 Увеличить |
XII. ОТЕЦ И
СЫН
Господин Нуартье, - ибо это действительно был он, - следил глазами за слугою,
пока дверь не закрылась за ним; потом, опасаясь, вероятно, чтобы слуга не стал
подслушивать из передней, он снова приотворил дверь: предосторожность
оказалась не лишней, и проворство, с которым Жермен ретировался, не оставляло
сомнений, что и он не чужд пороку, погубившему наших праотцев. Тогда г-н
Нуартье собственноручно затворил дверь из передней, потом запер на задвижку
дверь в спальню и, наконец, подал руку Вильфору, глядевшему на него с
изумлением.
- Знаешь, Жерар, - сказал он сыну с улыбкой, истинный смысл которой трудно
было определить, - нельзя сказать, чтобы ты был в восторге от встречи со
мной.
- Что вы, отец, я чрезвычайно рад; но я, признаться, так мало рассчитывал на
ваше посещение, что оно меня несколько озадачило.
- Но, мой друг, - продолжал г-н Нуартье, садясь в кресло, - я мог бы сказать
вам то же самое. Как? Вы мне пишете, что ваша помолвка назначена в Марселе на
двадцать восьмое февраля, а третьего марта вы в Париже?
- Да, я здесь, - сказал Жерар, придвигаясь к г-ну Нуартье, - но вы на меня не
сетуйте; я приехал сюда ради вас, и мой приезд спасет вас, быть может.
- Вот как! - отвечал г-н Нуартье, небрежно развалившись в кресле. Расскажите
же мне, господин прокурор, в чем дело; это очень любопытно.
- Вы слыхали о некоем бонапартистском клубе на улице Сен-Жак?
- В номере пятьдесят третьем? Да; я его вице-президент.
- Отец, ваше хладнокровие меня ужасает!
- Что ты хочешь, милый? Человек, который был приговорен к смерти монтаньярами,
бежал из Парижа в возе сена, прятался в бордоских равнинах от ищеек Робеспьера,
успел привыкнуть ко многому. Итак, продолжай. Что же случилось в этом клубе
на улице Сен-Жак?
- Случилось то, что туда пригласили генерала Кенеля и что генерал Кенель, выйдя
из дому в девять часов вечера, через двое суток был найден в Сене.
- И кто вам рассказал об этом занятном случае?
- Сам король.
- Ну, а я, - сказал Нуартье, - в ответ на ваш рассказ сообщу вам новость.
- Мне кажется, что я уже знаю ее.
- Так вы знаете о высадке его величества императора?
- Молчите, отец, умоляю вас; во-первых, ради вас самих, а потом и ради меня.
Да, я знал эту новость, и знал даже раньше, чем вы, потому что я три дня
скакал из Марселя в Париж и рвал на себе волосы, что не могу перебросить
через двести лье ту мысль, которая жжет мне мозг.
- Три дня? Вы с ума сошли? Три дня тому назад император еще не высаживался.
- Да, но я уже знал о его намерении.
- Каким это образом?
- Из письма с острова Эльба, адресованного вам.
- Мне?
- Да, вам; и я его перехватил у гонца. Если бы это письмо попало в руки
другого, быть может, вы были бы уже расстреляны.
Отец Вильфора рассмеялся.
- По-видимому, - сказал он, - Бурбоны научились у императора действовать без
проволочек... Расстрелян! Друг мой, как вы спешите! А где это письмо? Зная
вас, я уверен, что вы его тщательно припрятали.
- Я сжег его до последнего клочка, ибо это письмо - ваш смертный приговор.
- И конец вашей карьеры, - холодно отвечал Нуартье. Да, вы правы, но мне
нечего бояться, раз вы мне покровительствуете.
- Мало того: я вас спасаю.
- Вот как? Это становится интересно! Объяснитесь.
- Вернемся к клубу на улице Сен-Жак.
- Видно, этот клуб не на шутку волнует господ полицейских. Что же они так плохо
ищут его? Давно бы нашли!
- Они его не нашли, но напали на след.
- Это сакраментальные слова, я знаю; когда полиция бессильна, она говорит, что
напала на след, и правительство спокойно ждет, пока она не явится с
виноватым видом и не доложит, что след утерян.
- Да, но найден труп; генерал Кенель мертв, а во всех странах мира это
называется убийством.
- Убийством? Но нет никаких доказательств, что генерал стал жертвою убийства.
В Сене каждый день находят людей, которые бросились в воду с отчаяния или
утонули, потому что не умели плавать.
- Вы очень хорошо знаете, что генерал не утопился с отчаяния и что в январе
месяце в Сене не купаются. Нет, нет, не обольщайтесь: эту смерть называют
убийством.
- А кто ее так называет?
- Сам король.
- Король? Я думал, он философ и понимает, что в политике нет убийств. В
политике, мой милый, - вам это известно, как и мне, - нет людей, а есть
идеи; нет чувств, а есть интересы. В политике не убивают человека, а устраняют
препятствие, только и всего. Хотите знать, как все это произошло? Я вам
расскажу. Мы думали, что на генерала Кенель можно положиться, нам
рекомендовали его с острова Эльба. Один из нас отправился к нему и пригласил
его на собрание на улицу Сен-Жак; он приходит, ему открывают весь план, отъезд
с острова Эльба и высадку на французский берег; потом, все выслушав, все узнав,
он заявляет, что он роялист; все переглядываются; с него берут клятву, он ее
дает, но с такой неохотой, что поистине уж лучше бы он не искушал господа
бога; и все же генералу дали спокойно уйти. Он не вернулся домой. Что ж вы
хотите? Он, верно, сбился с дороги, когда вышел от нас, только и всего.
Убийство! Вы меня удивляете, Вильфор; помощник королевского прокурора хочет
построить обвинение на таких шатких уликах. Разве мне когда-нибудь придет в
голову сказать вам, когда вы как преданный роялист отправляете на тот свет
одного из наших: "Сын мой, вы совершили убийство!" Нет, я скажу:
"Отлично, милостивый государь, вы победили; очередь за нами".
- Берегитесь, отец; когда придет наша очередь, мы будем безжалостны.
- Я вас не понимаю.
- Вы рассчитываете на возвращение узурпатора?
- Не скрою.
- Вы ошибаетесь, он не сделает и десяти лье в глубь Франции; его выследят,
догонят и затравят, как дикого зверя.
- Дорогой друг, император сейчас на пути в Гренобль; десятого или
двенадцатою он будет в Лионе, а двадцатого или двадцать пятого в Париже.
- Население подымется...
- Чтобы приветствовать его.
- У него горсточка людей, а против него вышлют целые армии.
- Которые с кликами проводят его до столицы; поверьте мне, Жерар, вы еще
ребенок; вам кажется, что вы все знаете, когда телеграф, через три дня после
высадки, сообщает вам: "Узурпатор высадился в Каннах с горстью людей, за
ним выслана погоня". Но где он? Что он делает? Вы ничего не знаете. Вы
только знаете, что выслана погоня. И так за ним будут гнаться до самого Парижа
без единого выстрела.
- Гренобль и Лион - роялистские города, они воздвигнут перед ним непреодолимую
преграду.
- Гренобль с радостью распахнет перед ним ворота; весь Лион выйдет ему
навстречу. Поверьте мне, мы осведомлены не хуже вас, и наша полиция стоит
вашей. Угодно вам доказательство: вы хотели скрыть от меня свой приезд, а я
узнал о нем через полчаса после того, как вы миновали заставу. Вы дали свой
адрес только кучеру почтовой кареты, а мне он известен, как явствует из того,
что я явился к вам в ту самую минуту, когда вы садились за стол. Поэтому
позвоните и спросите еще прибор; мы пообедаем вместе.
- В самом деле, - отвечал Вильфор, глядя на отца с удивлением, - вы
располагаете самыми точными сведениями.
- Да это очень просто; вы, стоящие у власти, владеете только теми
средствами, которые можно купить за деньги; а мы, ожидающие власти, располагаем
всеми средствами, которые дает нам в руки преданность, которые нам дарит
самоотвержение.
- Преданность? - повторил Вильфор с улыбкой.
- Да, преданность; так для приличия называют честолюбие, питающее надежды на
будущее.
И отец Вильфора, видя, что тот не зовет слугу, сам протянул руку к звонку.
Вильфор удержал его.
- Подождите, отец, еще одно слово.
- Говорите.
- Как наша полиция ни плоха, она знает одну страшную тайну.
- Какую?
- Приметы того человека, который приходил за генералом Кенелем в тот день,
когда он исчез.
- Вот как! Она их знает? Да неужели? И какие же это приметы?
- Смуглая кожа, волосы, бакенбарды и глаза черные, синий сюртук, застегнутый
доверху, ленточка Почетного легиона в петлице, широкополая шляпа и камышовая
трость.
- Ага! Полиция это знает? - сказал Нуартье. - Почему же в таком случае она не
задержала этого человека?
- Потому что он ускользнул от нее вчера или третьего дня на углу улицы
Кок-Эрон.
- Недаром я вам говорил, что ваша полиция - дура.
- Да, но она в любую минуту может найти его.
- Разумеется, - сказал Нуартье, беспечно поглядывая кругом. - Если этот
человек не будет предупрежден, но его предупредили. Поэтому, - прибавил он с улыбкой,
- он изменит лицо и платье.
При этих словах он встал, снял сюртук и галстук, подошел к столу, на котором
лежали вещи из дорожного несессера Вильфора, взял бритву, намылил себе щеки и
твердой рукой сбрил уличающие его бакенбарды, имевшие столь важное значение
для полиции.
Вильфор смотрел на него с ужасом, не лишенным восхищения.
Сбрив бакенбарды, Нуартье изменил прическу; вместо черного галстука повязал
цветной, взяв его из раскрытого чемодана; снял свой синий двубортный сюртук и
падел коричневый однобортный сюртук Вильфора; примерил перед зеркалом его
шляпу с загнутыми полями и, видимо, остался ею доволен; свою палку он оставил
в углу за камином, а вместо нее в руке его засвистала легкая бамбуковая
тросточка, сообщавшая походке изящного помощника королевского прокурора ту
непринужденность, которая являлась его главным достоинством.
- Ну, что? - сказал он, оборачиваясь к ошеломленному Вильфору. - Как ты
думаешь, опознает меня теперь полиция?
- Нет, отец, - пробормотал Вильфор, - по крайней мере надеюсь.
- А что касается этих вещей, которые я оставляю на твое попечение, то я
полагаюсь на твою осмотрительность. Ты сумеешь припрятать их.
- Будьте покойны! - сказал Вильфор.
- И скажу тебе, что ты, пожалуй, прав; может быть, ты и в самом деле спас мне
жизнь, но не беспокойся, мы скоро поквитаемся.
Вильфор покачал головой.
- Не веришь?
- По крайней мере надеюсь, что вы ошибаетесь.
- Ты еще увидишь короля?
- Может быть.
- Хочешь прослыть у него пророком?
- Пророков, предсказывающих несчастье, плохо принимают при дворе.
- Да, но рано или поздно им отдают должное; допустим, что будет вторичная
реставрация; тогда ты прослывешь великим человеком.
- Что же я должен сказать королю?
- Скажи ему вот что: "Ваше величество, вас обманывают относительно
состояния Франции, настроения городов, духа армии; тот, кого в Париже вы
называете корсиканским людоедом, кого еще зовут узурпатором в Неверс,
именуется уже Бонапартом в Лионе и императором в Гренобле. Вы считаете, что
его преследуют, гонят, что он бежит; а он летит, как орел, которого он нам
возвращает. Вы считаете, что его войско умирает с голоду, истощено походом,
готово разбежаться; оно растет, как снежный ком. Ваше величество, уезжайте, оставьте
Францию ее истинному владыке, тому, кто не купил ее, а завоевал; уезжайте,
не потому, чтобы вам грозила опасность: ваш противник достаточно силен, чтобы
проявить милость, а потому, что потомку Людовика Святого унизительно быть
обязанным жизнью победителю Арколи, Маренго и Аустерлица". Скажи все это
королю, Жерар, или, лучше, не говори ему ничего, скрой от всех, что ты был в
Париже, не говори, зачем сюда ездил и что здесь делал; найми лошадей, и если
сюда ты скакал, то обратно лети; вернись в Марсель ночью; войди в свой дом
с заднего крыльца и сиди там, тихо, скромно, никуда не показываясь, а
главное сиди смирно, потому что на этот раз, клянусь тебе, мы будем
действовать, как люди сильные, знающие своих врагов. Уезжайте, сын мой, уезжайте,
и в награду за послушание отцовскому велению, или, если вам угодно, за
уважение к советам друга, мы сохраним за вами ваше место. Это позволит вам, -
добавил Нуартье с улыбкой, - спасти меня в другой раз, если когда-нибудь на
политических качелях вы окажетесь наверху, а я внизу. Прощайте, Жерар; в
следующий приезд остановитесь у меня.
И Нуартье вышел с тем спокойствием, которое ни на минуту не покидало его во
все продолжение этого нелегкого разговора.
Вильфор, бледный и встревоженный, подбежал к окну и, раздвинув занавески,
увидел, как отец его невозмутимо прошел мимо двух-трех подозрительных
личностей, стоявших на улице, вероятно для того, чтобы задержать человека с
черными бакенбардами, в синем сюртуке и в широкополой шляпе.
Вильфор, весь дрожа, не отходил от окна, пока отец его не исчез за углом.
Потом он схватил оставленные отцом вещи, засунул на самое дно чемодана черный
галстук и синий сюртук, скомкал шляпу и бросил ее в нижний ящик шкафа, изломал
трость и кинул не в камин, надел дорожный картуз, позвал слугу, взглядом
пресек все вопросы, расплатился, вскочил в ожидавшую его карету, узнал в
Лионе, что Бонапарт уже вступил в Гренобль, и среди возбуждения, царившего по
всей дороге, приехал в Марсель, терзаемый всеми муками, какие проникают в
сердце человека вместе с честолюбием и первыми успехами.
|
