Увеличить |
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Мариано
Веркара-и-Ихос, начальник полиции Сан-Антонио, откинулся на спинку кресла в
зале суда и, довольный собой, со спокойной улыбкой принялся скручивать
сигарету. Все прошло так, как было задумано. Он весь день следил за тем, чтобы
старикашка судья не выпил глотка мескаля, и теперь был вознагражден за это:
судья провел процесс и вынес приговор, какого добивался шеф. Он не допустил ни
одного промаха. Шесть беглых пеонов были оштрафованы на крупную сумму и отправлены
назад на плантацию в Сантосе. Кабальный их контракт суд продлил на столько
времени, сколько потребуется, чтобы отработать штраф. А начальник полиции
благодаря этому стал богаче на двести золотых американских долларов. «Эти
гринго из Сантоса, – улыбнулся он про себя, – люди, с которыми стоит
иметь дело. Во-первых, они создают плантации и тем самым способствуют развитию
страны. А во-вторых, – и это главное, – денег у них куры не клюют, и
они хорошо платят за те мелкие услуги, которые я в состоянии им оказать».
Тут он
увидел Альвареса Торреса и широко улыбнулся.
– Послушайте, –
сказал испанец, пригибаясь к самому уху начальника полиции. – Мы можем
прикончить обоих этих чертей Морганов. Свинью Генри завтра повесят. Почему бы в
таком случае нам не отправить сегодня к праотцам и свинью Френсиса?
Начальник
полиции вопросительно поднял брови.
– Я
посоветовал этому гринго штурмовать тюрьму. Солано поверили его вракам и теперь
заодно с ним. Они наверняка попытаются сегодня вечером совершить налет. Раньше
им не успеть. Ваше дело приготовиться и проследить, чтобы Френсис Морган был
непременно убит в стычке.
– Ради
чего и почему? – неторопливо спросил начальник полиции. – Мне нужно
Генри убрать с дороги. Что же до Френсиса, то пусть возвращается к себе в свой
любимый Нью-Йорк.
– Он
должен быть сегодня же отправлен к праотцам, а почему – вы сейчас поймете. Как
вам известно из телеграмм, которые я посылаю через правительственную
радиостанцию и которые вы читаете…
– Позвольте,
такова была наша договоренность, и на этих условиях я выхлопотал вам разрешение
пользоваться правительственной радиостанцией, – напомнил начальник
полиции.
– Я
на это и не жалуюсь, – заверил его Торрес. – Итак, вам известно, что
у меня есть строго конфиденциальные и чрезвычайно важные дела с нью-йоркским
Риганом. – Он приложил руку к нагрудному карману. – Я только что
получил от него новую телеграмму. Он требует задержать свинью Френсиса здесь
еще на месяц, а если этот молодой человек и вовсе не вернется в Нью-Йорк, то,
насколько я понял сеньора Ригана, плакать никто не станет. Так вот, если мне
это удастся, то и вам неплохо будет.
– Но
вы еще не сказали мне, сколько вы за это получили и сколько получите, –
решил прощупать почву начальник полиции.
– На
этот счет у нас была договоренность частного характера, и сумма не так велика,
как вам может показаться. Он скупердяй, этот сеньор Риган, страшный скупердяй.
Тем не менее я по-честному поделюсь с вами, если наша затея увенчается успехом.
Начальник
полиции удовлетворенно кивнул и спросил:
– Ну,
уж тысчонку-то золотом вы получите?
– Думаю,
что да. Не может же этот ирландский боров заплатить мне меньше; а тогда пятьсот
долларов – ваши, если, конечно, свинья Френсис сложит голову в Сан-Антонио.
– А
может, и сто тысяч золотом получите? – продолжал допрашивать начальник
полиции.
Торрес
рассмеялся, словно услышал занятную шутку.
– Ну,
уж, во всяком случае, не тысячу, – не унимался его собеседник.
– Может,
расщедрится и даст больше, – подтвердил Торрес. – Вполне возможно,
что прибавит еще сотен пять; в таком случае, разумеется, половина этих денег
тоже будет ваша.
– Я
немедленно направляюсь в тюрьму, – заявил начальник полиции. – Можете
положиться на меня, сеньор Торрес, как я полагаюсь на вас. Пойдемте сейчас же,
не откладывая, и пойдемте вместе, чтобы вы сами могли убедиться, как я
подготовлюсь к приему Френсиса Моргана. Я еще не разучился владеть ружьем. А
кроме того, я скажу трем жандармам, чтоб они стреляли только в него. Так,
значит, этот собака-гринго собирается штурмовать нашу тюрьму? Пошли. Пошли
скорей.
Он встал
и решительным жестом отбросил в сторону сигарету. Но не успел он дойти и до середины
комнаты, как к нему подлетел какой-то оборванный мальчишка, с которого градом
струился пот, дернул его за рукав и, еле переводя дух, плаксивым голосом
пропищал:
– У
меня для вас важная новость. Вы мне заплатите за нее, высокочтимый сеньор? Я
бежал всю дорогу.
– Я
отправлю тебя в Сан-Хуан, чтобы тебя склевали сарычи, падаль ты этакая! –
был ответ.
Мальчишка
даже съежился от такой угрозы, но, подстегиваемый пустотою в желудке, страшной
бедностью и желанием иметь несколько монет, чтобы заплатить за вход на
предстоящий бой быков, призвал на помощь всю свою храбрость и повторил:
– Не
забудьте, сеньор, что я первый принес вам эту новость. Я бежал всю дорогу, чуть
не задохся, – вы же сами видите, сеньор. Я все скалку вам, только вы,
пожалуйста, не забудьте, что я бежал всю дорогу и что я первый сказал вам.
– Ах
ты скотина! Ладно, не забуду. Но тебе же будет хуже, если я запомню, что ты
первый мне сказал. Так что же у тебя за новость? Должно быть, она и сентаво не
стоит! А если она действительно этого не стоит, вот тогда ты пожалеешь, что
родился на свет божий. Сан-Хуан покажется тебе раем по сравнению с тем, что я с
тобой сделаю.
– Тюрьма…
– в страхе пролепетал мальчишка. – Гринго – тот самый, которого должны
были вчера повесить, – взорвал стену тюрьмы. Святые угодники! Дыра такая
большая, как колокольня на нашем соборе! И другой гринго – тот, который так
похож на него и которого должны были повесить завтра, – бежал вместе с ним
через эту дыру. Тот гринго вытащил его. Это я сам видел, собственными глазами,
и сейчас же побежал к вам сюда, всю дорогу бежал, и вы не забудете, сеньор…
Но
начальник полиции уже повернулся к Торресу и уничтожающим взглядом посмотрел на
него.
– Так,
по-вашему, этот сеньор Риган проявит королевскую щедрость, если заплатит нам с
вами ту великую сумму, которую обещал? Да он должен дать нам в пять раз больше,
в десять раз больше – ведь этот тигр-гринго крушит наши законы и порядки, и
даже крепкие стены нашей тюрьмы…
– Ну,
это, разумеется, только ложная тревога, перышко, которое показывает, в какую
сторону дует ветер и каковы намерения Френсиса Моргана, – пробормотал
Торрес с кислой улыбкой. – Не забудьте, что совет штурмовать тюрьму
исходил от меня.
– В
таком случае, значит, это вы и сеньор Риган оплатите нам расходы по
восстановлению тюрьмы? – спросил начальник полиции и, помолчав немного,
добавил: – Но я все-таки не верю, что он это сделал. Это невозможно. Даже
полоумный гринго не решился бы на такое.
Тут в
дверях появился жандарм Рафаэль, из раны на лбу у него текла кровь; расталкивая
ружьем любопытных, которые уже начали собираться вокруг Торреса и начальника
полиции, он предстал перед своим шефом.
– Мы
перебиты, – начал он. – Тюрьма почти вся разрушена. Динамит! Сто
фунтов динамита! Тысяча! Мы храбро кинулись спасать тюрьму. Но она взлетела на
воздух. Ведь не шутка – тысяча фунтов динамита! Я упал без сознания, но не
выпустил винтовки из рук. После я пришел в себя и осмотрелся. Вокруг меня были
одни мертвецы! Храбрый Педро, храбрый Игнасио, храбрый Аугустино – все, все
лежали мертвые! – Рафаэлю следовало бы сказать: «мертвецки пьяные», но
натура у него, как у всякого латиноамериканца, была сложная, и потому он в
трагических чертах обрисовал эту катастрофу, так что он и все другие жандармы
выглядели героями, как это искренне представилось его воображению. – Они
лежали мертвые. Но, может, и не мертвые, а только оглушенные. Я пополз.
Пробрался в камеру этого гринго Моргана. Пусто. В стене зияет огромная,
страшная дыра. Я выполз через нее на улицу. Видку: стоит большая толпа. Но
гринго Моргана уже и след простыл. Я поговорил с одним оборванцем, который
видел, как это произошло. Их ждали лошади. Они поскакали к берегу. Там уже
стояла под парусами шхуна. У Френсиса Моргана к седлу был привязан мешок с
золотом: оборванец видел его своими глазами. Большой такой мешок…
– А
дыра большая? – спросил начальник полиции. – Дыра в стене?
– Да
побольше мешка будет, куда больше, – отвечал Рафаэль. – Хотя мешок у
гринго большой – так мне этот оборванец сказал. И мешок был привязан у Моргана
к седлу.
– Моя
тюрьма! – воскликнул начальник полиции; он выхватил кинжал и поднял вверх,
держа за лезвие так, что рукоятка его, на которой с большим искусством был
вырезан распятый Христос, казалась настоящим крестом. – Клянусь всеми
святыми, я буду мстить! О, наша тюрьма! Наше правосудие! Наш закон!.. Лошадей!
Скорее лошадей! Жандарм, лошадей, живо! – Он быстро обернулся к Торресу и
накинулся на него, хотя тот не произнес ни слова: – К черту сеньора Ригана! Мне
хоть бы уж свое-то вернуть! Меня оскорбили! Разрушили мою тюрьму! Надругались
над моим законом – нашим законом, дорогие друзья! Лошадей! Лошадей! Отобрать их
у проезжих! Да скорее же! Скорей!
Капитан
Трефэзен, владелец «Анджелики», сын индианки из племени майя и негра с Ямайки,
шагал взад и вперед по узкой палубе своей шхуны, посматривая в сторону
Сан-Антонио, откуда уже отчалила переполненная людьми шлюпка, и раздумывал: не
удрать ли ему от этого сумасшедшего американца, зафрахтовавшего его судно? Или,
может быть, разорвать контракт и составить новый – на сумму в три раза большую?
Трефэзена терзали противоречивые веления его смешанной крови: как негр, он был
склонен к осторожности и соблюдению панамских законов, а как индеец – стремился
к беззаконию и конфликтам.
Верх
одержала индейская кровь: капитан приказал поднять кливер и направил шхуну к
берегу, чтобы поскорее подобрать приближавшуюся шлюпку. Разглядев, что все
Солано и Морганы вооружены ружьями, он чуть было не пустился наутек и не бросил
их на произвол судьбы. Но когда он увидел на корме женщину, склонность к
романтике и алчность побудили его дождаться и взять шлюпку на борт, ибо он
знал, что если женщина замешана в делах мужчин, то вместе с ней появляются
опасность и деньги.
Итак, на
борту появилась женщина, а следовательно – опасность и деньги: Леонсия, ружья и
мешок с золотом. Все, что было в шлюпке, не без труда попало на шхуну:
поскольку ветер был слабым, капитан не потрудился даже приостановить судно.
– Рад
приветствовать вас на борту «Анджелики», сэр, – широко улыбнулся капитан
Трефэзен, здороваясь с Френсисом. – А это кто? – спросил он, кивая на
Генри.
– Мой
друг, капитан, мой гость и даже родственник.
– Осмелюсь
вас спросить, сэр, а что это за джентльмены с такой поспешностью скачут там по
берегу?
Френсис
взглянул на группу всадников, галопом несшихся по песчаному пляжу, бесцеремонно
выхватил из рук капитана бинокль и направил его на берег.
– Во
главе едет сам шеф, – сообщил он, обращаясь к Леонсии и ее родичам, –
а следом за ним жандармы. – Внезапно он издал какое-то восклицание, потом
долго смотрел в бинокль и, наконец, покачал головой: – Мне показалось, что я
увидел с ними нашего друга Торреса.
– С
кем, с нашими врагами?! – не веря собственным ушам, вскричала Леонсия. Она
вспомнила, как Торрес, только сегодня утром, на веранде асьенды, предлагал ей
руку и сердце и говорил, что она может распоряжаться его жизнью и честью.
– Я,
должно быть, ошибся, – признался Френсис. – Они как-то все сбились в
кучу. Но шефа я хорошо различил: он скачет головы на две впереди.
– А
что за субъект этот Торрес? – резко спросил Генри. – Он с самого
начала мне не понравился, а у вас в доме, Леонсия, его всегда радушно
принимают.
– Прошу
прощения, сэр, извините меня, пожалуйста, – вкрадчиво прервал их капитан
Трефэзен, – и разрешите со всем смиреннейшим почтением повторить мой
вопрос, сэр: кто эти всадники, которые так стремительно скачут там вдоль
берега? Кто они такие, сэр?
– Они
чуть не повесили меня вчера, – расхохотался Френсис. – А завтра
собирались повесить вот этого моего родственника. Только мы их надули. И, как
видите, вот мы здесь. А теперь, мистер шкипер, прошу обратить внимание на то,
что паруса наши только хлопают по ветру. Мы не двигаемся. Сколько еще вы
намерены торчать тут?
– Мистер
Морган, сэр, – последовал ответ, – я с глубочайшей почтительностью
служу вам как клиенту, зафрахтовавшему мое судно. Но должен поставить вас в
известность, что я британский подданный. Король Георг – мой король, сэр, и ему
я прежде всего обязан повиноваться, а также установленным им законам о плавании
в иностранных водах, сэр. Мне ясно, сэр, что вы нарушили законы этой страны, к
берегам которой я доставил вас, – иначе вон те блюстители порядка не преследовали
бы вашу милость с такой настойчивостью. А кроме того, мне ясно, что вы хотите,
чтобы я нарушил законы мореплавания и помог вам бежать. Однако честь обязывает
меня, сэр, оставаться здесь до тех пор, пока это маленькое недоразумение,
которое, по всей вероятности, произошло на берегу, не будет улажено к
удовлетворению всех заинтересованных сторон, сэр, а также к удовлетворению
моего законного монарха.
– Поднимай
паруса и выходи в море, шкипер! – гневно прервал его Генри.
– Надеюсь,
вы всемилостивейше извините меня, сэр, но, к сожалению, я должен вам сказать
две вещи. Во-первых, не вы являетесь лицом, зафрахтовавшим у меня судно; а
во-вторых, не вы мой доблестный король Георг, которому я присягал служить верой
и правдой.
– Но
я-то зафрахтовал твое судно, шкипер, – добродушно вмешался Френсис,
научившийся уже ладить с метисом. – Так будь любезен взяться за штурвал и
вывести нас из лагуны Чирикви – да ради бога поскорее, а то ветер стихает.
– Но
в контракте не указано, сэр, что «Анджелика» должна нарушать законы Панамы и
короля Георга.
– Я
хорошо заплачу тебе, – пообещал Френсис, начиная терять терпение. –
Берись за дело.
– В
таком случае, сэр, вы согласны заключить со мной новый контракт на сумму в три
раза большую?
Френсис
утвердительно кивнул.
– Тогда
одну минуточку, сэр, я сейчас. Я только сбегаю в каюту за пером и бумагой, чтоб
мы могли составить документ.
– О
господи! – простонал Френсис. – Да развернись же и сдвинься хоть
немного с места. Ведь мы можем составить эту бумагу и на ходу, не обязательно во
время стоянки. Смотри! Они стреляют!
Капитан-метис,
услышав залп, окинул взглядом развернутые паруса и обнаружил дырку от пули у
самого верха грот-мачты.
– Хорошо,
сэр, – согласился он. – Вы джентльмен и человек чести. Я верю вам на
слово и надеюсь, что вы подпишете документ при первой же возможности… Эй ты,
черномазый! Берись за штурвал! Держи руль! Живо, черные дьяволы, ослабить
главный парус! А ты, Персиваль, помоги вон там!
Команда
мигом повиновалась. Персиваль, вечно ухмыляющийся негр из Кингстона, а также
другой, которого звали Хуаном, – светло-желтый цвет кожи и нежные и
тонкие, как у девушки, пальцы, свидетельствовали о том, что он метис –
полуиспанец, полуиндеец, – кинулись ослаблять паруса.
– Дай
этому черномазому по башке, если он и дальше будет дерзить, – буркнул
Генри, обращаясь к Френсису. – Или поручи это мне, я в два счета с ним
расправлюсь.
Но
Френсис покачал головой:
– Он
славный малый, только он из ямайских негров, а ты знаешь, какие они. К тому же
в нем есть и индейская кровь. Лучше давай уде ладить с ним, раз такой это гусь.
Ничего плохого у него в мыслях нет – просто хочет содрать подороже: ведь он
рискует своей шхуной, ее могут конфисковать. А кроме того, он страдает манией
vocabularitis: он просто лопнет, если не будет изрекать всякую мудреную чепуху.
В эту
минуту к ним подошел Энрико Солано – ноздри его раздувались, а пальцы
нетерпеливо барабанили по ружью, в то время как глаза то и дело обращались к
берегу, откуда велась беспорядочная стрельба.
– Я
серьезно виноват перед вами, сеньор Морган, – сказал он, протягивая руку
Генри. – Я был так удручен смертью моего любимого брата Альфаро, что,
признаюсь, в первую минуту счел вас повинным в его убийстве. – Тут глаза
старого Энрико сверкнули гневом – неистребимым, но истребляющим. – Это
было самое настоящее убийство, коварно совершенное каким-то трусом, удар в
спину под покровом темноты. И как это я сразу не сообразил! Но я был так сражен
горем, а все улики были против вас. Я даже забыл, что моя горячо любимая и
единственная дочь помолвлена с вами; не подумал, что человек таких нравственных
качеств – прямой, мужественный, храбрый – не способен нанести удар в спину под
покровом темноты. Я сожалею о своей ошибке. Прошу извинить меня. И я снова с
гордостью рад принять вас в нашу семью как будущего мужа моей Леонсии.
Пока
Генри Моргана столь чистосердечно принимали обратно в лоно семьи Солано,
Леонсия с раздражением думала: зачем ее отцу нужно следовать этому глупому
латиноамериканскому обычаю и говорить так много пышных слов, когда достаточно
было бы одной-единственной фразы, крепкого рукопожатия и откровенного взгляда
друг другу в глаза? Окажись на месте ее отца Генри или Френсис, они,
несомненно, так и вели бы себя. Ну почему, почему все ее испанские родичи любят
выражаться так цветисто и многословно, совсем как этот ямайский негр!
Френсис
же тем временем изо всех сил старался делать вид, что происходящее нимало не
интересует его; тем не менее он все-таки заметил, что желтолицый матрос по
имени Хуан шепчется о чем-то с остальной командой, многозначительно пожимает
плечами и ожесточенно жестикулирует.
|