Увеличить |
XVI
По всем комнатам дачного дома ходили дворники, садовники и
лакеи, вынося вещи. Шкафы и комоды были раскрыты; два раза бегали в лавочку за
бечевками; по полу валялась газетная бумага. Два сундука, мешки и увязанные
пледы были снесены в переднюю. Карета и два извозчика стояли у крыльца. Анна,
забывшая за работой укладки внутреннюю тревогу, укладывала, стоя пред столом в
своем кабинете, свой дорожный мешок, когда Аннушка обратила ее внимание на стук
подъезжающего экипажа. Анна взглянула в окно и увидала у крыльца курьера
Алексея Александровича, который звонил у входной двери.
– Поди узнай, что такое, – сказала она и с
спокойною готовностью на все, сложив руки на коленах, села на кресло. Лакей
принес толстый пакет, надписанный рукою Алексея Александровича.
– Курьеру приказано привезти ответ, – сказал он.
– Хорошо, – сказала она и, как только человек
вышел, трясущимися пальцами разорвала письмо. Пачка заклеенных в бандерольке
неперегнутых ассигнаций выпала из него. Она высвободила письмо и стала читать с
конца. «Я делал приготовления для переезда, я приписываю значение исполнению
моей просьбы», – прочла она. Она пробежала дальше, назад, прочла все и еще
раз прочла письмо все сначала. Когда она кончила, она почувствовала, что ей
холодно и что над ней обрушилось такое страшное несчастие, какого она не
ожидала.
Она раскаивалась утром в том, чтó она сказала мужу, и желала
только одного, чтоб эти слова были как бы не сказаны. И вот письмо это
признавало слова несказанными и давало ей то, чего она желала. Но теперь это
письмо представлялось ей ужаснее всего, что только она могла себе представить.
«Прав! прав! – проговорила она. – Разумеется, он
всегда прав, он христианин, он великодушен! Да, низкий, гадкий человек! И этого
никто, кроме меня, не понимает и не поймет; и я не могу растолковать. Они
говорят: религиозный, нравственный, честный, умный человек; но они не видят,
что я видела. Они не знают, как он восемь лет душил мою жизнь, душил все, что
было во мне живого, что он ни разу и не подумал о том, что я живая женщина,
которой нужна любовь. Не знают, как на каждом шагу он оскорблял меня и
оставался доволен собой. Я ли не старалась, всеми силами старалась, найти
оправдание своей жизни? Я ли не пыталась любить его, любить сына, когда уже
нельзя было любить мужа? Но пришло время, я поняла, что я не могу больше себя
обманывать, что я живая, что я не виновата, что Бог меня сделал такою, что мне
нужно любить и жить. И теперь что же? Убил бы он меня, убил бы его, я все бы
перенесла, я все бы простила, но нет, он…»
«Как я не угадала того, что он сделает? Он сделает то, что
свойственно его низкому характеру. Он останется прав, а меня, погибшую, еще
хуже, еще ниже погубит…» «Вы сами можете предположить то, что ожидает вас и
вашего сына», – вспомнила она слова из письма. «Это угроза, что он отнимет
сына, и, вероятно, по их глупому закону это можно. Но разве я не знаю, зачем он
говорит это? Он не верит и в мою любовь к сыну или презирает (как он всегда и
подсмеивался), презирает это мое чувство, но он знает, что я не брошу сына, не
могу бросить сына, что без сына не может быть для меня жизни даже с тем, кого я
люблю, но что, бросив сына и убежав от него, я поступлю, как самая позорная,
гадкая женщина, он знает это и знает, что я не в силах буду сделать этого».
«Наша жизнь должна идти как прежде», – вспомнила она
другую фразу письма. «Эта жизнь была мучительна еще прежде, она была ужасна в
последнее время. Что же это будет теперь? И он знает все это, знает, что я не
могу раскаиваться в том, что я дышу, что я люблю; знает, что, кроме лжи и
обмана, из этого ничего не будет; но ему нужно продолжать мучать меня. Я знаю
его! Я знаю, что он, как рыба в воде, плавает и наслаждается во лжи. Но нет, я
не доставлю ему этого наслаждения, я разорву эту его паутину лжи, в которой он
меня хочет опутать; пусть будет, что будет. Все лучше лжи и обмана!»
«Но как? Боже мой! Боже мой! Была ли когда-нибудь женщина
так несчастна, как я?..»
– Нет, разорву, разорву! – вскрикнула она,
вскакивая и удерживая слезы. И она подошла к письменному столу, чтобы написать
ему другое письмо. Но она в глубине души своей уже чувствовала, что она не в
силах будет ничего разорвать, не в силах будет выйти из этого прежнего
положения, как оно ни ложно и ни бесчестно.
Она села к письменному столу, но, вместо того чтобы писать,
сложив руки на стол, положила на них голову и заплакала, всхлипывая и колеблясь
всей грудью, как плачут дети. Она плакала о том, что мечта ее об уяснении,
определении своего положения разрушена навсегда. Она знала вперед, что все
останется по-старому, и даже гораздо хуже, чем по-старому. Она чувствовала, что
то положение в свете, которым она пользовалась и которое утром казалось ей
столь ничтожным, что это положение дорого ей, что она не будет в силах
променять его на позорное положение женщины, бросившей мужа и сына и
соединившейся с любовником; что, сколько бы она ни старалась, она не будет
сильнее самой себя. Она никогда не испытает свободы любви, а навсегда останется
преступною женой, под угрозой ежеминутного обличения, обманывающею мужа для
позорной связи с человеком чуждым, независимым, с которым она не может жить
одною жизнью. Она знала, что это так и будет, и вместе с тем это было так
ужасно, что она не могла представить себе даже, чем это кончится. И она плакала,
не удерживаясь, как плачут наказанные дети.
Послышавшиеся шаги лакея заставили ее очнуться, и, скрыв от
него свое лицо, она притворилась, что пишет.
– Курьер просит ответа, – доложил лакей.
– Ответа? Да, – сказала Анна, – пускай
подождет. Я позвоню.
«Что я могу писать? – думала она. – Что я могу
решить одна? Что я знаю? Чего я хочу? Что я люблю?» Опять она почувствовала,
что в душе ее начинает двоиться. Она испугалась опять этого чувства и
ухватилась за первый представившийся ей предлог деятельности, который мог бы
отвлечь ее от мыслей о себе. «Я должна видеть Алексея (так она мысленно
называла Вронского), он один может сказать мне, что я должна делать. Поеду к
Бетси: может быть, там я увижу его», – сказала она себе, совершенно забыв
о том, что вчера еще, когда она сказала ему, что не поедет к княгине Тверской,
он сказал, что поэтому и он тоже не поедет. Она подошла к столу, написала мужу:
«Я получила ваше письмо. А.» – и, позвонив, отдала лакею.
– Мы не едем, – сказала она вошедшей Аннушке.
– Совсем не едем?
– Нет, не раскладывайте до завтра, и карету оставить. Я
поеду к княгине.
– Какое же платье приготовить?
|