Увеличить |
XII
Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи‑барышни, в гостиной остались Николай и Соня‑племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из‑под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
- Да, ma chère, - сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. - Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chère. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба‑то? - сказал граф вопросительно.
- Да ведь война, говорят, объявлена, - сказала гостья.
- Давно говорят, - сказал граф. - Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chère, вот дружба‑то! - повторил он. - Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
- Совсем не из дружбы, - отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. - Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью‑барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
- Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? - сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
- Я уж вам говорил, папенька, - сказал сын, - что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, - говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью‑барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
- Ну, ну, хорошо! - сказал старый граф, - всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, - прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
- Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, - сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. - В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно‑озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
- Как секреты‑то этой всей молодежи шиты белыми нитками! - сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. - Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело - двоюродные братцы и сестрицы,] - прибавила она.
- Да, - сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. - Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
- Всё от воспитания зависит, - сказала гостья.
- Да, ваша правда, - продолжала графиня. - До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, - говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. - Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
- Да, славные, славные ребята, - подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. - Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chère!
- Какое милое существо ваша меньшая, - сказала гостья. - Порох!
- Да, порох, - сказал граф. - В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
- Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
- О, нет, какой рано! - сказал граф. - Как же наши матери выходили в двенадцать‑тринадцать лет замуж?
- Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? - сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. - Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей: Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
- Да, меня совсем иначе воспитывали, - сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
- Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что‑нибудь необыкновенное, - сказала гостья.
- Что греха таить, ma chère! Графинюшка мудрила с Верой, - сказал граф. - Ну, да что ж! всё‑таки славная вышла, - прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
- Что за манера! Уж сидели, сидели! - сказала графиня, проводя гостей.
|