LIV
Контора
состояла из двух комнат. В первой комнате, с большой выступающей облезлой печью
и двумя грязными окнами, стояла в одном углу черная мерка для измерения роста
арестантов, в другом углу висел, – всегдашняя принадлежность всех
мест мучительства, как бы в насмешку над его учением, – большой образ
Христа. В этой первой комнате стояло несколько надзирателей. В другой же
комнате сидели по стенам и отдельными группами или парочками человек двадцать
мужчин и женщин и негромко разговаривали. У окна стоял письменный стол.
Смотритель
сел у письменного стола и предложил Нехлюдову стул, стоявший тут же. Нехлюдов
сел и стал рассматривать людей, бывших в комнате.
Прежде
всех обратил его внимание молодой человек в короткой жакетке, с приятным лицом,
который, стоя перед немолодой уже чернобровой женщиной, что-то горячо и с
жестами рук говорил ей. Рядом сидел старый человек в синих очках и неподвижно
слушал, держа за руку молодую женщину в арестантской одежде, что-то
рассказывавшую ему. Мальчик-реалист с остановившимся испуганным выражением
лица, не спуская глаз, смотрел на старика. Недалеко от них, в углу, сидела
парочка влюбленных: она была с короткими волосами и с энергическим лицом,
белокурая, миловидная, совсем молоденькая девушка в модном платье; он – с
тонкими очертаниями лица и волнистыми волосами красивый юноша в гуттаперчевой
куртке. Они сидели в уголку и шептались, очевидно млея от любви. Ближе же всех
к столу сидела седая в черном платье женщина, очевидно мать. Она глядела во все
глаза на чахоточного вида молодого человека в такой же куртке и хотела что-то
сказать, но не могла выговорить от слез: и начинала и останавливалась. Молодой
человек держал в руках бумажку и, очевидно не зная, что ему делать, с сердитым
лицом перегибал и мял ее. Подле них сидела полная, румяная, красивая девушка с
очень выпуклыми глазами, в сером платье и пелеринке. Она сидела рядом с
плачущей матерью и нежно гладила ее по плечу. Все было красиво в этой девушке:
и большие белые руки, и волнистые остриженные волосы, и крепкие нос и губы; но
главную прелесть ее лица составляли карие, бараньи, добрые, правдивые глаза.
Красивые глаза ее оторвались от лица матери в ту минуту, как вошел Нехлюдов, и
встретились с его взглядом. Но тотчас же она отвернулась и что-то стала говорить
матери. Недалеко от влюбленной парочки сидел черный лохматый человек с мрачным
лицом и сердито говорил что-то безбородому посетителю, похожему на скопца.
Нехлюдов сел рядом с смотрителем и с напряженным любопытством глядел вокруг
себя. Его развлек подошедший к нему гладко стриженный ребенок-мальчик и
тоненьким голоском обратился к нему с вопросом.
– А
вы кого ждете?
Нехлюдов
удивился вопросу, но, взглянув на мальчика и увидав серьезное, осмысленное лицо
с внимательными, живыми глазами, серьезно ответил ему, что ждет знакомую
женщину.
– Что
же, она вам сестра? – спросил мальчик.
– Нет,
не сестра, – ответил удивленно Нехлюдов. – А ты с кем
здесь? – спросил он мальчика.
– Я
с мамой. Она политическая, – гордо сказал мальчик.
– Марья
Павловна, возьмите Колю, – сказал смотритель, нашедший, вероятно,
противозаконным разговор Нехлюдова с мальчиком.
Марья Павловна,
та самая красивая девушка с бараньими глазами, которая обратила внимание
Нехлюдова, встала во весь свой высокий рост и сильной, широкой, почти мужской
походкой подошла к Нехлюдову и мальчику.
– Что
он у вас спрашивает, кто вы? – спросила она у Нехлюдова, слегка
улыбаясь и доверчиво глядя ему в глаза так просто, как будто не могло быть
сомнения о том, что она со всеми была, есть и должна быть в простых, ласковых,
братских отношениях. – Ему все нужно знать, – сказала она и
совсем улыбнулась в лицо мальчику такой доброй, милой улыбкой, что и мальчик и
Нехлюдов – оба невольно улыбнулись на ее улыбку.
– Да,
спрашивал меня, к кому я.
– Марья
Павловна, нельзя разговаривать с посторонними. Ведь вы знаете, – сказал
смотритель.
– Хорошо,
хорошо, – сказала она и, взяв своей большой белой рукой за ручку не
спускавшего с нее глаз Колю, вернулась к матери чахоточного, – Чей же
это мальчик? – спросил Нехлюдов уже у смотрителя.
– Политической
одной, он в тюрьме и родился, – сказал смотритель с некоторым удовольствием,
как бы показывая редкость своего заведения.
– Неужели?
– Да,
вот теперь едет в Сибирь с матерью.
– А
эта девушка?
– Не
могу вам отвечать, – сказал смотритель, пожимая плечами. – А
вот и Богодуховская,
|
