СТРАШИЛА
Элли шла уже несколько часов и устала. Она присела отдохнуть
у голубой изгороди, за которой расстилалось поле спелой пшеницы.
Около изгороди стоял длинный шест, на нём торчало соломенное
чучело — отгонять птиц. Голова чучела была сделана из мешочка, набитого
соломой, с нарисованными на нём глазами и ртом, так что получалось смешное
человеческое лицо. Чучело было одето в поношенный голубой кафтан; кое-где из
прорех кафтана торчала солома. На голове была старая потёртая шляпа, с которой
были срезаны бубенчики, на ногах — старые голубые ботфорты, какие носили
мужчины в этой стране. Чучело имело забавный и вместе с тем добродушный вид.
Элли внимательно разглядывала смешное разрисованное лицо
чучела и удивилась, видя, что оно вдруг подмигнуло ей правим глазом. Она
решила, что ей почудилось: ведь чучела никогда не мигают в Канзасе. Но фигура
закивала головой с самым дружеским видом.
Элли испугалась, а храбрый Тотошка с лаем набросился на
изгородь, за которой был шест с чучелом.
— Добрый день! — сказало чучело немного хриплым голосом.
— Ты умеешь говорить? — удивилась Элли.
— Научился, когда ссорился тут с одной вороной. Как ты
поживаешь?
— Спасибо, хорошо! Скажи, нет ли у тебя заветного желания?
— У меня? О, у меня целая куча желаний! — И чучело
скороговоркой начало перечислять: — Во-первых, мне нужны серебряные бубенчики
на шляпу, во-вторых, мне нужны новые сапоги, в-третьих…
— Хватит, хватит! — перебила Элли. — Какое из них самое
заветное?
— Самое-самое? — Чучело немного подумало. — Сними меня
отсюда! Очень скучно торчать здесь день и ночь и пугать противных ворон,
которые, кстати сказать совсем меня не боятся!
— Разве ты не можешь сойти сам?
— Нет, в меня сзади воткнули кол. Если бы ты вытащила его из
меня, я был бы тебе очень благодарен!
Элли наклонила кол и, вцепившись обеими руками в чучело
стащила его.
— Чрезвычайно признателен! — пропыхтело чучело, очутившись
на земле. — Я чувствую себя прямо новым человеком. Если бы ещё получить
серебряные бубенчики на шляпу, да новые сапоги!
Чучело заботливо расправило кафтан, стряхнуло с себя
соломинки и, шаркнув ножкой по земле, представилось девочке:
— Страшила!
— Что ты говоришь! — не поняла Элли.
— Я говорю: Страшила. Это так меня назвали: ведь я должен
пугать ворон. А тебя как зовут?
— Элли.
— Красивое имя! — сказал Страшила.
Элли смотрела на него с удивлением. Она не могла понять,
как, чучело, набитое соломой и с нарисованным лицом, ходит и говорит.
Но тут возмутился Тотошка и с негодованием воскликнул:
— А почему ты со мной не здороваешься?
— Ах, виноват, виноват! — извинился Страшила и крепко пожал
пёсику лапу. — Честь имею представиться, Страшила!
— Очень приятно! А я Тото! Но близким друзьям позволительно
звать меня Тотошкой!
— Ах, Страшила, как я рада, что исполнила самое заветное
твоё желание! — сказала Элли.
— Извини, Элли, — сказал Страшила, снова шаркнув ножкой, —
но я, оказывается, ошибся. Моё самое заветное желание — получить мозги!
— Мозги!?
— Ну да, мозги. Очень неприятно, когда голова у тебя набита
соломой…
— Как же тебе не стыдно обманывать? — с упрёком спросила
Элли.
— А что значит — обманывать? Меня сделали только вчера и я
ничего не знаю…
— Откуда же ты узнал, что у тебя в голове солома, а у людей
— мозги?
— Это мне сказала одна ворона, когда я с ней ссорился. Дело,
видишь ли, Элли, было так. Сегодня утром поблизости от меня летала большая
взъерошенная ворона и не столько клевала пшеницу, сколько выбивала из неё на
землю зёрна. Потом она нахально уселась на моё плечо и клюнула меня в щёку.
«Кагги-карр! — насмешливо прокричала ворона. — Вот так чучело! Толку-то от него
ничуть! Какой это чудак-фермер думал, что мы, вороны, будем его бояться?..» Ты
понимаешь, Элли, я страшно рассердился и изо всех сил пытался заговорить. И
какова была моя радость, когда это мне удалось. Но, понятно, у меня сначала
выходило не очень складно. «Пш… пш… пшла… прочь, гадкая! — закричал я. — Нс…
нс… Не смей клевать меня! Я прт… шрт… я страшный!» — Я даже сумел ловко
сбросить ворону с плеча, схватив её за крыло рукой. Ворона, впрочем, ничуть не
смутилась и принялась нагло клевать колосья прямо передо мной. «Эка, удивил, —
сказала она. — Точно я не знаю, что стране Гудвина и чучело сможет заговорить,
если сильно захочет! А всё равно я тебя не боюсь! С шеста ведь ты не слезешь!»
— «Пшш… пшш… пшла! Ах, я несчастный, — чуть не зарыдал я. — И правда, куда я
годен? Даже поля от ворон уберечь не могу».
При всём своём нахальстве, эта ворона была, по-видимому,
добрая птица, — продолжал Страшила. — Ей стало меня жаль. «А ты не печалься
так! — хрипло сказала она мне. — Если бы у тебя были мозги в голове, ты был бы
как все люди! Мозги — единственная стоящая вещь у вороны… И у человека!» Вот
так-то я и узнал, что у людей бывают мозги, а у меня их нет. Я весело закричал:
«эй-гей-гей-го! Да здравствуют мозги! Я себе обязательно их раздобуду!» Но
ворона очень капризная птица, и сразу охладила мою радость. «Кагги-карр!… —
захохотала она. — Коли нет мозгов, так и не будет! Карр-карр!…» И она улетела,
а вскоре пришли вы с Тотошкой, — закончил Страшила свой рассказ. — Вот теперь,
Элли, скажи: можешь ты дать мне мозги?
— Нет, что ты! Это может сделать разве только Гудвин в
Изумрудном городе. Я как раз сама иду к нему просить, чтобы он вернул меня в
Канзас, к папе и маме.
— А где это Изумрудный город и кто такой Гудвин?
— Разве ты не знаешь?
— Нет, — печально ответил Страшила. — Я ничего не знаю. Ты
ты же видишь, я набит соломой и у меня совсем нет мозгов.
— Ох, как мне тебя жалко! — вздохнула девочка.
— Спасибо! А если я пойду с тобой в Изумрудный город, Гудвин
обязательно даст мне мозги?
— Не знаю. Но если великий Гудвин и не даст тебе мозгов,
хуже не будет, чем теперь.
— Это верно, — сказал Страшила. — Видишь ли, — доверчиво
продолжал он, — меня нельзя ранить, так как я набит соломой. Ты можешь насквозь
проткнуть меня иглой, и мне не будет больно. Но я не хочу, чтобы люди называли
меня глупцом, а разве без мозгов чему-нибудь научишься?
— Бедный! — сказала Элли. — Пойдём с нами! Я попрошу Гудвина
помочь тебе.
— Спасибо! — ответил Страшила и снова раскланялся.
Право, для чучела, прожившего на свете один только день, он
был удивительно вежлив.
Девочка помогла Страшиле сделать первые два шага, и они
вместе пошли в Изумрудный город по дороге, вымощенной жёлтым кирпичом.
Сначала Тотошке не нравился новый спутник. Он бегал вокруг
чучела и обнюхивал его, считая, что в соломе внутри кафтана есть мышиное
гнездо. Он недружелюбно лаял на Страшилу и делал вид, что хочет его укусить.
— Не бойся Тотошки, — сказала Элли. — Он не укусит тебя.
— Да я и не боюсь! Разве можно укусить солому? Дай я понесу
твою корзинку. Мне это нетрудно: я ведь не могу уставать. Скажу тебе по
секрету, — прошептал он на ухо девочке своим хрипловатым голосом, — есть только
одна вещь на свете, которой я боюсь.
— О! — воскликнула Элли. — Что же это такое? Мышь?
— Нет! Горящая спичка!!!
Через несколько часов дорога стала неровной. Страшила часто
спотыкался. Попадались ямы. Тотошка перепрыгивал через них, а Элли обходила
кругом. Но Страшила шёл прямо, падал и растягивался во всю длину. Он не
ушибался. Элли брала его за руку, поднимала, и Страшила шагал дальше, смеясь
над своей неловкостью.
Потом Элли подобрала у края дороги толстую ветку и
предложила её Страшиле вместо трости. Тогда дело пошло лучше, и походка
Страшилы стала твёрже.
Домики попадались всё реже, плодовые деревья совсем исчезли.
Страна становилась малонаселённой и угрюмой.
Путники уселись у ручейка. Элли достала хлеб и предложила
кусочек Страшиле, но он вежливо отказался.
— Я никогда не хочу есть. И это очень удобно для меня.
Элли не настаивала и отдала кусок Тотошке; пёсик жадно
проглотил его и стал на задние лапки, прося ещё.
— Расскажи мне о себе, Элли, о своей стране, — попросил
Страшила.
Элли долго рассказывала о широкой канзасской степи, где
летом всё так серо и пыльно и всё совершенно не такое, как в этой удивительной
стране Гудвина.
Страшила слушал внимательно.
— Я не понимаю, почему ты хочешь вернуться в свой сухой и
пыльный Канзас.
— Ты потому не понимаешь, что у тебя нет мозгов, — горячо
ответила девочка. — Дома всегда лучше!
Страшила лукаво улыбнулся.
— Солома, которой я набит, выросла на поле, кафтан сделал
портной, сапоги сшил сапожник. Где же мой дом? На поле, у портного или у
сапожника?
Элли растерялась и не знала что ответить.
Несколько минут она сидела молча.
— Может быть, теперь ты мне расскажешь что-нибудь? —
спросила девочка.
Страшила взглянул на неё с упрёком:
— Моя жизнь так коротка, что я ничего не знаю. Ведь меня
сделали только вчера, и я понятия не имею, что было раньше на свете. К счастью,
когда хозяин делал меня, он прежде всего нарисовал мне уши, и я мог слышать,
что делается вокруг. У хозяина гостил другой жевун, и первое, что я услышал,
были его слова: «А ведь уши-то велики!» — «Ничего! В самый раз!» — ответил
хозяин и нарисовал мне правый глаз.
И я с любопытством начал разглядывать всё, что делается
вокруг, так как — ты понимаешь — ведь я в первый раз смотрел на мир.
«Подходящий глазок» — сказал гость. — Не пожалел голубой
краски!»
«Мне кажется, другой вышел немного больше», — сказал хозяин,
кончив рисовать мой второй глаз.
Потом он сделал мне из заплатки нос и нарисовал рот, но я не
умел ещё говорить, потому что не знал, зачем у меня рот. Хозяин надел на меня
свой старый костюм и шляпу, с которой ребятишки срезали бубенчики. Я был
страшно горд, и мне казалось, что выгляжу, как настоящий человек.
«Этот парень будет чудесно пугать ворон», — сказал фермер.
«Знаешь что? Назови его Страшилой!» — посоветовал гость и
хозяин согласился.
Дети фермера весело закричали: «Страшила! Страшила! Пугай
ворон!»
Меня отнесли на поле, проткнули шестом и оставили одного.
Было скучно висеть, но слезть я не мог. Вчера птицы ещё боялись меня, но
сегодня уже привыкли. Тут я и познакомился с доброй вороной, которая рассказала
мне про мозги. Вот было бы хорошо, если бы Гудвин дал их мне…
— Я думаю, он тебе поможет, — подбодрила его Элли.
— Да, да! Неудобно чувствовать себя глупцом, когда даже
вороны смеются над тобой.
— Идём! — сказала Элли, встала и подала Страшиле корзинку.
К вечеру путники вошли в большой лес. Ветви деревьев
спускались низко и загораживали дорогу, вымощенную жёлтым кирпичом. Солнце
зашло и стало совсем темно.
— Если увидишь домик, где можно переночевать, скажи мне, —
попросила Элли сонным голосом. — Очень неудобно и страшно идти в темноте.
Скоро Страшила остановился.
— Я вижу справа маленькую хижину. Пойдём туда?
— Да, да! — ответила Элли. — Я так устала!..
Они свернули с дороги и скоро дошли до хижины. Элли нашла в
углу постель из мха и сухой травы и сейчас же уснула, обняв рукой Тотошку. А
Страшила сидел на пороге, оберегая покой обитателей хижины.
Оказалось, что Страшила караулил не напрасно. Ночью какой-то
зверь с белыми полосками на спине и на чёрной свиной мордочке попытался
проникнуть в хижину. Скорее всего, его привлёк запах съестного из Эллиной
корзинки, но Страшиле показалось, что Элли угрожает большая опасность. Он,
затаившись, подпустил врага к самой двери (враг этот был молодой барсук, но
этого Страшила, конечно не знал). И когда барсучишка уже просунул в дверь свой
любопытный нос, принюхиваясь к соблазнительному запаху, Страшила стегнул его
прутиком по жирной спине.
Барсучишка взвыл, кинулся в чащу леса, и долго ещё слышался
из-за деревьев его обиженный визг…
Остаток ночи прошёл спокойно: лесные звери поняли, что у
хижины есть надёжный защитник. А Страшила, который никогда не уставал и никогда
не хотел спать, сидел на пороге, пялил глаза в темноту и терпеливо дожидался
утра.
|