Глава девятая
Ли Цун-бин
Выдра. — Острога удэхейцев. — Долина
Такунчи. — Лесные птицы. — Одинокая фанза. — Старик
китаец. — Маленькая услуга. — История одной жизни. — Тяжёлые
воспоминания. — Исповедь. — Душевный переворот. — Решение и
прощание. — Амулет.
Чуть свет мы снялись с бивака и пошли по правому берегу
Такемы. Река опять повернула на север. Между притоками её Хумо, Сяо-Кунчи и
Такунчи от гор в долину выдвигаются отроги, которые ближе к реке переходят в
высокие речные террасы с массивным основанием, состоящим из кварцевого порфира
и витрофирового липарита. В тех местах, где отроги пересекают реку,
образовались пороги, из которых последний имеет вид настоящего водопада. Вода с
шумом стремится в узкий проход и с пеной бьётся о камни. Около самого порога
образовалась глубокая выбоина. Здесь вода идёт тихо и при солнечном освещении
имеет изумрудный цвет. Я долго любовался бы порогом, если бы внимание моё не
было отвлечено в другую сторону.
Невдалеке от нас на поверхности спокойной воды вдруг
появился какой-то предмет. Это оказалась голова выдры, которую крестьяне в
России называют «порешней». Она имеет длинное тело (1 м 20 см), длинный хвост
(40 см) и короткие ноги, круглую голову с выразительными чёрными глазами,
тёмно-бурую блестящую шерсть на спине и с боков и серебристо-серую на нижней
стороне шеи и на брюхе. Когда животное двигается по суше, оно сближает передние
и задние ноги, отчего тело его выгибается дугою кверху.
В Уссурийском крае выдра распространена равномерно и
повсеместно. Любимое местопребывание её — это реки, обильные рыбой, и в
особенности такие места, которые не замерзают и где есть около берегов пустоты
подо льдом. Замечено, что для отправления естественной надобности выдра выходит
из воды постоянно на одно и то же место, хотя бы для этого ей пришлось проплыть
значительное расстояние. Тут в песке обыкновенно охотники ставят капканы.
Уничтожив рыбу в одном каком-нибудь районе, выдра передвигается вверх или вниз
по реке, для чего идёт по берегу. У неё прекрасно развита ориентировка. В тех
местах, где река делает петлю, она пересекает полуостров в наиболее узком его
месте. Иногда выдра перекочёвывает из одной речки в другую; туземцам случалось
убивать их в горах, далеко от реки. Пугливое, хитрое и осторожное животное это
любит совершать свои охотничьи экскурсии в лунные ночи и редко показывается
днём.
Выдра, которую я наблюдал, держала в зубах рыбу и плыла к
противоположному берегу. Через минуту она вылезла на мокрый камень. Мокрое тело
её блестело на солнце. В это время она оглянулась и, увидев меня, бросила рыбу
и снова проворно нырнула в воду. Я уговорил своих спутников скрыться в кустах в
надежде, что животное покажется опять, но выдра не появлялась. Я уже хотел было
встать, как вдруг какая-то тень мелькнула в воздухе и вслед за тем что-то
большое и грузное опустилось на камень. Это был белохвостый орлан. Схватив
рыбу, он снова легко поднялся на воздух. В это время на воде появилась выдра,
но уже значительно дальше по реке. Она, видимо, поднялась только для того,
чтобы набрать в лёгкие воздуха, и затем скрылась совсем.
Километра через три мы достигли устья Такунчи и здесь стали
биваком. Чжан Бао и Дерсу занялись рубкой дров, а Чан Лин отправился острогой
ловить рыбу.
Походная острога удэхейцев имеет вид маленького гарпуна с
ремнём. Носится она у пояса и надевается на древко в минуту необходимости.
Обыкновенно рыбу бьют с берега. Для этого к ней надо осторожно подкрасться.
После удара наконечник соскакивает с древка, и рыба увлекает его с собою, но
так как он привязан к ремню, то и рыба оказывается привязанною.
Чан Лин ловко владел острогой и убил шесть больших форелей,
которые составили великолепный ужин.
На следующий день, 8 сентября, мы распрощались с Такемой и
пошли вверх по Такунчи. Река эта длиной немного более 40 километров и течёт по
кривой с северо-запада к востоку. Около устья она шириной до 6 и глубиной от 1
до 1,2 метра по руслу. Вода в ней мутная, с синим опаловым оттенком.
Такунчи — типичная долина размыва, суженная около устья и
расширяющаяся вверху. Остроконечные, как бы стоящие одиноко сопки со
сглаженными контурами и пологими склонами указывают на постоянные денудационные
процессы.
Геология Такунчи такова: около устья река подмывает высокую
террасу, основание которой слагается из красивых глинистых сланцев с тонкими
прослойками серых песчаников. Немного выше с правой стороны видны обнажения
весьма древних конгломератов, которые имеют такой вид, как будто они побывали в
огне. Далее, с левой стороны, идёт акмуровидный гранит с плитняковой
отдельностью, а выше — опять глинистые сланцы с весьма интенсивной
складчатостью. Из притоков Такунчи самые интересные в среднем течении: два
малых безымянных справа и один большой (река Талда) с левой стороны. Первый
приведёт к перевалу на Илимо, второй— на реку Сакхому (Сяо-Кема) и третий —
опять на Такему. Около устья каждого из притоков есть по одной зверовой фанзе.
До первой фанзы мы дошли очень скоро. Отдохнув немного и
напившись чаю с сухарями, мы пошли дальше. Вся долина Такунчи, равно как и
долина Такемы, покрыта густым хвойно-смешанным лесом. Сильно размытое русло
реки и завалы бурелома указывают на то, что во время дождей Такунчи знакомы
наводнения.
Вторую половину пути мы сделали легко, без всяких
приключений и, дойдя до другой зверовой фанзы, расположились в ней на ночь как
дома.
Что-то сделалось с солнцем. Оно уже не так светило, как
летом, вставало позже и рано торопилось уйти на покой. Трава на земле начала
сохнуть и желтеть. Листва на деревьях тоже стала блекнуть. Первыми
почувствовали приближение зимы виноградники и клёны. Они разукрасились в
оранжевые, пурпуровые и фиолетовые тона.
В сумерки мы с Дерсу пошли на охоту за изюбрами. Они уже
отабунились. Самцы не хотели вступать в борьбу и хотя и отвечали на зов друг
другу, но держались позади стада и рогами угоняли маток с места, где мог
явиться соперник.
После ужина мы все расположились на тёплом кане. Дерсу стал
рассказывать об одном из своих приключений. Около него сидели Чжан Бао и Чан
Лин и внимательно слушали. По их коротким возгласам я понял, что гольд
рассказывал что-то интересное, но сон так овладел мною, что я совершенно не мог
бороться с ним и уснул как убитый.
9 сентября мы продолжали наше движение к Сихотэ-Алиню. В
хороших лесах всегда много пернатых. Кроме обычных для уссурийской тайги желн,
орехотворок, соек, пёстрых дятлов, диких голубей, ворон, орлов и поползней
здесь, близ реки, на старых горелых местах, уже успевших зарасти лиственным
молодняком, в одиночку держались седоголовые дятлы. Удэхейцы называют их
земляными дятлами, потому что они кормятся на земле, а не на деревьях. Эти
птицы каждый раз при приближении людей поднимали неистовый крик и старались как
можно скорее укрыться в чаще леса.
В другом месте в траве я увидел краснобрюхих дроздов.
Заслышав шум наших шагов, они вдруг все сразу поднимались на воздух и садились
на ветви ближайших деревьев, щебеча так, как будто бы обменивались мнениями о
происшедшем. По кустарникам шныряли маленькие симпатичные птички с полосатой
спиной и белой головкой. Это были касатки-мухоловки. С исчезновением насекомых
должны улететь и они в более тёплые страны. Время это было уже близко. Недаром
мухоловки стали собираться в стайки. Над осыпями кружились два ястреба.
Сеноставцы-пищухи служили им лакомой приманкой. Но эти грызуны очень осторожны.
Далеко от нор они не отходили и при малейшем намёке на опасность проворно
скрывались в камнях. Но всё же при умелом маневрировании пернатые хищники не
оставались без добычи.
За работой незаметно прошёл день. Солнце уже готовилось уйти
на покой. Золотистые лучи его глубоко проникали в лес и придавали ему особенную
привлекательность.
Мы прибавили шагу.
Маленькая, едва заметная тропинка, служившая нам путеводной
нитью, всё время кружила: она переходила то на один берег реки, то на другой.
Долина становилась всё уже и уже и вдруг сразу расширилась. Рельеф принял
неясный, расплывчатый характер. Это были верховья реки Такунчи. Здесь три ручья
стекались в одно место. Я понял, что нахожусь у подножия Сихотэ-Алиня.
Отроги хребта, сильно размытые и прорезанные горными
ключами, казались сопками, разобщёнными друг от друга. Дальше за ними виднелся
гребень водораздела; точно высокой стеной, окаймлял он истоки Такунчи. Природа
словно хотела резко отграничить здесь прибрежный район от бассейна Имана. В том
же месте, где соединялись три ручья, была небольшая полянка, и на ней стояла
маленькая фанзочка, крытая корьём и сухой травой.
Около фанзочки мы застали одинокого старика китайца. Когда
мы вышли из кустов, первым движением его было бежать. Но видимо, самолюбие,
преклонный возраст и обычай гостеприимства принудили его остаться. Старик
растерялся и не знал, что делать.
В то время уже начались преследования браконьеров и
выселение их из пределов края. Китаец, вероятно, думал, что его сейчас арестуют
и отправят в залив Ольги под конвоем. От волнения он сел на пень и долго не мог
успокоиться. Он тяжело и прерывисто дышал, лицо его покрылось потом.
В это время солнце скрылось за горами. Волшебный свет в лесу
погас; кругом сразу стало сумрачно и прохладно.
Место, где стояла фанзочка, показалось мне таким уютным, что
я решился здесь ночевать.
Дерсу и Чжан Бао приветствовали старика по-своему, а затем
принялись раскладывать огонь и готовить ужин. Я сел в стороне и долго
рассматривал китайца.
Он был высокого роста, немного сутуловат, с чёрными
помутневшими глазами и с длинной редкой седой бородой. Жилистая шея, тёмное
морщинистое лицо и заострившийся нос делали его похожим на мумию. Одет он был в
старую, уже давно выцветшую и грубо заплатанную рубашку из синей дабы,
подпоясанную таким же старым шарфом, к которому сбоку привязаны были охотничий
нож, лопаточка для выкапывания женьшеня и сумочка для кремня и огнива. На нём
были синие штаны и низенькая самодельная обувь из лосиной кожи с ремёнными
перетяжками, а на голове простая тряпица, почерневшая от копоти и грязи.
Старик китаец не был похож на обыкновенных рабочих-китайцев.
Эти руки с длинными пальцами, этот профиль и нос с горбинкой и какое-то
особенное выражение лица говорили за то, что он попал в тайгу случайно.
«Вероятно, беглый политический», — подумал я про себя.
У меня мелькнула мысль, что я причина его страха. Мне стало
неловко. В это время Аринин принёс мне кружку чая и два куска сахара. Я встал,
подошёл к китайцу и все это подал ему. Старик до того растерялся, что уронил
кружку на землю и разлил чай. Руки у него затряслись, на глазах показались
слёзы. Он опустился на колени и вскрикнул сдавленным голосом:
— Тау-сё-ба, та-лай-я! (Спасибо, капитан!) Я поднял его
и сказал:
— Бупа, бэ-хай-па, латурл! (Ничего не бойся, старик!)
Мы все занялись своими делами. Я принялся вычерчивать дневной маршрут, а Дерсу
и Чжан Бао стали готовить ужин. Мало-помалу старик успокоился. После чая, сидя
у костра, я начал расспрашивать его о том, как он попал на Такунчи.
Китаец рассказал мне, что зовут его Ли Цун-бин, ему 74 года,
родом он из Тяньцзина и происходит из богатой китайской семьи. Ещё будучи
молодым человеком, он поссорился с родными. Младший брат нанёс ему кровную
обиду. В деле этом была замешана женщина. Отец принял сторону брата. Тогда он
оставил родительский дом и ушёл на Сунгари, а оттуда перебрался в Уссурийский
край и поселился на реке Даубихе. Впоследствии, с приходом на Даубихе русских
переселенцев, он перешёл на Улахе, затем жил на реках Судзухе, Пхусуне и
Вай-Фудзине и, наконец, добрался до реки Такемы, где и прожил 34 года. Раньше
он занимался охотой. Первое ружьё у него было фитильное, за которое он заплатил
30 отборных соболей. Потом он искал дорогой корень женьшень. Под старость он
уже не мог заниматься охотой и стал звероловом. Это понудило его сесть на одном
месте, подальше от людей. Он облюбовал реку Такунчи и пришёл сюда уже много лет
назад. Жил здесь Ли Цун-бин один-одинёшенек. Изредка кто-нибудь из туземцев
заходил к нему случайно, и сам он раз или два в год спускался к устью Такемы.
Потом старик вспомнил свою мать, детство, сад и дом на берегу реки.
Наконец он замолк, опустил голову на грудь и глубоко задумался.
Я оглянулся. У огня мы сидели вдвоём. Дерсу и Чжан Бао ушли
за дровами.
Ночь обещала быть холодной. По небу, усеянному звёздами,
широкой полосой протянулся Млечный Путь. Резкий, холодный ветер тянул с
северо-запада. Я озяб и пошёл в фанзу, а китаец остался один у огня.
Я заметил, что Дерсу проходил мимо старика на носках,
говорил шёпотом и вообще старался не шуметь.
Время от времени я выглядывал в дверь и видел старика,
сидевшего на том же месте, в одной и той же позе. Пламя костра освещало его
старческое лицо. По нему прыгали красные и чёрные тени. При этом освещении он
казался выходцем с того света, железным человеком, раскалённым докрасна. Китаец
так ушёл в свои мысли, что, казалось, совершенно забыл о нашем присутствии.
О чём думал он? Вероятно, о своей молодости, о том, что он
мог бы устроить свою жизнь иначе, о своих родных, о любимой женщине, о жизни,
проведённой в тайге, в одиночестве…
Поздно вечером я снова выглянул в окно. Ветер раздувал
потухший костёр. На минуту вспыхивало тусклое пламя и на мгновение освещало
худую фигуру старика.
Он сидел все на том же месте, подперев голову руками,
смотрел на угли и вспоминал далёкое прошлое. Я хотел было его окликнуть, но
почему-то не решился этого сделать.
Наконец, покончив свою работу, я закрыл тетрадь и хотел было
лечь спать, но вспомнил про старика и вышел из фанзы. На месте костра осталось
только несколько угольков. Ветер рвал их и разносил по земле искры. А китаец
сидел на пне так же, как и час назад, и напряжённо о чём-то думал.
Я сказал Дерсу, чтобы он позвал его в фанзу.
— Не надо, капитан, — ответил мне тихонько гольд,
усиленно подчёркивая слово «не надо», и при этом сказал, что в таких случаях,
когда человек вспоминает свою жизнь, его нельзя беспокоить.
Я понял, что в это время беспокоить человека действительно
нельзя, вернулся в фанзу и лёг на кан.
Тоскливо завывал ветер в трубе и шелестел сухой травой на
крыше. Снаружи что-то царапало по стене, должно быть, качалась сухая ветка
растущего поблизости куста или дерева. Убаюкиваемый этими звуками, я сладко
заснул.
На другое утро, когда я проснулся, солнце было уже высоко. Я
поспешно оделся и вышел из фанзы.
Кругом все белело от инея. Вода в лужах замёрзла. Под тонким
слоем льда стояли воздушные пузыри. Засохшая жёлто-бурая трава искрилась такими
яркими блёстками, что больно было на неё смотреть. Сучья деревьев, камни и
утоптанная земля на тропе покрылись холодным матовым налётом.
Осмотревшись кругом, я заметил, что все вещи, которые ещё
вчера валялись около фанзы в беспорядке, теперь были прибраны и сложены под
навес. Около огня сидели Чжан Бао, Дерсу и Чан Лин и о чём-то тихонько говорили
между собою.
— А где старик? — спросил я их.
Чжан Бао указал мне рукой на лес. Тут только я заметил на
краю полянки маленькую кумирню, сложенную из накатника и крытую кедровым
корьём. Около неё на коленях стоял старик и молился. Я не стал ему мешать и
пошёл к ручью мыться. Минут через пятнадцать старик возвратился в фанзу и стал
укладывать свою котомку.
— Куда он собирается? — спросил я своих спутников.
Тогда Чжан Бао сказал мне, что старик решил вернуться на родину, примириться со
своим братом, если он жив, и там окончить дни свои.
Уложив котомку, старик снял с левой руки деревянный браслет
и, подавая его мне, сказал:
— Возьми, капитан, береги, он принесёт тебе счастье!
Я поблагодарил его за подарок и тут же надел браслет на
руку.
После этого старик сделал земные поклоны на все четыре
стороны и стал прощаться с сопками, с фанзой и с ручьём, который утолял его
жажду.
Около фанзы росли две лиственницы. Под ними стояла маленькая
скамеечка. Ли Цун-бин обратился к лиственницам с трогательной речью. Он
говорил, что посадил их собственными руками и они выросли большими деревьями.
Здесь много лет он отдыхал на скамейке в часы вечерней прохлады и вот теперь
должен расстаться с ними навсегда. Старик прослезился и снова сделал земные
поклоны.
Затем он попрощался с моими спутниками. Они в свою очередь
поклонились ему до земли, помогли ему надеть котомку, дали в руки палку и пошли
провожать до опушки леса.
На краю полянки старик обернулся и ещё раз посмотрел на
место, где столько лет он провёл в одиночестве. Увидев меня, он махнул мне
рукой, я ответил ему тем же и почувствовал на руке своей браслет.
Когда возвратились Дерсу, Чжан Бао и Чан Лин, мы собрали
котомки и пошли своей дорогой. Дойдя до опушки леса, я, так же как и старик,
оглянулся назад.
Словно что оборвалось! Эта полянка и эта фанзочка, которые
ещё вчера казались мне такими уютными, сразу сделались чуждыми, пустыми.
Брошенный дом! Душа улетела, остался один труп!
|