VII
Приехав с утренним поездом в Москву, Левин остановился у
своего старшего брата по матери Кознышева и, переодевшись, вошел к нему в
кабинет, намереваясь тотчас же рассказать ему, для чего он приехал, и просить
его совета; но брат был не один. У него сидел известный профессор философии,
приехавший из Харькова, собственно, затем, чтобы разъяснить недоразумение,
возникшее между ними по весьма важному философскому вопросу. Профессор вел
жаркую полемику против материалистов, а Сергей Кознышев с интересом следил за
этою полемикой и, прочтя последнюю статью профессора, написал ему в письме свои
возражения; он упрекал профессора за слишком большие уступки материалистам. И
профессор тотчас же приехал, чтобы столковаться. Речь шла о модном вопросе:
есть ли граница между психическими и физиологическими явлениями в деятельности
человека и где она?[7]
Сергей Иванович встретил брата своего обычною для всех
ласково-холодною улыбкой и, познакомив его с профессором, продолжал разговор.
Маленький желтый человечек в очках, с узким лбом, на
мгновение отвлекся от разговора, чтобы поздороваться, и продолжал речь, не
обращая внимания на Левина. Левин сел в ожидании, когда уедет профессор, но
скоро заинтересовался предметом разговора.
Левин встречал в журналах статьи, о которых шла речь, и
читал их, интересуясь ими, как развитием знакомых ему, как естественнику, по
университету основ естествознания, но никогда не сближал этих научных выводов о
происхождении человека как животного[8],
о рефлексах, о биологии и социологии с теми вопросами о значении жизни и смерти
для себя самого, которые в последнее время чаще и чаще приходили ему на ум.
Слушая разговор брата с профессором, он замечал, что они
связывали научные вопросы с задушевными, несколько раз почти подходили к этим
вопросам, но каждый раз, как только они подходили близко к самому главному, как
ему казалось, они тотчас же поспешно отдалялись и опять углублялись в область
тонких подразделений, оговорок, цитат, намеков, ссылок на авторитеты, и он с
трудом понимал, о чем речь.
– Я не могу допустить, – сказал Сергей Иванович с
обычною ему ясностью и отчетливостью выражения и изяществом дикции, – я не
могу ни в каком случае согласиться с Кейсом, чтобы все мое представление о
внешнем мире вытекало из впечатлений. Самое основное понятие бытия
получено мною не чрез ощущение, ибо нет и специального органа для передачи
этого понятия.
– Да, но они, Вурст, и Кнауст, и Припасов[9], ответят вам, что ваше
сознание бытия вытекает из совокупности всех ощущений, что это сознание бытия
есть результат ощущений. Вурст даже прямо говорит, что, коль скоро нет
ощущения, нет и понятия бытия.
– Я скажу наоборот, – начал Сергей Иванович…
Но тут Левину опять показалось, что они, подойдя к самому
главному, опять отходят, и решился предложить профессору вопрос.
– Стало быть, если чувства мои уничтожены, если тело
мое умрет, существования никакого уж не может быть? – спросил он.
Профессор с досадой и как будто умственною болью от перерыва
оглянулся на странного вопрошателя, похожего более на бурлака, чем на философа,
и перенес глаза на Сергея Ивановича, как бы спрашивая: что ж тут говорить? Но
Сергей Иванович, который далеко не с тем усилием и односторонностью говорил,
как профессор, и у которого в голове оставался простор для того, чтоб и
отвечать профессору, и вместе понимать ту простую и естественную точку зрения,
с которой был сделан вопрос, улыбнулся и сказал:
– Этот вопрос мы не имеем еще права решать…
– Не имеем данных, – подтвердил профессор и
продолжал свои доводы. – Нет, – говорил он, – я указываю на то,
что если, как прямо говорит Припасов, ощущение и имеет своим основанием впечатление,
то мы должны строго различать эти два понятия.
Левин не слушал больше и ждал, когда уедет профессор.
|
