 Увеличить |
IV
Напившись
кофею, Нехлюдов пошел в кабинет, чтобы справиться в повестке, в котором часу
надо быть в суде, и написать ответ княжне. В кабинет надо было пройти через
мастерскую. В мастерской стоял мольберт с перевернутой начатой картиной и
развешаны были этюды. Вид этой картины, над которой он бился два года, и этюдов
и всей мастерской напомнили ему испытанное с особенной силой в последнее время
чувство бессилия идти дальше в живописи.
Он
объяснял это чувство слишком тонко развитым эстетическим чувством, но все-таки
сознание это было очень неприятно.
Семь лет
тому назад он бросил службу, решив, что у него есть призвание к живописи, и с
высоты художественной деятельности смотрел несколько презрительно на все другие
деятельности. Теперь оказывалось, что он на это не имел права. И потому всякое
воспоминание об этом было неприятно. Он с тяжелым чувством посмотрел на все эти
роскошные приспособления мастерской и в невеселом расположении духа вошел в
кабинет. Кабинет был очень большая, высокая комната, со всякого рода
украшениями, приспособлениями и удобствами.
Тотчас
же найдя в ящике огромного стола, под отделом срочные, повестку, в которой значилось,
что в суде надо было быть в одиннадцать, Нехлюдов сел писать княжне записку о
том, что он благодарит за приглашение и постарается приехать к обеду. Но,
написав одну записку, он разорвал ее: было слишком интимно; написал другую – было
холодно, почти оскорбительно. Он опять разорвал и пожал в стене пуговку. В
двери вошел в сером коленкоровом фартуке пожилой, мрачного вида, бритый, с
бакенбардами лакей.
– Пожалуйста,
пошлите за извозчиком.
– Слушаю-с.
– Да
скажите – тут дожидаются от Корчагиных, – что благодарю,
постараюсь быть.
– Слушаю.
«Неучтиво,
но не могу писать. Все равно увижусь с ней нынче», – подумал Нехлюдов
и пошел одеваться.
Когда
он, одевшись, вышел на крыльцо, знакомый извозчик на резиновых шинах уже ожидал
его.
– А
вчера, вы только уехали от князя Корчагина, – сказал извозчик,
полуоборачивая свою крепкую загорелую шею в белом вороте рубахи, – и
я приехал, а швейцар говорит: «Только вышли».
«И
извозчики знают о моих отношениях к Корчагиным», – подумал Нехлюдов,
и нерешенный вопрос, занимавший его постоянно в последнее время: следует или не
следует жениться на Корчагиной, стал перед ним, и он, как в большинстве
вопросов, представлявшихся ему в это время, никак, ни в ту, ни в другую
сторону, не мог решить его.
В пользу
женитьбы вообще было, во-первых, то, что женитьба, кроме приятностей домашнего
очага, устраняя не правильность половой жизни, давала возможность нравственной
жизни; во-вторых, и главное, то, что Нехлюдов надеялся, что семья, дети дадут
смысл его теперь бессодержательной жизни.
Это было
за женитьбу вообще. Против же женитьбы вообще было, во-первых, общий всем
немолодым холостякам страх за лишение свободы и, во-вторых, бессознательный
страх перед таинственным существом женщины.
В пользу
же, в частности, женитьбы именно на Мисси (Корчагину звали Мария, и, как во
всех семьях известного круга, ей дали прозвище) было, во-первых, то, что она
была породиста и во всем, от одежды до манеры говорить, ходить, смеяться,
выделялась от простых людей не чем-нибудь исключительным, а
«порядочностью», – он не знал другого выражения этого свойства и
ценил это свойство очень высоко; во-вторых, еще то, что она выше всех других
людей ценила его, стало быть, по его понятиям, понимала его. И это понимание
его, то есть признание его высоких достоинств, свидетельствовало для Нехлюдова
об ее уме и верности суждения. Против же женитьбы на Мисси, в частности, было,
во-первых, то, что очень вероятно можно бы было найти девушку, имеющую еще
гораздо больше достоинств, чем Мисси, и потому более достойную его, и,
во-вторых, то, что ей было двадцать семь лет, и потому, наверное, у нее были
уже прежние любови, – и эта мысль была мучительной для Нехлюдова.
Гордость его не мирилась с тем, чтобы она даже в прошедшем могла любить не его.
Разумеется, она не могла знать, что она встретит его, но одна мысль о том, что
она могла любить кого-нибудь прежде, оскорбляла его.
Так что
доводов было столько же за, сколько и против; по крайней мере по силе своей доводы
эти были равны, и Нехлюдов, смеясь сам над собою, называл себя буридановым
ослом. И все-таки оставался им, не зная, к какой из двух вязанок обратиться.
«Впрочем,
не получив ответа от Марьи Васильевны (жены предводителя), не покончив совершенно
с тем, я и не могу ничего предпринять», – сказал он себе.
И это
сознание того, что он может и должен медлить решением, было приятно ему.
«Впрочем,
это все я обдумаю после», – сказал он себе, когда его пролетка совсем
уже беззвучно подкатилась к асфальтовому подъезду суда.
«Теперь
надо добросовестно, как я всегда делаю и считаю должным, исполнить общественную
обязанность. Притом же это часто бывает и интересно», – сказал он
себе и вошел мимо швейцара в сени суда.
|
