9.
Ночь и половину
следующего дня висела, как туча перед грозой, тишина. Все молчали. Но на
следующий день, когда Полиграф Полиграфович, которого утром кольнуло
скверное предчувствие, мрачный уехал на грузовике к месту службы, профессор
Преображенский в совершенно неурочный час принял одного из своих прежних
пациентов, толстого и рослого человека в военной форме. Тот настойчиво
добивался свидания и добился. Войдя в кабинет, он вежливо щелкнул каблуками к
профессору.
- У вас боли, голубчик,
возобновились? - Спросил осунувшийся
Филипп Филиппович, -
садитесь, пожалуйста.
- Мерси. Нет,
профессор, - ответил гость, ставя шлем на угол стола, я вам очень
признателен... Гм... Я приехал к вам по другому делу, Филипп Филиппович...
Питая большое уважение... Гм... Предупредить. Явная ерунда. Просто он
прохвост... - Пациент полез в портфель и вынул бумагу, - хорошо, что мне
непосредственно доложили...
Филипп Филиппович
оседлал нос пенсне поверх очков и принялся читать. Он долго Бормотал про себя,
меняясь в лице каждую секунду. "...А также угрожая убить председателя
домкома товарища Швондера, из чего видно, что хранит огнестрельное оружие.
И произносит контрреволюционные речи, даже энгельса приказал своей
социалприслужнице Зинаиде Прокофьевне Буниной спалить в печке, как
явный меньшевик со своим ассистентом Борменталем Иваном Арнольдовичем,
который тайно не прописанный проживает у него в квартире. Подпись
заведующего подотделом очистки П. П. Шарикова - удостоверяю.
Председатель домкома Швондер, секретарь пеструхин".
- Вы позволите мне
это оставить у себя? - Спросил Филипп Филиппович, покрываясь пятнами, - или,
виноват, может быть, это вам нужно, чтобы дать законный ход делу?
- Извините, профессор,
- очень обиделся пациент, и раздул ноздри, - вы действительно очень уж
презрительно смотрите на нас. Я... - И тут он стал надуваться, как индейский
петух.
- Ну, извините,
извините, голубчик! - Забормотал Филипп Филиппович, простите, я право, не
хотел вас обидеть. Голубчик, не сердитесь, меня он так задергал...
- Я думаю, -
совершенно отошел пациент, - но какая все-таки дрянь! Любопытно было бы
взглянуть на него. В Москве прямо легенды какие-то про вас рассказывают...
Филипп Филиппович
только отчаянно махнул рукой. Тут пациент разглядел, что профессор сгорбился и
даже как будто поседел за последнее время.
******
Преступление созрело и
упало, как камень, как это обычно и бывает. С сосущим нехорошим сердцем
вернулся в грузовике Полиграф Полиграфович. Голос Филиппа Филипповича
пригласил его в смотровую. Удивленный Шариков пришел и с неясным страхом
заглянул в дуло на лице Борменталя, а затем на Филиппа Филипповича. Туча
ходила вокруг ассистента и левая его рука с папироской чуть вздрагивала на
блестящей ручке акушерского кресла.
Филипп Филиппович со
спокойствием очень зловещим сказал:
- Сейчас заберите вещи:
брюки, пальто, все, что вам нужно, - и вон из квартиры!
- Как это так? -
Искренне удивился Шариков.
- Вон из квартиры -
сегодня, - монотонно повторил Филипп Филиппович, щурясь на свои ногти.
Какой-то нечистый дух
вселился в Полиграфа Полиграфовича; очевидно, гибель уже караулила его и
срок стоял у него за плечами. Он сам бросился в обьятия неизбежного и гавкнул
злобно и отрывисто:
- Да что такое в самом
деле! Что, я управы, что ли, не найду на вас? Я на 16 аршинах здесь сижу и
буду сидеть.
- Убирайтесь из
квартиры, - задушенно шепнул Филипп Филиппович.
Шариков сам пригласил
свою смерть. Он поднял левую руку и показал Филиппу Филипповичу обкусанный
с нестерпимым кошачьим запахом - шиш. А затем правой рукой по адресу
опасного Борменталя из кармана вынул револьвер. Папироса Борменталя упала
падучей звездой, а через несколько секунд прыгающий по битым стеклам
Филипп Филиппович в ужасе метался от шкафа к кушетке. На ней
распростертый и хрипящий лежал заведующий подотделом очистки, а на груди у
него помещался хирург Борменталь и душил его беленькой малой подушкой.
Через несколько минут
доктор Борменталь с не своим лицом прошел на передний ход и рядом с кнопкой
звонка наклеил записку:
"Сегодня приема
по случаю болезни профессора - нет. Просят не беспокоить
звонками".
Блестящим перочинным
ножичком он перерезал провод звонка, в зеркале осмотрел поцарапанное в
кровь свое лицо и изодранные, мелкой дрожью прыгающие руки. Затем он
появился в дверях кухни и настороженным голосом Зине и Дарье Петровне сказал:
- Профессор просит вас
никуда не уходить из квартиры.
- Хорошо, - робко
ответили Зина и Дарья Петровна.
- Позвольте мне
запереть дверь на черный ход и забрать ключ, - заговорил
Борменталь,прячась за дверь в стене и прикрывая ладонью лицо - это временно,
не из недоверия к вам. Но кто-нибудь придет, а вы не выдержите и откроете, а
нам нельзя мешать. Мы заняты.
- Хорошо, - ответили
женщины и сейчас же стали бледными. Борменталь запер черный ход, запер
парадный, запер дверь из коридора в переднюю и шаги его пропали у смотровой.
Тишина покрыла
квартиру, заползла во все углы. Полезли сумерки, скверные,
настороженные, одним словом мрак. Правда, впоследствии соседи через двор
говорили, что будто бы в окнах смотровой, выходящих во двор, в этот вечер
горели у Преображенского все огни, и даже будто бы они видели белый колпак
самого профессора... Проверить трудно. Правда, и Зина, когда уже кончилось,
болтала, что в кабинете у камина после того, как Борменталь и профессор вышли
из смотровой, ее до смерти напугал Иван Арнольдович. Якобы он сидел в
кабинете на корточках и жег в камине собственноручно тетрадь в синей
обложке из той пачки, в которой записывались истории болезни
профессорских пациентов. Лицо будто бы у доктора было совершенно зеленое и
все, ну, все... Вдребезги исцарапанное. И Филипп Филиппович в тот вечер сам на
себя не был похож. И еще что... Впрочем, может быть, невинная девушка из
пречистенской квартиры и врет...
За одно можно
поручиться: в квартире в этот вечер была полнейшая и ужаснейшая тишина.
|