ЦВЕТЫ ЗЛА[3]
Непогрешимому
поэту,
Всесильному
чародею французской литературы,
Моему
дорогому и уважаемому учителю и другу
ТЕОФИЛЮ
ГОТЬЕ
Как
выражение полного преклонения
Посвящаю
эти БОЛЕЗНЕННЫЕ ЦВЕТЫ.
Ш.Б.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Безумье, скаредность, и алчность, и
разврат
И душу нам гнетут, и тело разъедают;
Нас угрызения, как пытка, услаждают,
Как насекомые, и жалят и язвят.
Упорен в нас порок, раскаянье –
притворно;
За все сторицею себе воздать спеша,
Опять путем греха, смеясь, скользит
душа,
Слезами трусости омыв свой путь
позорный.
И Демон Трисмегист[4], баюкая мечту,
На мягком ложе зла наш разум
усыпляет;
Он волю, золото души, испепеляет,
И, как столбы паров, бросает в
пустоту;
Сам Дьявол нас влечет сетями
преступленья
И, смело шествуя среди зловонной
тьмы,
Мы к Аду близимся, но даже в бездне
мы
Без дрожи ужаса хватаем наслажденья;
Как грудь, поблекшую от грязных ласк,
грызет
В вертепе нищенском иной гуляка
праздный,
Мы новых сладостей и новой тайны
грязной
Ища, сжимаем плоть, как перезрелый
плод;
У нас в мозгу кишит рой демонов
безумный,
Как бесконечный клуб змеящихся
червей;
Вдохнет ли воздух грудь – уж Смерть
клокочет в ней,
Вливаясь в легкие струей
незримо-шумной.
До сей поры кинжал, огонь и горький
яд
Еще не вывели багрового узора;
Как по канве, по дням бессилья и
позора,
Наш дух растлением до сей поры объят!
Средь чудищ лающих, рыкающих,
свистящих,
Средь обезьян, пантер, голодных псов
и змей,
Средь хищных коршунов, в зверинце
всех страстей,
Одно ужасней всех: в нем жестов нет
грозящих,
Нет криков яростных, но странно слиты
в нем
Все исступления, безумства,
искушенья;
Оно весь мир отдаст; смеясь, на
разрушенье,
Оно поглотит мир одним своим зевком!
То – Скука! – Облаком своей
houka[5]
одета,
Она, тоскуя, ждет, чтоб эшафот
возник.
Скажи, читатель лжец, мой брат и мой
двойник,
Ты знал чудовище утонченное это?!
|