Увеличить |
ГЛАВА XXIV. НОЧНЫЕ
ПРИЗРАКИ
Некогда
все они были крошечными
красными
младенцами, с еще не
затвердевшим
костяком, и из них можно
было
вылепить кого угодно, придать им
любую
социальную форму.
Карлейль
Вчера
поздно вечером я прошелся пешком по Коммершл-стрит от Спайтелфилдза до Уайтчепела
и дальше на юг, по Леман-стрит, к пристани, и воочию убедился, чего стоят
хвастливые заверения преисполненных гражданской гордости газет Восточного
Лондона о том, что жители этого района живут как нельзя лучше.
Трудно
описать хотя бы десятую долю того, что я увидел, – для многого просто не
подыщешь слов. Могу сказать только, что это было нечто кошмарное – какое-то
сборище отбросов человечества; я видел и слышал на улицах уйму непередаваемо
непристойного, затмевавшего даже «ночные ужасы» Пикадилли и Стрэнда. Это был
зверинец, где расхаживали двуногие в брюках и юбках, лишь отдаленно похожие на
людей, а в остальном – скорее звери. Картину дополняли стражи в мундирах с
медными пуговицами, наводившие порядок, если в зверинце начинали вести себя
слишком беспокойно.
Я был
рад присутствию там блюстителей порядка, ибо не надел своего «матросского»
костюма и мог послужить приманкой для хищников, шнырявших взад и вперед. Когда
стражей не было поблизости, эти трущобные волки ощупывали меня голодным
взглядом, и я боялся их рук, их страшных голых рук, похожих на обезьяньи лапы. Да
и вообще эти люди были похожи на горилл – приземистые, сутулые, уродливые.
Казалось, природа поскупилась, не дала им ни могучих играющих мускулов, ни
мужественных, широких плеч, а отпустила ровно столько всего, сколько требуется
для пещерного человека. Но в их тощих телах заключена дикая, первобытная
сила, – такие руки могут вцепиться, терзать, рвать на части. Говорят, при
нападении они так перегибают свою жертву, что у нее ломается позвоночник. Из-за
десяти шиллингов они готовы без всякой жалости убить первого встречного, был бы
только случай. Это новая порода дикарей – дикари больших городов. Место их
охоты – улицы и дома, переулки и дворы. Дома и улицы для них то же, что для
дикаря горы и долины. Их джунгли – городские трущобы; здесь они живут, здесь рыскают
в поисках добычи.
Благородные,
изнеженные господа – обитатели роскошных особняков и завсегдатаи раззолоченных
театров Западного Лондона – не видят подобных созданий и даже не подозревают об
их существовании. Но дикари эти существуют; они здесь и готовы к прыжку. И горе
Англии в тот день, когда она отступит на свои последние рубежи и все способные
держать оружие мужчины окажутся на линии огня! Ибо в тот день дикари выползут
из своих нор и берлог, и жители Западного Лондона увидят их, как увидали когда-то
благородные, изнеженные аристократы феодальной Франции им подобных и спрашивали
друг друга: «Откуда они? Неужели это люди?»
Но не
только этими существами населен зверинец; они лишь появляются то тут, то там,
выискивая уголки потемнее, скользя вдоль стен, подобно теням. Но женщины,
женщины, давшие им жизнь, – те бродят повсюду! Они нахально приставали ко
мне, назойливо выпрашивая пенни и делая непристойные предложения. Они
пьянствовали во всех кабаках – грязные, косматые и бесстыдные до предела, –
бормотали похабные слова, подмигивая осоловелыми глазами. Напившись, они
засыпали на скамьях, за стойками – где попало и являли невыносимо омерзительное
зрелище.
И были
там еще другие: страшные, похожие на призраки существа, подлинные отбросы общества,
чудовищные в своей уродливости, ходячие скелеты, живые трупы, – женщины,
доведенные недугами и пьянством до того, что, продаваясь с публичного торга, не
могли получить за себя даже двух пенсов, и мужчины с искаженными лицами, в
фантастических лохмотьях, утратившие всякое человеческое подобие, переступавшие
с идиотической ухмылкой с ноги на ногу, как обезьяны, и, казалось, не имевшие
сил сделать еще хоть шаг. Но были и юные девушки, восемнадцати – двадцати лет,
стройные, красивые, с лицами, еще не испорченными пороком и пьянством, эти,
должно быть, внезапно и стремительно скатились в Бездну. Заметил я также одного
четырнадцатилетнего мальчика и другого – лет шести-семи; оба бледные,
болезненные, явно бездомные, они сидели на тротуаре, прислонившись к ограде
дома, и наблюдали за тем, что творилось вокруг.
Непригодные
и лишние! Промышленность не нуждается в них. Нет таких предприятий, где
ощущалась бы нехватка рабочих рук. Портовые грузчики толпятся у причалов и
уходят оттуда с проклятиями, потому что их не берут. Механики, имеющие работу,
отдают шесть шиллингов в неделю в пользу безработных товарищей. Пятьсот
четырнадцать тысяч текстильщиков протестуют против предложения запретить
использовать труд детей моложе пятнадцати лет. Женщины-работницы, которых
избыток, трудятся на хозяев потогонных мастерских, получая десять пенсов за
четырнадцатичасовой рабочий день. Альфред Фримен, лишившись работы, ищет смерти
в грязных водах канала. Элен Хьюз Хант тоже предпочитает утопиться, лишь бы не
идти в Айлингтонский работный дом. Фрэнк Кавилла, не найдя работы, которая дала
бы ему возможность прокормить семью, перерезает горло жене и детям.
Непригодные
и лишние, брошенные на произвол судьбы, окруженные презрением, эти несчастные
гибнут в Бездне. Они – порождение проституции, проституции мужчин, женщин и
детей, вынужденных продавать предпринимателю плоть и кровь, ум и душу. Если это
все, что цивилизация может дать человеку, то уж лучше вернуться в дикое,
первобытное состояние, лучше переселиться в пустыни и леса, жить в пещерах и
кочевать с места на место, чем быть людьми машинного века и обитать на дне
Бездны.
|