Увеличить |
Глава 1. Питер
прорывается
Все дети
(кроме Питера Пэна, о котором ты скоро услышишь) в конце концов становятся
взрослыми. Рано или поздно они узнают, что должны вырасти. Венди узнала об этом
так. Когда ей было два года, играла она однажды в саду, сорвала цветок и
подбежала к матери. Должно быть, она была очень мила в эту минуту, потому что
миссис Дарлинг прижала руку к сердцу и воскликнула:
– Ах,
если б ты осталась такой навсегда!
Больше
они об этом не говорили, но с тех пор Венди уже твёрдо знала, что вырастет. Об
этом всегда узнаёшь, как только тебе исполнится два года. Два – это начало
конца.
Тебе,
конечно, известно, что Дарлинги жили в доме номер четырнадцать, и до появления
Венди главной в семье была мама, очаровательная женщина с романтическим
воображением и прелестным насмешливым ртом. Романтическое воображение миссис
Дарлинг походило на маленькие шкатулки, которые привозят из далёких восточных стран.
Откроешь одну – а в ней другая, поменьше, а в той ещё одна, и так без конца! А
в уголке её прелестного насмешливого рта прятался поцелуй, который Венди никак
не удавалось поймать. Как она ни старалась, он всё ускользал от неё! Казалось
бы, вот он, притаился в правом уголке рта, – а попробуй поймай!
Мистеру
Дарлингу она досталась так: множество джентльменов, которые были юношами, когда
она была девушкой, вдруг в один и тот же миг обнаружили, что любят её; они
бросились со всех ног к её дому, чтобы предложить ей руку и сердце, но мистер
Дарлинг крикнул извозчика, домчался туда первым и получил её в награду. Он
получил всё – кроме самой последней шкатулочки и поцелуя, который прятался в
уголке её рта. О шкатулочке он и не подозревал, а на поцелуй со временем махнул
рукой. Венди считала, что получить этот поцелуй мог бы только Наполеон; ну а
мне кажется, что и Наполеон ушёл бы ни с чем, в сердцах хлопнув дверью.
Мистер
Дарлинг не раз хвастался Венди, что её мать не только любит, но и уважает его.
Он был одним из тех глубокомысленных людей, что всё знают про акции и
облигации. По-настоящему, конечно, о них никто ничего не знает, но он говорил о
том, что акции поднялись или упали в цене, с таким видом, что ни одна женщина
не могла бы отказать ему в уважении.
В день
свадьбы миссис Дарлинг была вся в белом; поначалу она записывала все расходы с
величайшей тщательностью и даже, казалось, находила в этом удовольствие, будто
играла в какую-то весёлую игру; не было случая, чтобы она забыла хоть пучок
петрушки; но мало-помалу она стала пропускать целые кочаны цветной капусты, а
вместо них на страницах её расходной книги появились рисунки каких-то младенцев.
Она рисовала их вместо того, чтобы заниматься подсчётами. То были догадки
миссис Дарлинг.
Первой
появилась Венди, потом Джон, а потом Майкл.
Недели
две после появления Венди было неясно, смогут ли Дар-линги оставить её в семье –
ведь прокормить лишний рот не так-то просто! Мистер Дарлинг безумно гордился
Венди, но он был прежде всего человеком чести. И вот, присев на краешек кровати
миссис Дарлинг и взяв её за руку, он занялся подсчётами, в то время как она
смотрела на него с мольбой в глазах. Она готова была рискнуть, что бы их ни
ожидало, но он был не таков. Он любил всё точно подсчитать с карандашом в
руках, и если она своими предложениями сбивала его – что ж, он просто на-чинал
все сначала!
– Пожалуйста,
не прерывай меня, – просил он. – Значит, так: один фунт семнадцать шиллингов
дома и два шиллинга шесть пенсов – на службе; я могу отказаться от кофе на
службе – скажем, десять шиллингов домой, – получается два фунта девять
шиллингов шесть пенсов, да у тебя восемнадцать шиллингов и три пенса, итого три
фунта семь шиллингов девять пенсов; в банке у меня пять фунтов, итого восемь
фунтов семь шиллингов – кто это там ходит? – восемь… семь… девять… –
не мешай мне, милая, – да ещё фунт ты одолжила соседу – молчи,
дорогая, – значит, ещё фунт… и, дорогая… – ну вот и всё! Как я сказал
– девять фунтов семь шиллингов и девять пенсов? Да, так и есть, девять, семь и
девять. Вопрос теперь в том, сможем ли мы прожить год на девять фунтов семь
шиллингов и девять пенсов в неделю?
– Ну,
конечно, сможем, Джордж! – восклицала она. Сказать по правде, она готова
была на всё ради Венди. Но мистер Дарлинг твёрдо стоял на своём. Нет, он был
просто великолепен!
– Не
забывай про свинку! – предупреждал он её чуть ли не с угрозой в голосе.
И тут
всё начиналось сначала.
– Свинка
– один фунт… То есть это я только так пишу, на самом деле, конечно, будут все
тридцать шиллингов! Не прерывай меня! Корь – один фунт и пять шиллингов,
краснуха – полгинеи. Итого – два и пятнадцать с половиной, не маши руками!
Коклюш – пятнадцать шиллингов… Так оно и шло, только результат каждый раз
получался иной. Но в конце концов Венди всё-таки в семье оставили – свинку
свели до двенадцати с половиной шиллингов, а корь и краснуху посчитали заодно.
Такое же
волнение царило в доме и по поводу Джона, а Майклу пришлось и совсем туго; но
оба были всё же приняты в семью, и вскоре всех троих можно было увидеть на
улице: вместе с нянькой они чинно шли рядком в детский сад мисс Фулсом.
Миссис
Дарлинг любила, чтобы в семье был порядок, а мистер Дарлинг хотел, чтобы у них
всё было, как у людей, так что, конечно, у детей была нянька. Но так как
Дарлинги были бедны (ведь дети выпивали столько молока!), в няньки они взяли
ньюфаундленда, собаку по кличке Нэна, у которой не было хозяев до тех пор, пока
её не наняли Дарлинги. Она была собакой строгих правил и всегда относилась к
детям с большим вниманием; Дарлинги познакомились с нею в Кенсингтонских садах,
где она проводила большую часть своего свободного времени, заглядывая в детские
коляски. К немалой досаде нерадивых нянек, она бежала за ними до самого дома и
жаловалась на них хозяйкам.
Нэна
оказалась просто сокровищем. Как строга она была во время купания! А ночью мгновенно
вскакивала, стоило кому-нибудь из детей подать голос. Разумеется, её конура
стояла в детской. Она прямо каким-то чудом понимала, когда на кашель можно не
обращать внимания, а когда нужно завязать горло шерстяным чулком.
Всем
лекарствам до последнего дня своей жизни она предпочитала старинные средства,
вроде ревеня, а когда при ней заводили разговор о микробах, она только
презрительно фыркала. В детский сад она провожала их по всем правилам: пока они
вели себя хорошо – степенно шла рядом, а стоило кому-либо отбежать в сторону –
живо возвращала его на место.
Если у
Джона в этот день был футбол, она никогда не забывала его свитер, а на случай дождя
всегда носила в зубах зонтик. В детском саду мисс Фулсом в подвале была
комната, где няньки ждали детей, когда приходили за ними. Няньки сидели на
скамейках, а Нэна лежала на полу – вот и вся разница! Они притворялись, что не
замечают её, потому что она ниже их по своему положению, а она презирала их
болтовню.
Нэна не
любила, чтобы в детскую заходили гости, но если уж этого было не избежать, она
мигом срывала с Майкла нагрудник и надевала другой, с голубыми лентами,
одёргивала на Венди платье и прилизывала Джону волосы.
В
детской царил образцовый порядок, и мистеру Дарлингу это было хорошо известно,
и всё же он с тревогой думал о том, что скажут люди. Ведь он должен был помнить
о своём положении в обществе.
Была у
него и другая причина для беспокойства. Иногда мистеру Дарлингу казалось, что
Нэна не восхищается им.
– Я
знаю, она от тебя просто без ума, Джордж, – уверяла его миссис Дарлинг и
подавала детям знак, чтобы они развеселили отца. Тут начинались пляски, и даже
маленькой служанке Лизе, которая тоже жила у Дарлингов, порой разрешали принять
в них участие. В своей длинной юбке и белоснежной наколке она выглядела просто
крошкой, хоть и клялась, когда её брали в дом, что ей исполнилось десять лет.
Какое это было веселье! Как они прыгали, кричали, плясали! Но больше всех
веселилась миссис Дарлинг, она так бешено кружилась в танце, что виден был лишь
поцелуй, притаившийся в уголке её рта. Будь ты попроворнее, может, ты и сумел
бы его схватить! Словом, не было на свете другой такой весёлой и счастливой семьи,
пока в доме не появился Питер Пэн.
Впервые
миссис Дарлинг узнала о нём, когда стала однажды наводить порядок в мыслях
своих детей. По вечерам, когда дети засыпали, хорошие матери начинают разбирать
их мысли, раскладывая по местам всё, что накопилось в их головах за целый день.
Если б ты как-нибудь не сразу заснул (только у тебя это, конечно, не выйдет),
ты бы увидел, как мама разбирает твои мысли. Это очень интересно! Похоже, будто
она прибирает в комоде. Думаю, что некоторые находки ей очень приятны, а другие
– нет. Вот она, стоя на коленях, берёт что-то в руки, удивляется, как к тебе
попала эта мысль, другую прижимает к щеке и гладит как котёнка, а третью торопливо
убирает с глаз долой. А утром, когда ты проснёшься, все шалости и злые
побуждения, с которыми ты заснул, будут свёрнуты и спрятаны на дне ящика, а
сверху, на самом виду, будут разложены все твои самые лучшие мысли и намерения,
вычищенные и выглаженные, – только надевай!
А видел
ты когда-нибудь карту собственных мыслей? Врачи порой рисуют схемы некоторых
частей твоего тела, и это бывает безумно интересно, но сделать карту твоих
мыслей нелегко, ибо в голове у тебя всё перепутано и всё время меняется.
Чего-чего там только нет! Какие-то зигзаги вроде твоей температуры, вычерченной
на листе бумаги; вероятно, это дороги на острове – ведь Нигдешняя страна всегда
кажется нам островом: и всё там так ярко и удивительно – и коралловые рифы, и
быстроходный бриг, ставший на якорь в заливе, и дикари, и пустые приюты, и
гномы, но большей частью – портные, и пещера с бьющим из-под земли источником,
и принц с шестью старшими братьями, и ветхая хижина, и крошечная старушка, у
которой нос крючком. Во всём этом можно бы разобраться, но есть там ещё и
первый день в школе, и отцы, и круглый пруд, и рукоделие, и убийства, и
виселицы, и глаголы, после которых идёт дательный падеж, и шоколадный пудинг, и
больное горло («Ну-ка скажи „а-а!“), и расшатавшийся зуб („Три пенса, если вырвешь
его сам!“), и длинные брюки, и многое-многое другое. И то ли это разные части
острова, то ли просто одна карта просвечивает сквозь другую, – но только
всё это страшно запутано, особенно потому что всё это находится в движении.
Конечно,
Нигдешняя страна у каждого своя. У Джона, например, там была лагуна, над которой
летали фламинго, и он на них охотился. А у Майкла, который был ещё очень мал,
лагуны летали над фламинго. Джон жил на своём острове в перевёрнутой лодке,
которую он вытащил на песок, Майкл – в вигваме, умело сшитом из листьев. У
Джона друзей не было, у Майкла они появлялись по ночам, а Венди дружила с
волчонком, которого бросили родители. Впрочем, между этими островами всегда
есть семейное сходство, и, если б поставить их в ряд и велеть стоять смирно, ты
бы увидел, что носы у них одинаковые – да и не только носы! К этим волшебным берегам
вечно плывут в своих лодках дети. Там бывали и мы; нам и теперь ещё порой
слышен шум нездешнего прибоя, но ступить на те берега нам больше не дано!
Из всех
чудесных островов Нигдешний самый уютный и удобный: всё в нём рядом, прямо
рукой подать, и приключений хоть отбавляй. Там скучать не приходится. Днём,
когда играешь в остров Нигдешний со стульями и скатертью, он совсем не
страшный, но вечером, за те две минуты, пока ты не заснул, он вдруг оживает.
Вот потому-то в детской всегда горят ночники.
Время от
времени, разбирая мысли своих детей, миссис Дарлинг находила в них что-нибудь
непонятное, и самым загадочным для неё было слово „Питер“. Среди знакомых у Дарлингов
не было никакого Питера, и всё же он то и дело попадался ей в мыслях у Джона и
Майкла; ну а у Венди в мыслях он занимал главное место. Вглядевшись в это имя,
миссис Дарлинг увидела, что буквы в нём крупнее, чем в других словах, и
выглядит оно как-то дерзко.
– Да,
он очень любит дерзить, – подтвердила со вздохом Венди, когда миссис
Дарлинг расспросила её.
– Но
кто же он, доченька?
– Питер
Пэн! Ты ведь его знаешь, мама!
Миссис
Дарлинг его не знала, но, задумавшись о своём детстве, припомнила какого-то Питера
Пэна, который, по слухам, жил у фей. О нём рассказывали всякие чудеса: будто,
когда дети умирают, он летит с ними часть пути, чтобы им не было страшно. В детстве
она в него верила, но теперь, когда она вышла замуж и стала благоразумной, она
усомнилась в его существовании.
– Но
теперь уж он, конечно, вырос, – сказала она Венди.
– А
вот и нет, – уверенно ответила Венди. – Он ростом точь-в-точь как я.
Она
хотела сказать, что он не старше её да и ростом не больше; неизвестно, откуда
она это знала, – просто знала, и всё!
Миссис
Дарлинг рассказала об этом разговоре мужу, но он только рассмеялся.
– Уверяю
тебя, – сказал он, – весь этот вздор от Нэны. Такое только собаке
может прийти в голову. Ты не волнуйся – и всё забудется!
Однако
ничего не забылось, а вскоре этот негодник не на шутку испугал миссис Дарлинг.
С
детьми, бывает, приключаются самые невероятные вещи, которые их совсем не
пугают. Скажем, неделю спустя они могут невзначай заметить, что, гуляя в лесу,
встретили своего покойного отца и играли с ним. Так и Венди как ни в чём не
бывало сообщила однажды утром матери удивительную новость. Видишь ли, миссис
Дарлинг нашла на полу в детской какие-то листья, которых там, конечно, не было,
когда дети ложились спать. Миссис Дарлинг ломала себе голову над тем, откуда
они взялись, как вдруг Венди снисходительно улыбнулась и сказала:
– Ну,
конечно, опять этот Питер!
– Что
ты говоришь, Венди?
– Противный
мальчишка! Никогда не вытирает ноги, – вздохнула Венди. Сама она была
очень аккуратна.
Она
спокойно объяснила, что по ночам Питер прилетает иногда в детскую и, усевшись
на спинку кровати у неё в ногах, играет на дудочке. К счастью, Венди никогда не
просыпалась ночью, так что непонятно, откуда она это знала, – просто
знала, и всё!
– Чепуха,
дорогая! В дом нельзя войти, не постучав.
– По-моему,
он влезает в окно.
– На
третий этаж?!
– Так
ведь ты нашла листья у окна, мама?
Да,
ничего не скажешь, листья действительно лежали у окна. Миссис Дарлинг не знала,
что и подумать, а Венди всё было понятно: не могло же ей это просто присниться!
– Доченька, –
вскричала миссис Дарлинг, – но почему ты раньше мне ничего не сказала?
– Забыла, –
весело бросила Венди. Она торопилась завтракать.
Нет,
конечно, всё это ей просто приснилось!
Правда,
под окном лежали листья… Миссис Дарлинг внимательно их рассмотрела; они были
сухие и хрупкие, но миссис Дарлинг была совершенно уверена в том, что в Англии
деревьев с такими листьями нет. Со свечой в руке она осмотрела весь пол в
детской, ища следы таинственного посетителя. Она залезла кочергой в дымоход и
простукала стены. Она спустила мерную ленту из окна – до земли было тридцать футов,
а водосточной трубы, чтобы взобраться вверх, возле окна не было.
Ну,
конечно, Венди всё это просто приснилось!
Но нет,
это был не сон; следующей же ночью произошли необычайные события, подтвердившие
её слова, – с них-то всё и началось! Вечером дети, как всегда, лежали в
постелях. У Нэны этот вечер был выходной, и миссис Дарлинг сама искупала детей
и спела им колыбельную, пока один за другим они не выпустили её руки и не
ускользнули от неё в страну сна.
Было так
тихо и уютно, что собственные страхи показались ей смешными, и она спокойно
уселась с рукоделием у камина.
Она шила
для Майкла – близился день его рождения, когда он впервые должен был надеть
рубашку. Она пригрелась у огня, детская была слабо освещена тремя ночниками, и
вскоре шитьё выпало из её рук. Голова её опустилась на грудь – о, это было
прелестное зрелище… И она заснула. Взгляни же на них: Венди и Майкл – вон там,
Джон – здесь, а миссис Дарлинг у камина. Только четвёртого ночника в детской не
было.
Ей
снился сон. Ей снилось, что Нигдешний остров приблизился и оттуда появился
необычный мальчик. Он её не встревожил, ей казалось, что она уже различала его
черты раньше в лицах многих женщин, у которых не было детей. Возможно, он
виделся ей на лицах и некоторых матерей.
Но в её
сне он разорвал лёгкую завесу, которая затеняет Нигдеш-нюю страну, и она увидела,
что Венди, Джон и Майкл смотрят туда.
Сам по
себе сон этот ничего бы не значил, но, пока он ей снился, окно в детской
распахнулось, и в комнату прыгнул мальчик. Вместе с ним влетел какой-то
странный огонёк, не больше твоего кулака, который заметался по комнате словно
живой, и этот-то огонёк, по-моему, и разбудил миссис Дарлинг.
Она
вскрикнула и проснулась; увидев мальчика, она почему-то сразу поняла, что это
Питер Пэн. Если бы в комнате в эту минуту был ты, или я, или Венди, мы бы
заметили, что он очень похож на поцелуй, прятавшийся у миссис Дарлинг в уголке
рта. Он был очень хорош собой, платье ему заменяли сухие листья и берёзовый
сок, а зубы у него (нет, ты только подумай!) были все, как один, молочные. Они
так и сверкали, будто жемчужные! Увидев взрослую, он заскрежетал на неё зубами.
|