 Увеличить |
ГЛАВА XXII.
САМОУБИЙСТВА
Англия –
это рай для богатых,
чистилище
для мудрых и ад для бедняков.
Теодор Паркер[37]
Когда
человек так необеспечен и надежды его на счастье так несбыточны, жизнь,
естественно, теряет ценность и самоубийства становятся заурядным явлением.
Настолько заурядным, что, какую газету ни открой, обязательно натолкнешься на
заметку о том, что кто-то покончил с собой. Причем к неудачному покушению на
самоубийство полиция проявляет не больше интереса, чем к делу какого-нибудь
пьяного дебошира, решая его с одинаковой быстротой и равнодушием.
Такой
случай произошел при мне в Темзенском полицейском суде. Я льщу себя мыслью, что
у меня зоркий глаз, чуткий слух и неплохое знание жизни, но должен признаться,
что, попав в зал суда, я далеко не все улавливал – по причине молниеносной
быстроты, с которой машина правосудия обрабатывала пьяных хулиганов и
скандалистов, драчливых мужей, бродяг, воров, укрывателей краденого, шулеров и
проституток. В центре зала, на самом светлом месте, стояла скамья подсудимых, и
по мере того как судья изрекал свой очередной приговор, на этой скамье
непрерывным потоком появлялись все новые фигуры женщин, мужчин и детей.
Я еще
находился под свежим впечатлением от последнего подсудимого – чахоточного «укрывателя
краденого», присужденного к году тяжелых принудительных работ, несмотря на его
попытку добиться снисхождения ссылкой на то, что у него жена и ребятишки и что
из-за болезни он не может работать, как на скамье подсудимых уже появился новый
обвиняемый – юноша лет двадцати. Я расслышал его имя и фамилию – Альфред
Фримен, но не мог разобрать, в чем его преступление. На свидетельское место
поднялась добродушного вида толстуха – жена шлюзового сторожа на канале. Дело
было ночью на шлюзе «Британия», – поведала она суду. Услышав всплеск воды,
она кинулась к шлюзу и увидела вот этого самого парнишку в воде.
Я
перевел взгляд на юношу. Так вот в чем он обвиняется – в покушении на
самоубийство! Он стоял неподвижно, точно утратив и слух и зрение; прядь
красивых темных волос свисала ему на лоб, в его лице, худом и изможденном, было
что-то детское.
– Да,
сэр, – тараторила свидетельница, – я тяну его что есть силы, хочу
вытащить, а он рвется назад. Я давай кричать: «Помогите!» Спасибо, шли мимо
рабочие, мы вместе вытащили его и передали констеблю.
Судья
сделал комплимент толстухе, воздав хвалу ее мускулам, и в зале рассмеялись. А я
не отводил взгляда от этого юноши, который, едва вступив в жизнь, уже страстно
ищет смерти в грязных водах канала. Тут-то не до смеха!
Затем
свидетельское место занял какой-то мужчина, очень лестно охарактеризовавший
юношу и пытавшийся привести смягчающие вину обстоятельства. Он мастер в цехе,
Альфред работал у него.
– Парень
хороший, – сказал свидетель, – только очень уж заморочен домашними
неприятностями денежного порядка. Да еще мать у него больная. Беспокойная
натура у парня, все расстраивался, пока не довел себя до того, что уже не смог
работать. Я побоялся, как бы мне самому не влетело из-за его плохой работы, и
вынужден был дать ему расчет, – закончил мужчина свои показания.
– Имеете
что-нибудь сказать? – рявкнул судья.
Юноша
что-то пробормотал; он все еще не пришел в себя.
– Констебль,
что он говорит? – раздраженно спросил судья.
Дюжий
человек в синей форме пригнулся к лицу подсудимого, затем произнес во всеуслышание:
– Он
говорит, ваша честь, что очень сожалеет.
– Заключить
под стражу, следствие продолжить, – изрек почтенный судья и тут же перешел
к слушанию следующего дела, свидетеля по которому уже приводили к присяге.
А юношу,
по-прежнему не замечавшего ничего вокруг, увел стражник. Вот и все. Дело Альфреда
Фримена от начала до конца заняло пять минут. На скамье подсудимых уже
находились два парня со зверскими физиономиями, которые пытались взвалить друг
на друга вину за кражу какой-то удочки, ценою, небось, в десять центов.
Беда в
том, что эти бедняки действуют весьма неумело, и только при втором или третьем
покушении им удается покончить с собой. Суду и полиции это, разумеется,
доставляет массу беспокойства и ужасно их раздражает. Иные судьи не скрывают
своего отношения к неумелым самоубийцам и откровенно бранят их за то, что они
не довели дело до конца. М-р Р. Сэйкс, председатель суда в Стейлибридже,
рассматривая несколько дней тому назад дело некоей Энн Вуд, пытавшейся утопиться
в канале, спросил ее гневно:
– Если
уж вы решили покончить с собой, так почему не сделали этого? Топиться так
топиться, зачем же причинять людям хлопоты?!
Нищета,
обездоленность, страх перед работным домом – вот главные причины самоубийства
людей из рабочего класса. «Утоплюсь, но в работный дом не пойду», –
говорила Эллен Хьюз Хант, пятидесяти двух лет. И в прошлую среду в Шордиче
проводилось следствие и опознание ее трупа. Из Айлингтонского работного дома
был вызван в качестве свидетеля муж покойной. Когда-то он торговал вразнос
молочными продуктами, но банкротство и нищета погнали его в работный дом. Жена
отказалась последовать за ним.
В
последний раз Эллен Хант видели в час ночи. Через три часа на причале канала
Риджент были обнаружены ее шляпка и жакет, а позднее был вытащен из воды ее
труп. Заключение присяжных: «Самоубийство в состоянии временного
умопомешательства».
Такие
заключения – преступная ложь! Закон – воплощение лжи, и, пользуясь законом,
люди лгут особенно бесстыдно. Например, обесчещенная женщина, отвергнутая
всеми, отравляет себя и своего новорожденного ребенка настойкой опия. Младенец
умирает, а мать, пробыв долгое время в больнице, остается в живых. После
выздоровления ее судят за убийство, признают виновной и приговаривают к десяти
годам каторжных работ. Она выжила, и закон считает ее ответственной за свои
поступки. Умри она вместе с ребенком – тот же закон признал бы, что она
находилась в «состоянии временного умопомешательства».
Но
вернемся к делу Эллен Хант. С одинаковым основанием можно утверждать, что мужем
этой женщины овладело временное умопомешательство, когда он пошел жить в
Айлингтонский работный дом, как и то, что временное умопомешательство овладело
Эллен, когда она пошла топиться. Какое из двух мест выбирать – это уж дело
вкуса и каждый его решает по-своему.
Если бы
я очутился в подобном положении, то, зная, что такое работный дом и что такое
канал, я избрал бы последний. И я беру на себя смелость заявить, что я не
больший психопат, чем Эллен Хант, ее муж или все остальное племя людское.
В наше
время человек уже не находится в плену у слепых инстинктов. Он обладает способностью
к мышлению, ум его достаточно развит, чтобы он мог сознательно выбирать между
жизнью и смертью в зависимости от того, что обещает ему жизнь – радость или
страдание. Смею утверждать, что Эллен Хант, обманутая во всех своих надеждах и
полностью лишенная радостей жизни, которые она, несомненно, заслужила своим
многолетним трудом, не видя впереди ничего, кроме ужасов работного дома,
поступила весьма благоразумно и трезво, избрав смерть в водах канала. Далее,
смею утверждать, присяжные вынесли бы куда более мудрое решение, если бы
признали, что в состоянии «временного умопомешательства» находилась не она, а
общество, допустившее, чтобы эта женщина после стольких лет труда на его благо
была обманута в своих надеждах и лишена радостей жизни.
Временное
умопомешательство! Ох, эти проклятые лживые слова, которыми сытые, тепло одетые
люди хотят прикрыть свою вину перед голодными братьями и сестрами, одетыми в
рубище!
А вот
несколько обыденных происшествий, описанных в одном номере газеты «Обсервер», издающейся
на Восточной стороне:
«Джонни
Кинг, по профессии пароходный кочегар, обвинялся в покушении на самоубийство.
Явившись в среду в полицейский участок, Кинг заявил, что он принял дозу
фосфора, так как нигде не мог достать работу и находился в крайней нужде. Кинга
задержали и дали ему рвотного; в рвоте было обнаружено большое количество яда.
Привлеченный к суду Кинг заявил, что очень сожалеет о случившемся. Он нигде не
мог устроиться на работу, хотя предъявлял отличные аттестации за шестнадцать
лет службы. М-р Дикинсон распорядился увести подсудимого в камеру для беседы со
священником.
Тимоти
Уорнер, тридцати двух лет, был заключен под стражу для продолжения следствия в
связи с аналогичным преступлением. Он спрыгнул в воду с пристани Лаймхауз, а
когда его спасли, заявил: «Я сделал это преднамеренно».
Молодая,
приличного вида женщина, назвавшаяся Элен Грей, обвинялась в попытке покончить
с собой. В воскресенье, в половине девятого утра, постовой полисмен № 834 – К
нашел ее лежащей в подъезде одного из домов на Бенворт-стрит; с трудом удалось
ее разбудить. В руке она сжимала пустой пузырек. Элен Грей призналась, что часа
два-три тому назад выпила дозу опиума. Так как состояние женщины оказалось
тяжелым, был вызван районный врач. Он велел напоить больную кофе и не давать ей
спать. На суде Элен Грей заявила, что покушалась на жизнь потому, что
совершенно одинока и не имеет пристанища».
Я не
стану утверждать, что все самоубийцы – психически нормальные люди, но это
отнюдь не значит, что психически нормален всякий, кто не наложил на себя рук.
Кстати, очень часто люди сходят с ума от неуверенности в завтрашнем дне и
тревоги за кусок хлеба. Если сравнить разные профессии, то уличные торговцы,
специфика работы которых лишает их всякой обеспеченности, дают наивысший
процент психических заболеваний. Из десяти тысяч уличных торговцев-мужчин ежегодно
попадают в психиатрические больницы двадцать семь человек, и из такого же числа
женщин – тридцать семь. В армии, среди солдат, которые уж едой-то и постелью
всегда обеспечены, психически заболевают тринадцать человек на десять тысяч, а
среди фермеров и скотоводов – пять человек на десять тысяч. Таким образом,
уличный торговец подвергается вдвое большей опасности сойти с ума, чем солдат,
и в пять раз большей, чем фермер.
Неудачи
и бедственное положение часто лишают людей рассудка, доводя одних до психиатрической
больницы, других до морга или виселицы. Когда приходит беда и отец семейства,
несмотря на любовь к жене и детям, несмотря на все свое трудолюбие, не в силах
найти работу, нечего удивляться, что он теряет рассудок. И чем больше он
истощен голодом и болезнью, чем сильнее исстрадалась его душа от жалости к
семье, тем скорее это может случиться.
«Красивый
густоволосый шатен с темными выразительными глазами, правильными тонкими
чертами лица и пушистыми усами, одетый в очень потрепанный серый костюм, без
воротничка», – так описал репортер Фрэнка Кавиллу, представшего перед
судом в один пасмурный сентябрьский день.
Фрэнк
Кавилла служил в Лондоне маляром-обойщиком. Его характеризуют как хорошего рабочего:
он был старателен, трудолюбив, никогда в рот не брал спиртного. Все соседи
Кавиллы в один голос утверждают, что это был нежный отец и любящий муж.
Жена
Фрэнка Кавиллы, Ганна, была рослая, красивая, жизнерадостная женщина. Она
всегда заботилась, чтобы дети ее ходили в школу чистенькие, аккуратно
одетые, – все соседи заявили об этом в один голос. Довольство царило в
этой семье, глава которой всегда имел работу и не пьянствовал.
И вдруг
судьба переменилась. Фрэнк служил у подрядчика по фамилии Бэк и занимал
квартиру в одном из его домов на Трэндли-роуд. М-ра Бэка выбросила из двуколки
лошадь, и он был убит на месте. В данном случае судьба приняла обличье
норовистой лошади. Фрэнк Кавилла очутился перед необходимостью искать другую
работу и другую квартиру.
Это
случилось полтора года тому назад. Кавилла мужественно боролся с
обстоятельствами. Он переехал в маленький домишко на Батавия-роуд, но и тут не
мог свести концы с концами. Постоянную работу найти было невозможно. Кавилла не
отказывался ни от какой случайной работы, и все же жена и четверо детей
голодали у него на глазах. Он и сам голодал, терял силы, и, наконец, три месяца
тому назад болезнь свалила его. И тогда в доме совершенно нечего стало есть. Ни
сам Кавилла, ни его жена никогда не жаловались, не говорили никому о своих
злоключениях. Но бедняки – народ чуткий: соседки посылали семье Кавиллы еду,
хотя, зная, какие это почтенные люди, делали это тайно, анонимно, чтобы не
обидеть гордых соседей.
Стряслась
беда, и выхода не было. Кавилла бился, недоедал и мучился полтора года. А
потом, как-то сентябрьским утром, поднялся рано, взял карманный нож и перерезал
горло жене Ганне, тридцати лет, сыну Фрэнку, двенадцати лет, сыну Уолтеру,
восьми лет, дочери Нелли, четырех лет, и самому маленькому – Эрнсту, которому
был год и четыре месяца. После этого он сел сторожить убитых. Когда поздно
вечером явилась полиция, Кавилла попросил полисменов бросить пенни в счетчик-автомат,
чтобы можно было зажечь газовый рожок и осветить комнату.
Фрэнк
Кавилла стоял перед судом в потрепанном сером костюме, без воротничка. Красивый
густоволосый шатен с темными выразительными глазами, правильными, тонкими
чертами лица и пушистыми усами.
|
