Увеличить |
Я бережно собрал всё, что удалось мне разузнать об
истории бедного Вертера, предлагаю ее вашему вниманию и думаю, что вы будете
мне за это признательны. Вы проникнетесь любовью и уважением к его уму и сердцу
и прольёте слезы над его участью.
А ты, бедняга, подпавший тому же искушению, почерпни силы
в его страданиях, и пусть эта книжка будет тебе другом, если по воле судьбы или
по собственной вине ты не найдешь себе друга более близкого.
Книга первая
4 мая 1771
года
Как счастлив я, что уехал! Бесценный друг, что такое
сердце человеческое? Я так люблю тебя, мы были неразлучны, а теперь расстались,
и я радуюсь! Я знаю, ты простишь мне это. Ведь все прочие мои привязанности
словно нарочно были созданы для того, чтобы растревожить мне душу. Бедняжка
Леонора! И все-таки я тут ни при чем! Моя ли вина, что страсть росла в сердце
бедной девушки, пока меня развлекали своенравные прелести ее сестрицы! И все же
— совсем ли я тут неповинен? Разве не давал я пищи ее увлечению? Разве не были
мне приятны столь искренние выражения чувств, над которыми мы частенько
смеялись, хотя ничего смешного в них не было, разве я… Ах, да смеет ли человек
судить себя! Но я постараюсь исправиться, обещаю тебе, милый мой друг, что
постараюсь, и не буду, по своему обыкновению, терзать себя из-за всякой мелкой
неприятности, какую преподносит нам судьба; я буду наслаждаться настоящим, а
прошлое пусть останется прошлым. Конечно же, ты прав, мой милый, люди, —
кто их знает, почему они так созданы, — люди страдали бы гораздо меньше,
если бы не развивали в себе так усердно силу воображения, не припоминали бы без
конца прошедшие неприятности, а жили бы безобидным настоящим.
Не откажи в любезности сообщить моей матери, что я
добросовестно исполнил ее поручение и вскоре напишу ей об этом. Я побывал у
тетки, и она оказалась вовсе не такой мегерой, какой ее у нас изображают. Это
жизнерадостная женщина сангвинического нрава и добрейшей души. Я изложил ей
обиды матушки по поводу задержки причитающейся нам доли наследства; тетка
привела мне свои основания и доводы и назвала условия, на которых согласна
выдать все и даже больше того, на что мы притязаем. Впрочем, я не хочу сейчас
распространяться об этом; скажи матушке, что все уладится. Я же, милый мой,
лишний раз убедился на этом пустячном деле, что недомолвки и закоренелые
предубеждения больше вносят в мир смуты, чем коварство и злоба. Во всяком
случае, последние встречаются гораздо реже.
А вообще живется мне здесь отлично. Одиночество —
превосходное лекарство для моей души в этом райском краю, и юная пора года
щедро согревает мое сердце, которому часто бывает холодно в нашем мире. Каждое
дерево, каждый куст распускаются пышным цветом, и хочется быть майским жуком,
чтобы плавать в море благоуханий и насыщаться ими.
Город сам по себе мало привлекателен, зато природа
повсюду вокруг несказанно прекрасна. Это побудило покойного графа фон М.
разбить сад на одном из холмов, расположенных в живописном беспорядке и
образующих прелестные долины. Сад совсем простой, и с первых же шагов видно,
что планировал его не ученый садовод, а человек чувствительный, искавший для
себя радостей уединения. Не раз уже оплакивал я усопшего, сидя в обветшалой
беседке, — его, а теперь и моем любимом уголке. Скоро я стану полным
хозяином этого сада; садовник успел за несколько дней привязаться ко мне, и
жалеть ему об этом не придется.
10 мая
Душа моя озарена неземной радостью, как эти чудесные
весенние утра, которыми я наслаждаюсь от всего сердца. Я совсем один и
блаженствую в здешнем краю, словно созданном для таких, как я. Я так счастлив,
мой друг, так упоен ощущением покоя, что искусство мое страдает от этого. Ни
одного штриха не мог бы я сделать, а никогда не был таким большим художником,
как в эти минуты. Когда от милой моей долины поднимается пар и полдневное
солнце стоит над непроницаемой чащей темного леса и лишь редкий луч
проскальзывает в его святая святых, а я лежу в высокой траве у быстрого ручья
и, прильнув к земле, вижу тысячи всевозможных былинок и чувствую, как близок
моему сердцу крошечный мирок, что снует между стебельками, наблюдаю эти
неисчислимые, непостижимые разновидности червяков и мошек и чувствую близость
всемогущего, создавшего нас по своему подобию, веяние вселюбящего, судившего
нам парить в вечном блаженстве, когда взор мой туманится и все вокруг меня и
небо надо мной запечатлены в моей душе, точно образ возлюбленной, — тогда,
дорогой друг, меня часто томит мысль: «Ах! Как бы выразить, как бы вдохнуть в
рисунок то, что так полно, так трепетно живет во мне, запечатлеть отражение
моей души, как душа моя — отражение предвечного бога!» Друг мой… Но нет! Мне не
под силу это, меня подавляет величие этих явлений.
|