VIII
На другой день Захар, убирая, комнату, нашел на письменном
столе маленькую перчатку, долго разглядывал ее, усмехнулся, потом подал Обломову.
– Должно быть, Ильинская барышня забыла, – сказал
он.
– Дьявол! – грянул Илья Ильич, вырывая у него
перчатку из рук. – Врешь! Какая Ильинская барышня! Это портниха приезжала
из магазина рубашки примерять. Как ты смеешь выдумывать!
– Что за дьявол? Что я выдумываю? Вон, уж на хозяйской
половине говорят.
– Что говорят? – спросил Обломов.
– Да что, слышь, Ильинская барышня с девушкой была…
– Боже мой! – с ужасом произнес Обломов. – А
почем они знают Ильинскую барышню? Ты же или Анисья разболтали…
Вдруг Анисья высунулась до половины из дверей передней.
– Как тебе не грех, Захар Трофимыч, пустяки молоть? Не
слушайте его, батюшка, – сказала она, – никто и не говорил и не
знает, Христом богом…
– Ну, ну, ну! – захрипел на нее Захар, замахиваясь
локтем в грудь. – Туда же суешься, где тебя не спрашивают.
Анисья скрылась. Обломов погрозил обоими кулаками Захару,
потом быстро отворил дверь на хозяйскую половину, Агафья Матвеевна сидела на
полу и перебирала рухлядь в старом сундуке; около нее лежали груды тряпок, ваты,
старых платьев, пуговиц и отрезков мехов.
– Послушайте, – ласково, но с волнением заговорил
Обломов, – мои люди болтают разный вздор; вы, ради бога, не верьте им.
– Я ничего не слыхала, – сказала хозяйка. –
Что они болтают?
– Насчет вчерашнего визита, – продолжал
Обломов, – они говорят, будто приезжала какая-то барышня…
– Что нам за дело, кто к жильцам ездит? – сказала
хозяйка.
– Да нет, вы, пожалуйста, не верьте: это совершенная
клевета! Никакой барышни не было: приезжала просто портниха, которая рубашки
шьет. Примерять приезжала…
– А вы где заказали рубашки? Кто вам шьет? – живо
спросила хозяйка.
– Во французском магазине…
– Покажите, как принесут: у меня есть две девушки: так
шьют, такую строчку делают, что никакой француженке не сделать. Я видела, они
приносили показать, графу Метлинскому шьют: никто так не сошьет. Куда ваши, вот
эти, что на вас…
– Очень хорошо, я припомню. Вы только, ради бога, не
подумайте, что это была барышня…
– Что за дело, кто к жильцу ходит? Хоть и барышня…
– Нет, нет! – опровергал Обломов. –
Помилуйте, та барышня, про которую болтает Захар, огромного роста, говорит
басом, а эта, портниха-то, чай, слышали, каким тоненьким голосом говорит, у ней
чудесный голос. Пожалуйста, не думайте…
– Что нам за дело? – говорила хозяйка, когда он
уходил. – Так не забудьте, когда понадобится рубашки шить, сказать мне:
мои знакомые такую строчку делают… их зовут Лизавета Николавна и Марья
Николавна.
– Хорошо, хорошо, не забуду; только вы не подумайте,
пожалуйста.
И он ушел, потом оделся и уехал к Ольге.
Воротясь вечером домой, он нашел у себя на столе письмо из
деревни, от соседа, его поверенного. Он бросился к лампе, прочел – и у него
опустились руки.
«Прошу покорно передать доверенность другому лицу (писал
сосед), а у меня накопилось столько дела, что, по совести сказать, не могу как
следует присматривать за вашим имением. Всего лучше вам самим приехать сюда, и
еще лучше поселиться в имении. Имение хорошее, но сильно запущено. Прежде всего
надо, аккуратнее распределить барщину и оброк; без хозяина этого сделать
нельзя: мужики избалованы, старосты нового не слушают, а старый плутоват, за
ним надо смотреть. Количество дохода определить нельзя. При нынешнем беспорядке
едва ли вы получите больше трех тысяч, и то при себе. Я считаю доход с хлеба, а
на оброчных надежда плоха: надо их взять в руки и разобрать недоимки – на это
на все понадобится месяца три. Хлеб был хорош и в цене, и в марте или апреле вы
получите деньги, если сами присмотрите за продажей. Теперь же денег наличных
нет ни гроша. Что касается дороги через Верхл°во и моста, то, не получая от вас
долгое время ответа, я уж решился с Одонцовым и Беловодовым проводить дорогу от
себя на Нельки, так что Обломовка остается далеко в стороне. В заключение
повторю просьбу пожаловать как можно скорее: месяца в три можно привести в
известность, чего надеяться на будущий год. Кстати, теперь выборы: не пожелали
ли бы вы баллотироваться в уездные судьи? Поспешайте. Дом ваш очень плох
(прибавлено было в конце). Я велел скотнице, старому кучеру и двум старым
девкам выбраться оттуда в избу: долее опасно бы было оставаться».
При письме приложена была записка, сколько четвертей хлеба
снято, умолочено, сколько ссыпано в магазины, сколько назначено в продажу и
тому подобные хозяйственные подробности.
«Денег ни гроша, три месяца, приехать самому, разобрать дела
крестьян, привести доход в известность, служить по выборам», – все это в
виде призраков обступило Обломова. Он очутился будто в лесу, ночью, когда в
каждом кусте и дереве чудится разбойник, мертвец, зверь.
– Однакож это позор: я не поддамся! – твердил он,
стараясь ознакомиться с этими призраками, как и трус силится, сквозь
зажмуренные веки, взглянуть на призраки и чувствует только холод у сердца и
слабость в руках и ногах.
Чего ж надеялся Обломов? Он думал, что в письме сказано
будет определительно, сколько он получит дохода и, разумеется, как можно больше
– тысяч, например, шесть, семь; что дом еще хорош, так что по нужде в нем можно
жить, пока будет строиться новый; что, наконец, поверенный пришлет тысячи три,
четыре, – словом, что в письме он прочтет тот же смех, игру жизни и
любовь, что читал в записках Ольги.
Он уже не ходил на четверть от полу по комнате, не шутил с
Анисьей, не волновался надеждами на счастье: их надо было отодвинуть на три
месяца; да нет! В три месяца он только разберет дела, узнает свое имение, а
свадьба…
– О свадьбе ближе года и думать нельзя, – боязливо
сказал он: – да, да, через год, не прежде! Ему еще надо дописать свой план,
надо порешить с архитектором, потом… потом… – Он вздохнул.
«Занять!» – блеснуло у него в голове, но он оттолкнул эту
мысль.
«Как можно! А как не отдашь в срок? Если дела пойдут плохо,
тогда подадут ко взысканию, и имя Обломова, до сих пор чистое,
неприкосновенное…» Боже сохрани! Тогда прощай его спокойствие, гордость… нет,
нет! Другие займут да потом и мечутся, работают, не спят, точно демона впустят
в себя. Да, долг – это демон, бес, которого ничем не изгонишь, кроме денег!
Есть такие молодцы, что весь век живут на чужой счет,
наберут, нахватают справа, слева, да и в ус не дуют! Как они могут покойно
уснуть, как обедают – непонятно! Долг! последствия его – или неисходный труд,
как каторжного, или бесчестие.
Заложить деревню? Разве это не тот же долг, только
неумолимый, неотсрочимый? Плати каждый год – пожалуй, на прожиток не останется.
Еще на год отодвинулось счастье! Обломов застонал болезненно
и повалился было на постель, но вдруг опомнился и встал. А что говорила Ольга?
Как взывала к нему, как к мужчине, доверилась его силам? Она ждет, как он пойдет
вперед и дойдет до той высоты, где протянет ей руку и поведет за собой, покажет
ее путь! Да, да! Но с чего начать?
Он подумал, подумал, потом вдруг ударил себя по лбу и пошел
на хозяйскую половину.
– Ваш братец дома? – спросил он хозяйку.
– Дома, да спать легли.
– Так завтра попросите его ко мне, – сказал
Обломов, – мне нужно видеться с ним.
|