LVIII
– Ну-с,
je suis a vous[32].
Хочешь курить?
Только
постой, как бы нам тут не напортить, – сказал он и принес пепельницу.
– Ну-с?
– У
меня к тебе два дела.
– Вот
как.
Лицо
Масленникова сделалось мрачно и уныло. Все следы того возбуждения собачки, у
которой хозяин почесал за ушами, исчезли совершенно. Из гостиной доносились
голоса. Один женский говорил: «Jamais, jamais je ne croirais»
[33], a другой, с другого конца,
мужской, что-то рассказывал, все повторяя: «La comtesse Voronzoff и Victor
Apraksine»
[34]. С третьей стороны слышался
только гул голосов и смех. Масленников прислушивался к тому, что происходило в
гостиной, слушал и Нехлюдова.
– Я
опять о той же женщине, – сказал Нехлюдов.
– Да,
невинно осужденная. Знаю, знаю.
– Я
просил бы перевести ее в служанки в больницу. Мне говорили, что это можно
сделать.
Масленников
сжал губы и задумался.
– Едва
ли можно, – сказал он. – Впрочем, я посоветуюсь и завтра
телеграфирую тебе.
– Мне
говорили, что там много больных и нужны помощницы.
– Ну
да, ну да. Так, во всяком случае, дам тебе знать.
– Пожалуйста, – сказал
Нехлюдов.
Из
гостиной раздался общий и даже натуральный смех.
– Это
все Виктор, – сказал Масленников, улыбаясь, – он
удивительно остер, когда в ударе.
– А
еще, – сказал Нехлюдов, – сейчас в остроге сидят сто
тридцать человек только за то, что у них просрочены паспорта. Их держат месяц
здесь.
И он
рассказал причины, по которым их держат.
– Как
же ты узнал про это? – спросил Масленников, и на лице его вдруг
выразилось беспокойство и недовольство.
– Я
ходил к подсудимому, и меня в коридоре обступили эти люди и просили…
– К
какому подсудимому ты ходил?
– Крестьянин,
который невинно обвиняется и к которому я пригласил защитника. Но не в этом
дело.
Неужели
эти люди, ни в чем не виноватые, содержатся в тюрьме только за то, что у Них
просрочены паспорты и…
– Это
дело прокурора, – с досадой перебил Масленников Нехлюдова. – Вот
ты говоришь: суд скорый и правый. Обязанность товарища прокурора – посещать
острог и узнавать, законно ли содержатся заключенные. Они ничего не делают:
играют в винт.
– Так
ты ничего не можешь сделать? – мрачно сказал Нехлюдов, вспоминая
слова адвоката о том, что губернатор будет сваливать на прокурора.
– Нет,
я сделаю. Я справлюсь сейчас.
– Для
нее же хуже. C'est un souffre-douleur[35], – слышался
из гостиной голос женщины, очевидно совершенно равнодушной к тому, что она
говорила.
– Тем
лучше, я и эту возьму, – слышался с другой стороны игривый голос
мужчины и игривый смех женщины, что-то не дававшей ему.
– Нет,
нет, ни за что, – говорил женский голос.
– Так
вот, я сделаю все, – повторил Масленников, туша папироску своей белой
рукой с бирюзовым перстнем, – а теперь пойдем к дамам.
– Да,
еще вот что, – сказал Нехлюдов, не входя в гостиную и останавливаясь
у двери. – Мне говорили, что вчера в тюрьме наказывали телесно людей.
Правда ли это?
Масленников
покраснел.
– Ах,
ты об этом? Нет, mon cher, решительно тебя не надо пускать, тебе до всего дело.
Пойдем, пойдем, Annette зовет нас, – сказал он, подхватывая его под
руку и выказывая опять такое же возбуждение, как и после внимания важного лица,
но только теперь уже не радостное, а тревожное.
Нехлюдов
вырвал свою руку из его и, никому не кланяясь и ничего не говоря, с мрачным
видом прошел через гостиную, залу и мимо выскочивших лакеев в переднюю и на
улицу.
– Что
с ним? Что ты ему сделал? – спросила Annette у мужа.
– Это
a la francaise[36], – сказал
кто-то.
– Какой
это a la francaise, это a la zoulou[37].
– Ну,
да он всегда был такой.
Кто-то
поднялся, кто-то приехал, и щебетанья пошли своим чередом: общество пользовалось
эпизодом Нехлюдова как удобным предметом разговора нынешнего jour fixe'a.
На
другой день после посещения Масленникова Нехлюдов получил от него на толстой
глянцевитой с гербом и печатями бумаге письмо великолепным твердым почерком о
том, что он написал о переводе Масловой в больницу врачу и что, по всей
вероятности, желание его будет исполнено. Было подписано: «Любящий тебя старый
товарищ», и под подписью «Масленников» был сделан удивительно искусный, большой
и твердый росчерк.
– Дурак! – не
мог удержаться не сказать Нехлюдов, особенно за то, что в этом слове «товарищ»
он чувствовал, что Масленников снисходил до него, то есть, несмотря на то, что
исполнял самую нравственно грязную и постыдную должность, считал себя очень важным
человеком и думал если не польстить, то показать, что он все-таки не слишком
гордится своим величием, называя себя его товарищем.
|
