ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Обломов сиял, идучи домой. У него кипела кровь, глаза
блистали. Ему казалось, что у него горят даже волосы. Так он и вошел к себе в
комнату – и вдруг сияние исчезло и глаза в неприятном изумлении остановились
неподвижно на одном месте: в его кресле сидел Тарантьев.
– Что это тебя не дождешься? Где ты шатаешься? –
строго спросил Тарантьев, подавая ему свою мохнатую руку. – И твой старый
чорт совсем от рук отбился: спрашиваю закусить – нету, водки – и той не дал.
– Я гулял здесь в роще, – небрежно сказал Обломов,
еще не опомнясь от обиды, нанесенной появлением земляка, и в какую минуту!
Он забыл ту мрачную сферу, где долго жил, и отвык от ее
удушливого воздуха. Тарантьев в одно мгновенье сдернул его будто с неба опять в
болото. Обломов мучительно спрашивал себя: зачем пришел Тарантьев? надолго
ли? – терзался предположением, что, пожалуй, он останется обедать и тогда
нельзя будет отправиться к Ильинским. Как бы спровадить его, хоть бы это стоило
некоторых издержек, – вот единственная мысль, которая занимала Обломова.
Он молча и угрюмо ждал, что скажет Тарантьев.
– Что ж ты, земляк, не подумаешь взглянуть на
квартиру? – спросил Тарантьев.
– Теперь это не нужно, – сказал Обломов, стараясь
не глядеть на Тарантьева. – Я… не перееду туда.
– Что-о? Как не переедешь? – грозно возразил
Тарантьев. – Нанял, да не переедешь? А контракт?
– Какой контракт?
– Ты уж и забыл? Ты на год контракт подписал. Подай
восемьсот рублей ассигнациями, да и ступай куда хочешь. Четыре жильца смотрели,
хотели нанять: всем отказали. Один нанимал на три года.
Обломов теперь только вспомнил, что в самый день переезда на
дачу Тарантьев привез ему бумагу, а он второпях подписал, не читая.
«Ах, боже мой, что я наделал!» – думал он.
– Да мне не нужна квартира, – говорил
Обломов, – я еду за границу…
– За границу! – перебил Тарантьев. – Это с
этим немцем? Да где тебе, не поедешь!
– Отчего не поеду? У меня и паспорт есть: вот я покажу.
И чемодан куплен.
– Не поедешь! – равнодушно повторил
Тарантьев. – А ты вот лучше деньги-то за полгода вперед отдай.
– У меня нет денег.
– Где хочешь достань; брат кумы, Иван Матвеич, шутить
не любит. Сейчас в управу подаст: не разделаешься. Да я свои заплатил, отдай
мне.
– Ты где взял столько денег? – спросил Обломов.
– А тебе что за дело? Старый долг получил. Давай
деньги! Я за тем приехал.
– Хорошо, я на днях приеду и передам квартиру другому,
а теперь я тороплюсь…
Он начал застегивать сюртук.
– А какую тебе квартиру нужно? Лучше этой во всем
городе не найдешь. Ведь ты ее видал? – сказал Тарантьев.
– И видеть не хочу, – отвечал Обломов, –
зачем я туда перееду? Мне далеко…
– От чего? – грубо спросил Тарантьев.
Но Обломов не сказал, от чего.
– От центра, – прибавил он потом.
– От какого это центра? Зачем он тебе нужен? Лежать-то?
– Нет, уж я теперь не лежу.
– Что так?
– Так. Я… сегодня… – начал Обломов.
– Что? – перебил Тарантьев.
– Обедаю не дома…
– Ты деньги-то подай, да и черт с тобой!
– Какие деньги? – с нетерпением повторил
Обломов. – Я на днях заеду на квартиру, переговорю с хозяйкой.
– Какая хозяйка? Кума-то? Что она знает? Баба! Нет, ты
поговори с ее братом – вот увидишь!
– Ну хорошо; я заеду и переговорю.
– Да, жди тебя! Ты отдай деньги, да и ступай.
– У меня нет; надо занять.
– Ну так заплати же мне теперь, по крайней мере, за
извозчика, – приставал Тарантьев, – три целковых.
– Где же твой извозчик? И за что три целковых?
– Я отпустил его. Как за что? И то не хотел везти: «по
песку-то?», говорит. Да отсюда три целковых – вот двадцать два рубля!
– Отсюда дилижанс ходит за полтинник, – сказал
Обломов, – на вот!
Он достал ему четыре целковых. Тарантьев спрятал их в
карман.
– Семь рублей ассигнациями за тобой, – прибавил
он. – Да дай на обед!
– На какой обед?
– Я теперь в город не поспею: на дороге в трактире
придется; тут все дорого: рублей пять сдерут.
Обломов молча вынул целковый и бросил ему. Он не садился от
нетерпения, чтоб Тарантьев ушел скорей; но тот не уходил.
– Вели же мне дать чего-нибудь закусить, – сказал
он.
– Ведь ты хотел в трактире обедать? – заметил
Обломов.
– Это обедать! А теперь всего второй час.
Обломов велел Захару дать чего-нибудь.
– Ничего нету, не готовили, – сухо отозвался
Захар, глядя мрачно на Тарантьева. – А что, Михей Андреич, когда принесете
барскую рубашку да жилет?..
– Какой тебе рубашки да жилета? – отговаривался
Тарантьев. – Давно отдал.
– Когда это? – спросил Захар.
– Да не тебе ли в руки отдал, как вы переезжали? А ты
куда-то сунул в узел да спрашиваешь еще…
Захар остолбенел.
– Ах ты, господи! Что это, Илья Ильич, за срам
такой! – возразил он, обратясь к Обломову.
– Пой, пой эту песню! – возразил Тарантьев. –
Чай, пропил, да и спрашиваешь…
– Нет, я еще отроду барского не пропивал! –
захрипел Захар. – Вот вы…
– Перестань, Захар! – строго перебил Обломов.
– Вы, что ли, увезли одну половую щетку да две чашки у
нас? – спросил опять Захар.
– Какие щетки? – загремел Тарантьев. – Ах ты,
старая шельма! Давай-ка лучше закуску!
– Слышите, Илья Ильич, как лается? – сказал
Захар. – Нет закуски, даже хлеба нет дома, и Анисья со двора ушла, –
договорил он и ушел.
– Где ж ты обедаешь? – спросил Тарантьев. –
Диво, право: Обломов гуляет в роще, не обедает дома… Когда ж ты на квартиру-то?
Ведь осень на дворе. Приезжай посмотреть.
– Хорошо, хорошо, на днях…
– Да деньги не забудь привезти!
– Да, да, да… – нетерпеливо говорил Обломов.
– Ну, не нужно ли чего на квартире? Там, брат, для тебя
выкрасили полы и потолки, окна, двери – все: больше ста рублей стоит.
– Да, да, хорошо… Ах, вот что я хотел тебе
сказать, – вдруг вспомнил Обломов:– сходим, пожалуйста, в палату, нужно
доверенность засвидетельствовать…
– Что я тебе за ходатай достался? – отозвался
Тарантьев.
– Я тебе прибавлю на обед, – сказал Обломов.
– Туда сапог больше изобьешь, чем ты прибавишь.
– Ты поезжай, заплачу.
– Нельзя мне в палату идти, – мрачно проговорил
Тарантьев.
– Отчего?
– Враги есть, злобствуют на меня, ковы строят, как бы
погубить.
– Ну хорошо, я сам съезжу, – сказал Обломов и
взялся за фуражку.
– Вот, как приедешь на квартиру, Иван Матвеич тебе все
сделает. Это, брат, золотой человек, не чета какому-нибудь выскочке-немцу!
Коренной, русский служака, тридцать лет на одном стуле сидит, всем присутствием
вертит, и деньжонки есть, а извозчика не наймет; фрак не лучше моего; сам тише
воды, ниже травы, говорит чуть слышно, по чужим краям не шатается, как твой
этот…
– Тарантьев! – крикнул Обломов, стукнув по столу
кулаком. – Молчи, чего не понимаешь!
Тарантьев выпучил глаза на эту никогда не бывалую выходку
Обломова и даже забыл обидеться тем, что его поставили ниже Штольца.
– Вот как ты нынче, брат… – бормотал он, взяв
шляпу, – какая прыть!
Он погладил свою шляпу рукавом, потом поглядел на нее и на
шляпу Обломова, стоявшую на этажерке.
– Ты не носишь шляпу, вот у тебя фуражка, – сказал
он, взяв шляпу Обломова и примеривая ее. – Дай-ка, брат, на лето…
Обломов молча снял с его головы свою шляпу и поставил на
прежнее место, потом скрестил на груди руки и ждал, чтоб Тарантьев ушел.
– Ну, чорт с тобой! – говорил Тарантьев, неловко
пролезая в дверь. – Ты, брат, нынче что-то… того… Вот поговори-ка с Иваном
Матвеичем да попробуй денег не привезти.
|