатоком русского мужика и прекрасно,
правильно говоривший по-русски. Сильный, перекормленный человек этот, так же
как и сам Нехлюдов, представлял поразительный контраст с худыми, сморщенными
лицами и выдающимися из-под кафтанов худыми лопатками мужиков.
– Вот
князь хочет вам добро сделать – землю отдать, только вы того не
стоите, – сказал управляющий.
– Как
не стоим, Василий Карлыч, разве мы тебе не работали? Мы много довольны барыней-покойницей,
царство небесное, и молодой князь, спасибо, нас не бросает, – начал
рыжеватый мужик-краснобай.
– Я
затем и призвал вас, что хочу, если вы желаете этого, отдать вам всю
землю, – проговорил Нехлюдов.
Мужики
молчали, как бы не понимая или не веря.
– В
каких, значит, смыслах землю отдать? – сказал один, средних лет,
мужик в поддевке.
– Отдать
вам внаймы, чтобы вы пользовались за невысокую плату.
– Разлюбезное
дело, – сказал один старик.
– Только
бы в силу платеж был, – сказал другой.
– Землю
отчего не взять!
– Нам
дело привычное, – землей кормимся!
– Вам
же покойнее, только знай получай денежки, а то греха сколько! – послышались
голоса.
– Грех
от вас, – сказал немец, – если бы вы работали да порядок
держали…
– Нельзя
нашему брату, Василий Карлыч, – заговорил остроносый худой
старик. – Ты говоришь, зачем лошадь пустил в хлеб, а кто ее пускал: я
день-деньской, а день – что год, намахался косой, либо что заснул в
ночном, а она у тебя в овсах, а ты с меня шкуру дерешь.
– А
вы бы порядок вели.
– Хорошо
тебе говорить – порядок, сила наша не берет, – возразил высокий
черноволосый, обросший весь волосами, нестарый мужик.
– Ведь
я говорил вам, обгородили бы.
– А
ты лесу дай, – сзади вступился маленький, невзрачный мужичок. – Я
хотел летось загородить, так ты меня на три месяца затурил вшей кормить в
замок. Вот и загородил.
– Это
что же он говорит? – спросил Нехлюдов у управляющего.
– Der
erste Dieb im Dorfe[38], – по-немецки
сказал управляющий. – Каждый год в лесу попадался. А ты научись
уважать чужую собственность, – сказал управляющий.
– Да
мы разве не уважаем тебя? – сказал старик. – Нам тебя
нельзя не уважать, потому мы у тебя в руках; ты из нас веревки вьешь.
– Ну,
брат, вас не обидишь; вы бы не обидели.
– Как
же, обидишь! Разбил мне летось морду, так и осталось. С богатым не судись,
видно.
– А
ты делай по закону.
Очевидно,
шел словесный турнир, в котором участвующие не понимали хорошенько, зачем и что
они говорят. Заметно было только, с одной стороны, сдерживаемое страхом
озлобление, с другой – сознание своего превосходства и власти. Нехлюдову
было тяжело слушать это, и он постарался вернуться к делу: установить цены и
сроки платежей.
– Так
как же насчет земли? Желаете ли вы? И какую цену назначите, если отдать всю землю?
– Товар
ваш, вы цену назначьте.
Нехлюдов
назначил цену. Как всегда, несмотря на то, что цена, назначенная Нехлюдовым,
была много ниже той, которую платили кругом, мужики начали торговаться и находили
цену высокой. Нехлюдов ожидал, что его предложение будет принято с радостью, но
проявления удовольствия Совсем не было заметно. Только потому Нехлюдов мог
заключить, что предложение его им выгодно, что когда зашла речь о том, кто
берет землю – все ли общество, или товарищество, то начались жестокие
споры между теми крестьянами, которые хотели выключить слабосильных и плохих
плательщиков из участия в земле, и теми, которых хотели выключить. Наконец
благодаря управляющему установили цену и сроки платежей, и крестьяне, шумно
разговаривая, пошли под гору, к деревне, а Нехлюдов пошел в контору составлять
с управляющим проект условия.
Все
устроилось так, как этого хотел и ожидал Нехлюдов: крестьяне получили землю процентов
на тридцать дешевле, чем отдавалась земля в округе; его доход с земли
уменьшился почти наполовину, но был с избытком достаточен для Нехлюдова,
особенно с прибавлением суммы, которую он получил за проданный лес и которая
должна была выручиться за продажу инвентаря. Все, казалось, было прекрасно, а
Нехлюдову все время было чего-то совестно. Он видел, что крестьяне, несмотря на
то, что некоторые из них говорили ему благодарственные слова, были недовольны и
ожидали чего-то большего.
Выходило,
что он лишил себя многого, а крестьянам не сделал того, чего они ожидали.
На
другой день условие домашнее было подписано, и провожаемый пришедшими выборными
стариками Нехлюдов с неприятным чувством чего-то недоделанного сел в шикарную,
как говорил ямщик со станции, троечную коляску управляющего и уехал на станцию,
простившись с мужиками, недоумевающе и недовольно покачивавшими головами.
Нехлюдов был недоволен собой. Чем он был недоволен, он не знал, но ему все
время чего-то было грустно и чего-то стыдно.
|