XIV. ХЛЕБ И
СОЛЬ
Госпожа де Морсер прошла со своим спутником под зеленые своды липовой аллеи,
которая вела к теплице.
- В гостиной было слишком жарко, не правда ли, граф? - сказала она.
- Да, сударыня, и ваша мысль открыть все двери и ставни - прекрасная мысль.
Говоря эти слова, граф заметил, что рука Мерседес дрожит.
- А вам не будет холодно в этом легком платье, с одним только газовым шарфом на
плечах? - сказал он.
- Знаете, куда я вас веду? - спросила графиня, не отвечая на вопрос.
- Нет, сударыня, - ответил Монте-Кристо, - по, как видите, я не противлюсь.
- К оранжерее, что виднеется там, в конце этой аллеи.
Граф вопросительно взглянул на Мерседес, но она молча шла дальше, и
Монте-Кристо тоже молчал.
Они дошли до теплицы, полной превосходных плодов, которые к началу июля уже
достигли зрелости в этой температуре, рассчитанной на то, чтобы заменить
солнечное тепло, такое редкое у нас.
Графиня отпустила руку Монте-Кристо и, подойдя к виноградной лозе, сорвала
гроздь муската.
- Возьмите, граф, - сказала ода с такой печальной улыбкой, что, казалось, на
глазах у нее готовы выступить слезы. - Я знаю, наш французский виноград не
выдерживает сравнения с вашим сицилианским или кипрским, но вы, надеюсь,
будете снисходительны к нашему бедному северному солнцу.
Граф поклонился и отступил на шаг.
- Вы мне отказываете? - сказала Мерседес дрогнувшим голосом.
- Сударыня, - отвечал Монте-Кристо, - я смиренно прошу у вас прощения, но я
никогда не ем муската.
Мерседес со вздохом уронила гроздь.
На соседней шпалере висел чудесный персик, выращенный, как и виноградная
лоза, в искусственном тепле оранжереи. Мерседес подошла к бархатистому плоду и
сорвала его.
- Тогда возьмите этот персик, - сказала она.
Но граф снова повторил жест отказа.
- Как, опять! - сказала она с таким отчаянием в голосе, словно подавляла
рыдание. - Право, мне не везет.
Последовало долгое молчание; персик, вслед за гроздью, упал на песок.
- Знаете, граф, - сказала, наконец, Мерседес, с мольбой глядя на Монте-Кристо,
- есть такой трогательный арабский обычай: те, что вкусили под одной кровлей
хлеба и соли, становятся навеки друзьями.
- Я это знаю, сударыня, - ответил граф, - но мы во Франции, а не в Аравии, а
во Франции не существует вечной дружбы, так же как и обычая делить хлеб и
соль.
- Но все-таки, - сказала графиня, дрожа и глядя прямо в глаза Монте-Кристо,
и почти судорожно схватила обеими руками его руку, - все-таки мы друзья, не
правда ли?
Вся кровь прихлынула к сердцу графа, побледневшего, как смерть, затем бросилась
ему в лицо и на несколько секунд заволокла его глаза туманом, как бывает с
человеком, у которого кружится голова.
- Разумеется, сударыня, - отвечал он, - почему бы нам не быть друзьями?
Этот тон был так далек от того, чего жаждала Мерседес, что она отвернулась со
вздохом, более похожим на стон.
- Благодарю вас, - сказала она.
И она пошла вперед.
Они обошли весь сад, не проронив ни слова.
- Граф, - начала вдруг Мерседес, после десятиминутной молчаливой прогулки, -
правда ли, что вы много видели, много путешествовали, много страдали?
- Да, сударыня, я много страдал, - ответил МонтеКристо.
- Но теперь вы счастливы?
- Конечно, - ответил граф, - ведь никто не слышал, чтобы я когда-нибудь
жаловался.
- И ваше нынешнее счастье смягчает вашу душу?
- Мое нынешнее счастье равно моим прошлым несчастьям.
- Вы не женаты?
- Женат? - вздрогнув, переспросил Монте-Кристо. - Кто мог вам это сказать?
- Никто не говорил, но вас несколько раз видели в Опере с молодой и очень
красивой женщиной.
- Это невольница, которую я купил в Константинополе, дочь князя, которая стала
моей дочерью, потому что на всем свете у меня нет ни одного близкого человека.
- Значит, вы живете одиноко?
- Одиноко.
- У вас нет сестры... сына... отца?
- Никого.
- Как вы можете так жить, не имея ничего, что привязывает к жизни?
- Это произошло не по моей вине, сударыня. Когда я жил на Мальте, я любил
одну девушку и должен был на ней жениться, но налетела война и умчала меня от
нее, как вихрь. Я думал, что она достаточно любит меня, чтобы ждать, чтобы
остаться верной даже моей могиле. Когда я вернулся, она была уже замужем. Это
обычная история каждого мужчины старше двадцати лет. Быть может, у меня было
более чувствительное сердце, чем у других, и я страдал больше, чем страдал бы
другой на моем месте, вот и все.
Графиня приостановилась, словно ей не хватило дыхания.
-
Да, - сказала она, - и эта любовь осталась лежать камнем на вашем сердце...
Любишь по-настоящему только раз в жизни... И вы не виделись больше с этой
женщиной?
- Никогда.
- Никогда!
- Я больше не возвращался туда, где она жила.
- На Мальту?
- Да, на Мальту.
- Она и теперь на Мальте?
- Вероятно.
- И вы простили ей ваши страдания?
- Ей - да.
- Но только ей; вы все еще ненавидите тех, кто вас с ней разлучил?
- Нисколько. За что мне их ненавидеть?
Графиня остановилась перед Монте-Кристо; в руке она все еще держала обрывок
ароматной грозди.
- Возьмите, - сказала она.
- Я никогда не ем муската, сударыня, - ответил Монте-Кристо, как будто между
ними не было никакого разговора на эту тему.
Графиня жестом, полным отчаяния, отбросила кисть винограда в ближайшие кусты.
- Непреклонный! - прошептала она.
Монте-Кристо остался столь же невозмутим, как если бы этот упрек относился не
к нему.
В эту минуту к ним подбежал Альбер.
- Матушка, - сказал он, - большое несчастье!
- Что такое? Что случилось? - спросила графиня, выпрямляясь во весь рост,
словно возвращаясь от сна к действительности. - Несчастье, ты говоришь? В
самом деле, теперь должны начаться несчастья!
- Приехал господин де Вильфор.
- И что же?
- Он приехал за женой и дочерью.
- Почему?
- В Париж прибыла маркиза де Сен-Меран и привезла известие, что маркиз де
Сен-Меран умер на пути из Марселя, на первой остановке. Госпожа де Вильфор
была так весела, что долго не могла понять и поверить; но мадемуазель
Валентина при первых же словах, несмотря на всю осторожность ее отца, все
угадала; этот удар поразил ее, как громом, и она упала в обморок.
- А кем маркиз де Сен-Меран приходится мадемуазель Валентине де Вильфор?
- спросил граф.
- Это ее дед по матери. Он ехал сюда, чтобы ускорить брак своей внучки с
Францем.
- Ах, вот как!
- Теперь Францу придется подождать. Жаль, что маркиз де Сен-Меран не
приходится также дедом мадемуазель Данглар!
- Альбер, Альбер! Ну, что ты говоришь? - с нежным упреком сказала г-жа де
Морсер. - Он вас так уважает, граф, скажите ему, что так не следует говорить!
Она отошла на несколько шагов.
Монте-Кристо взглянул на нее так странно, с такой задумчивой и восторженной
нежностью, что она вернулась назад.
Она взяла его руку, сжала в то же время руку сына и соединила их.
- Мы ведь друзья, правда? - сказала она.
- Я не смею притязать на вашу дружбу, сударыня, - сказал граф, - но во всяком
случае я ваш почтительнейший слуга.
Графиня удалилась с невыразимой тяжестью на сердце; она не отошла и десяти
шагов, как граф увидел, что она поднесла к глазам платок.
- У вас с матушкой вышла размолвка? - удивленно спросил Альбер.
- Напротив, - ответил граф, - ведь она сейчас при вас сказала, что мы друзья.
И они вернулись в гостиную, которую только что покинула Валентина и супруги
де Вильфор.
Моррель, понятно, вышел вслед за ними.
|
