Увеличить |
III
«Жили на земле в старину одни люди, непроходимые леса
окружали с трех сторон таборы этих людей, а с четвертой – была степь. Были это
веселые, сильные и смелые люди. И вот пришла однажды тяжелая пора явились
откуда-то иные племена и прогнали прежних в глубь леса. Там были болота и тьма,
потому что лес был старый, и так густо переплелись его ветви, что сквозь них не
видать было неба, и лучи солнца едва могли пробить себе дорогу до болот сквозь
густую листву. Но когда его лучи падали на воду болот, то подымался смрад, и от
него люди гибли один за другим. Тогда стали плакать жены и дети этого племени,
а отцы задумались и впали в тоску. Нужно было уйти из этого леса, и для того
были две дороги: одна – назад, – там были сильные и злые враги, другая –
вперед, – там стояли великаны-деревья, плотно обняв друг друга могучими
ветвями, опустив узловатые корни глубоко в цепкий ил болота. Эти каменные
деревья стояли молча и неподвижно днем в сером сумраке и еще плотнее сдвигались
вокруг людей по вечерам, когда загорались костры. И всегда, днем и ночью, вокруг
тех людей было кольцо крепкой тьмы, оно точно собиралось раздавить их, а они
привыкли к степному простору. А еще страшней было, когда ветер бил по вершинам
деревьев и весь лес глухо гудел, точно грозил и пел похоронную песню тем людям.
Это были все-таки сильные люди, и могли бы они пойти биться насмерть с теми,
что однажды победили их, но они не могли умереть в боях, потому что у них были
заветы, и коли б умерли они, то пропали б с ними из жизни и заветы. И потому
они сидели и думали в длинные ночи, под глухой шум леса, в ядовитом смраде
болота. Они сидели, а тени от костров прыгали вокруг них в безмолвной пляске, и
всем казалось, что это не тени пляшут, а торжествуют злые духи леса и болота…
Люди всь сидели и думали. Но ничто – ни работа, ни женщины не изнуряют тела и
души людей так, как изнуряют тоскливые думы. И ослабли люди от дум… Страх
родился среди них, сковал им крепкие руки, ужас родили женщины плачем над
трупами умерших от смрада и над судьбой скованных страхом живых, – и
трусливые слова стали слышны в лесу, сначала робкие и тихие, а потом все громче
и громче … Уже хотели идти к врагу и принести ему в дар волю свою, и никто уже,
испуганный смертью, не боялся рабской жизни… Но тут явился Данко и спас всех
один».
Старуха, очевидно, часто рассказывала о горящем сердце
Данко. Она говорила певуче, и голос ее, скрипучий и глухой, ясно рисовал предо
мной шум леса, среди которого умирали от ядовитого дыхания болота несчастные,
загнанные люди… «Данко – один из тех людей, молодой красавец. Красивые – всегда
смелы. И вот он говорит им, своим товарищам:
– Не своротить камня с пути думою. Кто ничего не
делает, с тем ничего не станется. Что мы тратим силы на думу да тоску?
Вставайте, пойдем в лес и пройдем его сквозь, ведь имеет же он конец – все на
свете имеет конец! Идемте! Ну! Гей!..
Посмотрели на него и увидали, что он лучший из всех, потому
что в очах его светилось много силы и живого огня.
– Веди ты нас! – сказали они.
Тогда он повел…»
Старуха помолчала и посмотрела в степь, где все густела
тьма. Искорки горящего сердца Данко вспыхивали где-то далеко и казались
голубыми воздушными цветами, расцветая только на миг.
«Повел их Данко. Дружно все пошли за ним – верили в него.
Трудный путь это был! Темно было, и на каждом шагу болото разевало свою жадную
гнилую пасть, глотая людей, и деревья заступали дорогу могучей стеной.
Переплелись их ветки между собой; как змеи, протянулись всюду корни, и каждый
шаг много стоил пота и крови тем людям. Долго шли они… Все гуще становился лес,
все меньше было сил! И вот стали роптать на Данко, говоря, что напрасно он,
молодой и неопытный, повел их куда-то. А он шел впереди их и был бодр и ясен.
Но однажды гроза грянула над лесом, зашептали деревья глухо,
грозно. И стало тогда в лесу так темно, точно в нем собрались сразу все ночи,
сколько их было на свете с той поры, как он родился. Шли маленькие люди между
больших деревьев и в грозном шуме молний, шли они, и, качаясь, великаны-деревья
скрипели и гудели сердитые песни, а молнии, летая над вершинами леса, освещали
его на минутку синим, холодным огнем и исчезали так же быстро, как являлись,
пугая людей. И деревья, освещенные холодным огнем молний, казались живыми,
простирающими вокруг людей, уходивших из плена тьмы, корявые, длинные руки,
сплетая их в густую сеть, пытаясь остановить людей. А из тьмы ветвей смотрело
на идущих что-то страшное, темное и холодное. Это был трудный путь, и люди,
утомленные им, пали духом. Но им стыдно было сознаться в бессилии, и вот они в
злобе и гневе обрушились на Данко, человека, который шел впереди их. И стали
они упрекать его в неумении управлять ими, – вот как!
Остановились они и под торжествующий шум леса, среди
дрожащей тьмы, усталые и злые, стали судить Данко.
– Ты, – сказали они, – ничтожный и вредный
человек для нас! Ты повел нас и утомил, и за это ты погибнешь!
– Вы сказали: «Веди!» – и я повел! – крикнул
Данко, становясь против них грудью. – Во мне есть мужество вести, вот
потому я повел вас! А вы? Что сделали вы в помощь себе? Вы только шли и не
умели сохранить силы на путь более долгий! Вы только шли, шли, как стадо овец!
Но эти слова разъярили их еще более.
– Ты умрешь! Ты умрешь! – ревели они. А лес все
гудел и гудел, вторя их крикам, и молнии разрывали тьму в клочья. Данко смотрел
на тех, ради которых он понес труд, и видел, что они – как звери. Много людей
стояло вокруг него, но не было на лицах их благородства, и нельзя было ему
ждать пощады от них. Тогда и в его сердце вскипело негодование, но от жалости к
людям оно погасло. Он любил людей и думал, что, может быть, без него они
погибнут. И вот его сердце вспыхнуло огнем желания спасти их, вывести на легкий
путь, и тогда в его очах засверкали лучи того могучего огня… А они, увидав это,
подумали, что он рассвирепел, отчего так ярко и разгорелись очи, и они
насторожились, как волки, ожидая, что он будет бороться с ними, и стали плотнее
окружать его, чтобы легче им было схватить и убить Данко. А он уже понял их
думу, оттого еще ярче загорелось в нем сердце, ибо эта их дума родила в нем
тоску.
А лес все пел свою мрачную песню, и гром гремел, и лил
дождь…
– Что сделаю я для людей?! – сильнее грома крикнул
Данко.
И вдруг он разорвал руками себе грудь и вырвал из нее свое
сердце и высоко поднял его над головой.
Оно пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, и весь лес
замолчал, освещенный этим факелом великой любви к людям, а тьма разлетелась от
света его и там, глубоко в лесу, дрожащая, пала в гнилой зев болота. Люди же,
изумленные, стали как камни.
– Идем! – крикнул Данко и бросился вперед на свое
место, высоко держа горящее сердце и освещая им путь людям.
Они бросились за ним, очарованные. Тогда лес снова зашумел,
удивленно качая вершинами, но его шум был заглушен топотом бегущих людей. Все
бежали быстро и смело, увлекаемые чудесным зрелищем горящего сердца.
И теперь гибли, но гибли без жалоб и слез. А Данко все был
впереди, и сердце его все пылало, пылало!
И вот вдруг лес расступился перед ним, расступился и остался
сзади, плотный и немой, а Данко и все те люди сразу окунулись в море солнечного
света и чистого воздуха, промытого дождем Гроза была – там, сзади них, над
лесом, а тут сияло солнце, вздыхала степь, блестела трава в брильянтах дождя и
золотом сверкала река… Был вечер, и от лучей заката река казалась красной, как
та кровь, что била горячей струьй из разорванной груди Данко.
Кинул взор вперед себя на ширь степи гордый смельчак
Данко, – кинул он радостный взор на свободную землю и засмеялся гордо. А
потом упал и – умер.
Люди же, радостные и полные надежд, не заметили смерти его и
не видали, что еще пылает рядом с трупом Данко его смелое сердце. Только один
осторожный человек заметил это и, боясь чего-то, наступил на гордое сердце
ногой… И вот оно, рассыпавшись в искры, угасло…»
– Вот откуда они, голубые искры степи, что являются
перед грозой!
Теперь, когда старуха кончила свою красивую сказку, в степи
стало страшно тихо, точно и она была поражена силой смельчака Данко, который
сжег для людей свое сердце и умер, не прося у них ничего в награду себе.
Старуха дремала. Я смотрел на нее и думал: «Сколько еще сказок и воспоминаний
осталось в ее памяти?» И думал о великом горящем сердце Данко и о человеческой
фантазии, создавшей столько красивых и сильных легенд.
Дунул ветер и обнажил из-под лохмотьев сухую грудь старухи
Изергиль, засыпавшей все крепче. Я прикрыл ее старое тело и сам лег на землю
около нее. В степи было тихо и темно. По небу все ползли тучи, медленно,
скучно… Море шумело глухо и печально.
|