XLIX
«Да, так
вот оно что. Вот что», – думал Нехлюдов, выходя из острога и только
теперь вполне понимая всю вину свою. Если бы он не попытался загладить,
искупить свой поступок, он никогда бы не почувствовал всей преступности его;
мало того, и она бы не чувствовала всего зла, сделанного ей. Только теперь это
все вышло наружу во всем своем ужасе. Он увидал теперь только то, что он сделал
с душой этой женщины, и она увидала и поняла, что было сделано с нею. Прежде
Нехлюдов играл своим чувством любования самого на себя, на свое раскаяние; теперь
ему просто было страшно. Бросить ее – он чувствовал это – теперь он
не мог, а между тем не мог себе представить, что выйдет из его отношений к ней.
На самом
выходе к Нехлюдову подошел надзиратель с крестами и медалями и неприятным,
вкрадчивым лицом и таинственно передал ему записку.
– Вот
вашему сиятельству записка от одной особы… – сказал он, подавая Нехлюдову
конверт.
– Какой
особы?
– Прочтете
– увидите. Заключенная, политическая. Я при них состою. Так вот она
просила меня. И хотя и не разрешено, но по человечеству… – ненатурально
говорил надзиратель.
Нехлюдов
был удивлен, каким образом надзиратель, приставленный к политическим, передает
записки, и в самом остроге, почти на виду у всех; он не знал еще тогда, что это
был и надзиратель и шпион, но взял записку и, выходя из тюрьмы, прочел ее. В
записке было написано карандашом бойким почерком, без еров, следующее:
«Узнав,
что вы посещаете острог, интересуясь одной уголовной личностью, мне захотелось
повидаться с вами. Просите свидания со мной. Вам дадут, а я передам вам много
важного и для вашей протеже, и для нашей группы.
Благодарная
вам Вера Богодуховская».
Вера
Богодуховская была учительница в глухой Новгородской губернии, куда Нехлюдов с
товарищами заехал для медвежьей охоты. Учительница эта обратилась к Нехлюдову с
просьбой дать ей денег, для того чтобы ехать на курсы. Нехлюдов дал ей эти
деньги и забыл про нее. Теперь оказывалось, что эта госпожа была политическая
преступница, сидела в тюрьме, где, вероятно, узнала его историю, и вот
предлагала ему свои услуги. Как тогда все было легко и просто. И как теперь все
тяжело и сложно. Нехлюдов живо и радостно вспомнил тогдашнее время и свое
знакомство с Богодуховской. Это было перед масленицей, в глуши, верст за
шестьдесят от железной дороги. Охота была счастливая, убили двух медведей и
обедали, собираясь уезжать, когда хозяин избы, в которой останавливались,
пришел сказать, что пришла дьяконова дочка, хочет видеться с князем Нехлюдовым.
– Хорошенькая? – спросил
кто-то.
– Ну,
полно! – сказал Нехлюдов, сделал серьезное лицо, встал из-за стола и,
утирая рот и удивляясь, зачем он понадобился дьяконовой дочери, пошел в
хозяйскую хату.
В
комнате была девушка в войлочной шляпе, в шубке, жилистая, с худым некрасивым лицом,
в котором хороши были одни глаза с поднятыми над ними бровями.
– Вот,
Вера Ефремовна, поговори с ними, – сказала старуха хозяйка, – это
самый князь. А я уйду.
– Чем
могу вам служить? – сказал Нехлюдов.
– Я…
я… Видите ли, вы богаты, вы швыряете деньгами на пустяки, на охоту, я
знаю, – начала девушка, сильно конфузясь, – а я хочу только
одного – хочу быть полезной людям и ничего не могу, потому что ничего не
знаю.
Глаза
были правдивые, добрые, и все выражение и решимости и робости было так трогательно,
что Нехлюдов, как это бывало с ним, вдруг перенесся в ее положение, понял ее и
пожалел.
– Что
же я могу сделать?
– Я
учительница, но хотела бы на курсы, и меня не пускают. Не то что не пускают,
они пускают, но надо средства. Дайте мне, и я кончу курс и заплачу вам. Я
думаю, богатые люди бьют медведей, мужиков поят – все это дурно.
Отчего
бы им не сделать добро? Мне нужно бы только восемьдесят рублей. А не хотите,
мне все равно, – сердито сказала она.
– Напротив,
я очень благодарен вам, что вы мне дали случай… Я сейчас принесу, – сказал
Нехлюдов.
Он вышел
в сени и тут же застал товарища, который подслушивал их разговор. Он, не отвечая
на шутки товарищей, достал из сумки деньги и понес ей.
– Пожалуйста,
пожалуйста, не благодарите. Я вас должен благодарить.
Нехлюдову
приятно было теперь вспомнить все это; приятно было вспомнить, как он чуть не
поссорился с офицером, который хотел сделать из этого дурную шутку, как другой
товарищ поддержал его и как вследствие этого ближе сошелся с ним, как и вся
охота была счастливая и веселая и как ему было хорошо, когда они возвращались
ночью назад к станции железной дороги.
Вереница
саней парами, гусем двигались без шума рысцой по узкой дороге лесами, иногда
высокими, иногда низкими, с елками, сплошь задавленными сплошными лепешками
снега. В темноте, блестя красным огнем, закуривал кто-нибудь хорошо пахнущую
папиросу. Осип, обкладчик, перебегал от саней к саням по колено в снегу и
прилаживался, рассказывая про лосей, которые теперь ходят по глубокому снегу и
глодают осиновую кору, и про медведей, которые лежат теперь в своих дремучих
берлогах, пыхтя в отдушины теплым дыханьем.
Нехлюдову
вспомнилось все это и больше всего счастливое чувство сознания своего здоровья,
силы и беззаботности. Легкие, напруживая полушубок, дышат морозным воздухом, на
лицо сыплется с задетых дугой веток снег, телу тепло, лицу свежо, и на душе ни
забот, ни упреков, ни страхов, ни желаний. Как было хорошо! А теперь? Боже мой,
как все это было мучительно и трудно!..
Очевидно,
Вера Ефремовна была революционерка и теперь за революционные дела была в тюрьме.
Надо было увидать ее, в особенности потому, что она обещала посоветовать, как
улучшить положение Масловой.
|