Увеличить |
ГЛАВА XIII. ДЭН КАЛЛЕН,
ПОРТОВЫЙ ГРУЗЧИК
Величье
жизни ты найдешь едва ли
В
подворье смрадном и в сыром подвале.
Томас Эш
Вчера я
посетил одну из комнат муниципальных жилых домов близ Леман-стрит. Если бы внезапно
передо мной раскрылось безрадостное будущее и я узнал бы, что мне предстоит
жить в этой комнате до самой смерти, я пошел бы и утопился в Темзе, чтобы раз и
навсегда покончить с этим.
Да это
была и не комната. Назвать ее комнатой так же невозможно, как невозможно
назвать дворцом какую-нибудь хижину, не совершая грубого насилия над языком.
Скорее нора, берлога – шесть шагов в длину и пять в ширину, с таким низким
потолком, что воздуху тут было меньше, чем полагается на британского солдата в
казармах. Половину «комнаты» занимала какая-то немыслимая кушетка, покрытая
тряпьем; остальное место почти заполняли – колченогий стол, стул и несколько
ящиков. Все это имущество, вместе взятое, стоило от силы пять долларов. Ни
коврика, ни дорожки на полу, зато стены и потолок обильно изукрашены кровяными
пятнами. Каждое такое пятно свидетельствовало о насильственной смерти
насекомого, которыми забиты все щели в доме; бороться с ними в одиночку –
непосильная задача.
Обитатель
этой конуры, портовый грузчик Дэн Каллен, лежал при смерти в больнице. Однако
жалкая обстановка его жилища сохранила какой-то отпечаток его личности, так что
можно было получить некоторое представление о том, что за человек этот Дэн
Каллен. Стены были увешаны дешевыми портретами Гарибальди, Энгельса, Джона
Бернса[24]
и других вождей рабочего класса, а на столе я заметил роман Уолтера Безанта[25]. Мне
рассказали, что Дэн Каллен читал Шекспира и книги по истории, социологии и
политической экономии, – все это будучи самоучкой.
Среди
разного хлама на столе лежал листок бумаги, на котором было нацарапано: «М-р
Каллен, прошу вернуть большой белый кувшин и пробочник, которые вы у меня
одолжили». Видимо, когда Дэн Каллен заболел, соседка дала ему на время эти
предметы, а теперь, испугавшись, что он умрет, требовала их обратно. Большой белый
кувшин и пробочник – слишком ценные вещи для обитателя Бездны, чтобы он мог
позволить своему ближнему спокойно умереть без напоминания ему о них. До
последнего вздоха душу Дэна Каллена должна терзать людская черствость, от
которой он тщетно стремился найти избавление.
История
Дэна Каллена коротка, но многое в ней можно прочесть между строк. Он родился плебеем
в таком городе и в такой стране, где установлены строжайшие кастовые
разграничения. Всю жизнь он ворочал тяжести, но потому, что он пристрастился к
чтению, увлекся пищей духовной и умел составить письмо, «как адвокат», его
товарищи избрали его туда, где нужно было ворочать мозгами. Он стал
руководителем организации грузчиков фруктовых товаров, он представлял ее в лондонском
совете профсоюзов и писал острые корреспонденции в рабочие газеты.
Он не
раболепствовал перед людьми, даже если эти люди являлись его хозяевами и от них
зависело, получит ли он кусок хлеба. Он смело высказывал свои мысли и не боялся
вступать в борьбу. Во время всеобщей стачки портовых грузчиков он был одним из
ее руководителей, и это оказалось роковым для Дэна Каллена: с того дня он стал
«меченым», и более десяти лет ему мстили за его деятельность.
Грузчик
– это поденщик. В работе бывают приливы и отливы – в зависимости от того, сколько
надо погрузить или выгрузить товаров. Дэна Каллена подвергали дискриминации.
Окончательно его не выгнали – боялись скандала (хотя это было бы куда
милосерднее), но работу давали не чаще двух-трех раз в неделю. Это то, что
называется «проучить», «дисциплинировать» рабочего, иначе говоря: заморить его
голодом. Десять лет такой жизни надломили его душу, а после этого человек долго
не протянет.
Он слег.
Оттого, что он становился беспомощнее, его ужасная конура принимала все более
ужасный вид. Одинокий старик без всякой родни, обозленный и мрачный, он боролся
с мучившими его насекомыми, а с грязных стен на него взирали портреты вождей.
Никто из жителей этой густонаселенной муниципальной казармы не навещал его (он
тут ни с кем не подружился), и Дэну Каллену была предоставлена полная свобода
гнить заживо.
Но с
далекой восточной окраины к нему пришли его единственные друзья – сапожник с
сыном. Они прибрали в комнате, вытащили из-под больного почерневшие от грязи
простыни, постелили чистое белье, которое принесли с собой; они же привели к
нему сиделку из Олдгейтского королевского благотворительного общества.
Сиделка
обмыла больному лицо, выбила пыль из постели и завела беседу с ним. Он слушал
ее с интересом, пока она случайно не назвала свою фамилию.
– Да,
моя фамилия – Блэнк, – ничего не подозревая, сказала она, – и сэр
Джордж Блэнк – мой брат.
– Как,
сэр Джордж Блэнк – ваш брат?! – загремел старый грузчик, привскочив на
постели.
Сэр
Джордж Блэнк, поверенный администрации кардиффского порта, тот самый, который
больше всех постарался, чтобы разгромить кардиффский союз портовых грузчиков, и
удостоился рыцарского звания? А она, стало быть, его сестра? Тут Дэн Каллен сел
на своей страшной постели и изверг проклятия на нее и всю ее родню. И она
бежала оттуда со всех ног, чтобы никогда больше не возвратиться, унося в сердце
обиду на черную неблагодарность бедняков.
Ноги
Дэна Каллена отекли от водянки. Целыми днями он сидел на постели, спустив их на
пол (этим он сгонял отеки с тела); тоненькое одеяльце на коленях, на плечах
старый пиджак. Миссионер принес ему бумажные комнатные туфли за четыре пенса (я
их видел) и вознамерился прочитать с полсотни молитв за спасение его души, но
Дэн Каллен был не из тех, кто позволяет первому встречному залезать себе в
душу, копаться в ней за какие-то четырехпенсовые шлепанцы. Он попросил
миссионера оказать ему любезность – открыть окошко, чтобы он мог выбросить эти
шлепанцы. И миссионер поспешил удалиться навсегда, как и сестра Блэнк,
оскорбленный черной неблагодарностью бедняков.
Сапожник
– тоже героический старик, хоть его подвиги никем не воспеты и нигде не записаны, –
отправился на свой риск и страх в главную контору крупного фруктового
агентства, где Дэн Каллен работал поденщиком в течение тридцати лет. Эта фирма
пользуется почти исключительно трудом поденных рабочих. Сапожник рассказал о
безвыходном положении Дэна Каллена – старого, больного, умирающего, совершенно
одинокого и без гроша, напомнил, что этот человек проработал у фирмы три
десятка лет, и попросил оказать ему какую-нибудь помощь.
– Нет, –
сказал управляющий, который отлично помнил, кто такой Дэн Каллен, не заглядывая
ни в какие списки, – нет, мы ничего не можем сделать. У нас, видите ли,
существует твердое правило не помогать поденным рабочим.
Они и
пальцем не пошевелили, даже не подписали ходатайства о помещении Дэна Каллена в
больницу. А это не простое дело – устроиться в больницу в прекрасном городе
Лондоне. Чтобы попасть в больницу в Хэмстеде, например, даже пройдя врачебную
комиссию, Дэну Каллену пришлось бы ждать очереди на койку месяца четыре, не
меньше. В конце концов сапожник поместил его в Уайтчепелский лазарет. Там он
частенько навещал своего друга и обнаружил, что Дэн Каллен заразился общим
настроением больных: он уверял, что его, как и всех неизлечимых, спешат
отправить на тот свет. Нельзя не согласиться, что в умозаключении, сделанном
больным стариком, была своя логика, – ведь его с такой настойчивостью
«учили» и «дисциплинировали» последние десять лет! У него нашли нефрит и
заставляли потеть, чтобы согнать жир с почек, но Дэн Каллен был совершенно
убежден, что его просто-напросто хотят уморить: ведь нефрит – это распад почек,
и какой там может быть вредный жир, – доктор просто-напросто врет. Врач
был настолько разгневан поведением больного, что девять дней не подходил к
нему.
Потом
койку Дэна Каллена установили в наклонном положении, чтобы ноги были выше головы.
Отеки немедленно перешли на тело, и больной решил, что это делается с
единственной целью – доконать его. Он потребовал выписки из лазарета. Его
предупредили, что он свалится на лестнице, но он кое-как дотащился до
мастерской сапожника. Сейчас он умирает в другой больнице, куда верный
друг-сапожник поместил его, употребив на это нечеловеческие усилия.
Бедный
Дэн Каллен! Джуд Незаметный[26],
стремившийся к знаниям! Занятый весь день физическим трудом, он ночи напролет
просиживал за книгами; он мечтал о светлом будущем и доблестно боролся за Идею;
патриот, борец за свободу человека, он бесстрашно вступал в сражения; и вот под
конец у него не хватило духа, чтобы подняться над окружавшей его обстановкой. В
предсмертные часы, лежа на койке для нищих в бесплатной палате, он стал циником
и пессимистом. «Когда умирает человек, который мог стать мудрецом, но не стал
им, – это я называю трагедией».
|