 Увеличить |
Часть первая
Глава I
Смерть огня
В
непроглядную ночь бежали уламры, обезумев от страданий и усталости; все их
усилия были тщетны перед постигшим их несчастьем: огонь был мертв! Они
поддерживали его в трех клетках. По обычаю племени четыре женщины и два воина
питали его день и ночь.
Даже в
самые тяжелые времена поддерживали они в нем жизнь, охраняли его от непогоды и
наводнений, переносили его через реки и болота; синеватый при свете дня и
багровый ночью, он никогда не расставался с ними. Его могучее лицо обращало в
бегство львов, пещерного и серого медведей, мамонта, тигра и леопарда. Его
красные зубы защищали человека от обширного страшного мира; все радости жили
только около него! Он извлекал из мяса вкусные запахи, делал твердыми концы
рогатин, заставлял трескаться камни, он подбадривал людей в дремучих лесах, в
бесконечной саванне, в глубине пещер. Это был отец, страж, спаситель; когда же
он вырывался из клетки и пожирал деревья, он становился более жестоким и диким,
чем мамонты.
И вот
теперь он мертв! Враг разрушил две клетки; в третьей же, уцелевшей во время
бегства, огонь ослабевал, бледнел и постепенно уменьшался. Он был так слаб, что
не мог поедать даже болотные травы; он дрожал, как больное животное,
обратившись в небольшое насекомое красноватого цвета, и каждое дуновение ветра
грозило его погасить… потом он вовсе исчез… Уламры бежали, осиротевшие, в
осеннюю ночь. Звезд не было. Тяжелое небо опускалось над тяжелыми водами;
растения протягивали над беглецами свои похолодевшие стебли, слышно было
только, как шуршат пресмыкающиеся. Мужчины, женщины, дети поглощались тьмою.
Прислушиваясь к голосам своих вожаков, они старались двигаться по сухой и
твердой земле, переходя вброд встречавшиеся ручьи и болота. Три поколения знали
эту тропу. На рассвете они подошли к саванне. Холодный свет просачивался сквозь
меловые слои облаков. На жирных, как горная смола, водах кружился ветер. Как
гнойники, раздувались водоросли, оцепеневшие ящерицы лежали, свернувшись, среди
кувшинок. На иссохшем дереве сидела цапля. Наконец в рыжем тумане развернулась
саванна с дрожащими от стужи растениями. Люди воспрянули духом и, пройдя сквозь
заросли камыша, очутились наконец среди трав, на твердой почве. Но тут их
лихорадочное возбуждение сразу упало, люди ложились на землю, застывали в
неподвижности; женщины, более выносливые, чем мужчины, потеряв своих детей в
болотах, выли, как волчицы, те, что спасли своих малюток, поднимали их вверх, к
облакам. Когда рассвело, Фаум с помощью пальцев и веток пересчитал свое племя.
Каждая ветка соответствовала количеству пальцев на обеих руках. Остались:
четыре ветки воинов, более шести веток женщин, около трех веток детей,
несколько стариков.
Старый
Гун сказал, что уцелели – один мужчина из пяти, одна женщина из трех и один ребенок
из целой ветви.
Уламры
почувствовали всю огромность несчастья. Они поняли, что их потомству угрожает
гибель. Силы природы становились все более грозными. Люди будут бродить по земле,
жалкие и нагие.
Отчаяние
овладело даже мужественным Фаумом. Он уже не полагался больше на свои огромные
руки. На его большом, заросшем жесткой щетиной лице, в его желтых, как у
леопарда, глазах была смертельная усталость; он рассматривал свои раны, нанесенные
копьем и дротиками врага, слизывая языком кровь, сочившуюся из его раненого
плеча.
Он
старался восстановить в памяти картину битвы. Уламры кинулись в бой. Его палица
крушила головы врагов. Уламры уничтожат мужчин, уведут женщин, убьют вражеский
огонь, прогонят врагов в саванны и непроходимые леса. Что же произошло? Почему
уламры обратились в бегство, почему начали трещать их кости, почему из их
животов стали вываливаться внутренности, из их уст вырываться предсмертные
стоны, в то время как враг, наводняя лагерь, уничтожал священный огонь? Так
спрашивал себя Фаум, уставший и отяжелевший. Он приходил в бешенство при одном
воспоминании об этой битве, извиваясь, как гиена, он не хотел быть побежденным,
он чувствовал в себе еще достаточно сил, храбрости, жестокости.
Солнце
взошло. Его яркие лучи разлились над болотом, проникая в грязь, осушая саванну.
В них была радость утра, свежесть растений. Вода казалась теперь более легкой,
менее вероломной и опасной. Она серебрилась среди медно-ржавых островов; она
покрывалась легкой зыбью из малахита и жемчуга, она расстилала чешую из слюды.
Сквозь заросли ивы и ольхи доносился ее тонкий запах. В игре светотеней сверкали
водоросли, лилии, желтые кувшинки, мелькали водяные касатки, болотные
молочайники, вербейники, стрелолистники. Заросли лютиков с аконитовыми
листьями, узоры из мохнатой заячьей капусты чередовались с диким льном, горьким
крессом, росянками. В зарослях кустов и камышей кишели водяные курочки, чирки,
ржанки и зеленокрылые чибисы. На берегах маленьких рыжеватых бухточек стояли,
как на карауле, цапли, на мысу, хлопая крыльями, резвились журавли; зубастая
щука охотилась за линями. Стрекозы, сверкая зелеными огоньками, летали в
расщелинах камней из ляпис-лазури.
Фаум
созерцал свое племя. Несчастье лежало на людях, как помет пресмыкающегося. Лимонно-желтые,
кроваво-красные, зеленые, как водоросли, люди распространяли запах лихорадки и
гниющего мяса. Одни лежали, свернувшись, как змеи, другие – вытянувшись, как
ящерица, а иные хрипели, охваченные предсмертной агонией. Раны, нанесенные в
живот, становились черными и отвратительными; раны на головах казались больше
своих размеров от запекшейся на волосах крови. Все эти люди будут здоровы. Смертельно
раненные погибли на том берегу или во время переправы. Фаум, оторвав взор от
спящих, стал рассматривать тех, кто страдал от поражения больше, нежели от
усталости. Это были настоящие уламры: большие, тяжелые головы, низкие лбы и
сильные челюсти; кожа рыжеватого тона, волосатые торсы, крепкие руки и ноги.
Остротой своих чувств, особенно обонянием, они могли соперничать с животными. В
их взглядах сверкала угрюмая свирепость. Особенно красивы были глаза детей и
молодых девушек.
Хотя по
многим своим признакам племя уламров и приближалось к современным нам дикарям,
но это сходство было далеко не полным.
Палеолитические
племена таили в себе молодость, которая никогда больше не вернется, цветение
жизни, энергию и силу которой мы с трудом можем себе представить.
Фаум
воздел руки к небу с протяжным стенанием:
– Что же
станется с уламрами без огня? – воскликнул он. – Как будут они жить в саванне и
в лесу, кто защитит их от мрака и ветров зимы? Им придется есть сырое мясо и
горькие овощи. Кто согреет их озябшие тела? Острие рогатины останется мягким.
Лев, зверь с раздирающими зубами, медведь, тигр, большая гиена пожрут их ночью!
Кто завладеет снова огнем, тот станет братом Фаума, тот получит третью часть
охоты, четвертую часть всей добычи; он получит Гаммлу – мою дочь, и после моей
смерти станет вождем племени.
Тогда
Нао, сын Леопарда, поднялся и сказал:
– Пусть
дадут мне двух быстроногих воинов, и я пойду, завоюю огонь у сыновей мамонта
или у пожирателей людей, которые охотятся на берегах Большой реки.
Фаум
посмотрел на него недружелюбно. Нао был самым рослым из всех уламров. Его плечи
были широки. Не было более ловкого и быстрого воина, чем Нао. Он победил Му,
сына Кабана, сила которого равнялась силе Фаума. Фаум боялся его. Он давал ему
унизительные работы, отдалял от племени, подвергал смертельным опасностям.
Нао не
любил вождя, но при виде Гаммлы он приходил в восхищение; она была стройна,
гибка, загадочна, ее волосы напоминали густую листву. Нао часто подстерегал ее
в ивовом кустарнике, спрятавшись за деревья, или в овраге. При виде ее его
охватывали то нежность, то гнев, иногда он раскрывал свои объятия, чтоб прижать
ее тихо и нежно, иногда же ему хотелось накинуться на нее, как это делают с
девушками из вражеских племен, опрокинуть на землю ударом палицы. Однако он не
хотел причинять ей зла: если бы она была его женой, он обращался бы с ней без
грубости. Ему не нравилось на лицах людей выражение страха; оно делало людей
чужими.
В другое
время Фаум рассердился бы на слова Нао. Но несчастье скрутило его.
Быть
может, союз с сыном Леопарда принесет пользу? В противном же случае он сумеет
предать его смерти. И, обернувшись к молодому человеку, он сказал:
– У
Фаума только один язык. Если ты принесешь огонь, ты получишь Гаммлу без всякого
выкупа. Ты станешь сыном Фаума.
Он
поднял руку и говорил медленно и сурово. Затем сделал знак Гаммле.
Она
подошла, дрожащая, подняв свои прекрасные глаза, полные влажного блеска. Она
знала, что Нао подкарауливал ее среди трав, во мраке, и, когда он появлялся
оттуда, как бы желая броситься на нее, она пугалась; но иногда его образ был ей
мил; она желала одновременно, чтобы он погиб под ударами пожирателей людей и
чтобы он оказался победителем и принес огонь.
Фаум
положил свою тяжелую руку на плечо девушке:
– Кто из
девушек может сравниться с Гаммлой? Она легко может нести на плече оленью
самку, ходить без устали от восхода до захода солнца, терпеть голод и жажду,
выделывать шкуры зверей, переплывать озера. Она произведет на свет здоровых
детей. Если Нао принесет огонь, он получит ее, не давая взамен ни топоров, ни
рогов, ни мехов, ни раковин.
Тогда
Аго, сын Зубра, самый волосатый из уламров, подошел, полный вожделения:
– Аго
хочет завоевать огонь! Он пойдет со своими братьями и будет подстерегать врагов
по ту сторону реки. Он либо погибнет от ударов топора, копья, зубов тигра,
когтей льва-великана, либо вернет уламрам огонь, без которого они слабы и
беспомощны, как олень или сайга.
На его
лице были видны только рот, обрамленный сырым мясом губ, и глаза убийцы. Его коренастая
фигура подчеркивала еще больше длину его рук и ширину плеч; все его существо
выражало необычайную силу, неутомимую и безжалостную. Никто не знал ее
пределов: он не применял ее ни против Фаума, ни против Му, ни против Нао. Знали
только, что сила его огромна. Он ни разу не испытывал ее в мирной борьбе: но
никто из тех, кто вставал на его пути, не мог устоять против него. Он либо
уродовал своих противников, либо уничтожал их, присоединяя их черепа к своим
трофеям. Он жил вдали от других уламров с двумя своими братьями, такими же
волосатыми, как и он, и несколькими женами, которых держал в ужасном рабстве.
Хотя уламры и сами не отличались мягкостью характера, но жестокость сыновей
Зубра страшила даже самых жестоких из них. Сыновья Зубра возбуждали в уламрах
смутное недовольство. Это недовольство было первым проблеском сознания общности
интересов перед лицом опасности.
Многие
из уламров упрекали Нао в недостаточной суровости. Но порок этот в грозном
воине был по душе тем, кто не обладал ни сильными мускулами, ни ловкостью.
Фаум
ненавидел Аго не меньше, чем Нао, но еще больше он боялся его. Скрытая сила
братьев ему казалась неуязвимой. Если один из них желал смерти человека,
значит, все трое хотели того же. Всякий, кто объявлял им войну, должен был либо
погибнуть сам, либо уничтожить их всех.
Вождь
искал союза с сыновьями Зубра, но его заискивания натыкались на глухую стену их
недоверия. Фаум был, пожалуй, и сам не менее жестоким и недоверчивым, чем Аго и
его братья, однако он обладал некоторыми качествами вождя: снисходительностью к
своим приверженцам, заботливостью об их нуждах и редким мужеством.
Он
ответил с грубым безразличием:
– Если
сын Зубра вернет огонь уламрам, он получит Гаммлу без выкупа, он будет вторым
человеком в орде, в отсутствие вождя ему будут подчиняться все воины.
Аго
слушал со свирепым видом. Повернув к Гаммле свое заросшее волосами лицо, он смотрел
на нее алчно, с вожделением. В его круглых глазах сверкала угроза.
– Дочь
Болота будет принадлежать сыну Зубра; всякий, кто посягнет на нее, погибнет.
Нао,
разгневанный этими словами, тотчас принял вызов и заявил:
– Гаммла
будет принадлежать тому, кто вернет огонь.
– Его
вернет Аго!
Они
посмотрели друг на друга. До этого дня между ними не было повода к раздорам.
Сознавая
взаимную силу, они, не будучи ни противниками, ни друзьями, ни разу не сталкивались
даже на охоте. Речь Фаума породила в них ненависть.
Аго,
который накануне даже не взглянул на Гаммлу, когда она тайком пробиралась по саванне,
задрожал всем телом, как только Фаум стал расхваливать девушку. Его охватила
внезапная страсть. Ему казалось, что он уже давно стремится обладать этой
девушкой. Но отныне у него не должно быть соперников. Он почувствовал это всем
своим существом.
Нао это
понял. Он покрепче сжал левой рукой свой топор, а правой рогатину. На вызов Аго
появились его братья, молчаливые, угрюмые и страшные. Они до странности
походили на него, такие же рыжие, с пучками красноватой щетины на лице, с
глазами, сверкающими, как надкрылья жужелицы. Их ловкость была не менее опасна,
чем их сила.
Все
трое, готовые к убийству, подстерегали каждое движение Нао. Но среди воинов поднялся
ропот. Даже те, кто осуждал Нао за мягкость к противнику, не хотели его смерти,
особенно после того, как погибло столько уламров. А кроме того, ведь он обещал
вернуть им огонь! Все знали, что он искусен в военных хитростях, неутомим в
борьбе, знает секрет, как поддерживать самое слабое племя и заставить его возродиться
из пепла. Многие верили в его успех.
Правда,
Аго тоже обладал необходимыми для этого дела терпением и хитростью, и уламры
понимали пользу двойной попытки раздобыть огонь.
Они с
шумом поднялись. Сторонники Нао, подбадривая себя криками, приготовились к бою.
Чуждый
страха, сын Зубра не пренебрегал, однако, осторожностью. Он отложил поединок.
Гун Сухие Кости выразил неясные мысли толпы:
– Разве
уламры хотят исчезнуть с лица земли? Разве они забыли, что враг и наводнение уничтожили
много воинов: из четверых остался один. Всякий, кто способен носить рогатину,
топор и палицу, должен жить. Нао и Аго – сильнейшие из мужчин, которые охотятся
в лесу и в саванне; если один из них умрет, уламры еще больше ослабеют. Дочь
Болота будет принадлежать тому, кто вернет нам огонь. Такова воля племени!
– Пусть
так и будет, – подтвердили хриплые голоса.
Женщины,
грозные своей многочисленностью, страшные своей нетронутой силой и общностью
своих чувств, воскликнули:
– Гаммла
будет принадлежать тому, кто завоюет огонь!
Аго
приподнял свои волосатые плечи. Он ненавидел толпу, но не счел нужным вступать
в пререкания. Уверенный в том, что опередит Нао, он твердо решил, при случае,
уничтожить соперника.
Сердце
его наполнилось жестокостью.
|
