XXXII
Подробности, которые узнала княгиня о прошедшем Вареньки и
об отношениях ее к мадам Шталь и о самой мадам Шталь, были следующие.
Мадам Шталь, про которую одни говорили, что она замучала
своего мужа, а другие говорили, что он замучал ее своим безнравственным
поведением, была всегда болезненная и восторженная женщина. Когда она родила,
уже разведясь с мужем, первого ребенка, ребенок этот тотчас же умер, и родные
г-жи Шталь, зная ее чувствительность и боясь, чтоб это известие не убило ее,
подменили ей ребенка, взяв родившуюся в ту же ночь и в том же доме в Петербурге
дочь придворного повара. Это была Варенька. Мадам Шталь узнала впоследствии,
что Варенька была не ее дочь, но продолжала ее воспитывать, тем более что очень
скоро после этого родных у Вареньки никого не осталось.
Мадам Шталь уже более десяти лет безвыездно жила за границей
на юге, никогда не вставая с постели. И одни говорили, что мадам Шталь сделала
себе общественное положение добродетельной, высокорелигиозной женщины; другие
говорили, что она была в душе то самое высоконравственное существо, жившее
только для добра ближнего, каким она представлялась. Никто не знал, какой она
религии – католической, протестантской или православной; но одно было
несомненно – она находилась в дружеских связях с самыми высшими лицами всех
церквей и исповеданий.
Варенька жила с нею постоянно за границей, и все, кто знал
мадам Шталь, знали и любили m-lle Вареньку, как все ее звали.
Узнав все эти подробности, княгиня не нашла ничего
предосудительного в сближении своей дочери с Варенькой, тем более что Варенька
имела манеры и воспитание самые хорошие: отлично говорила по-французски и
по-английски, а главное – передала от г-жи Шталь сожаление, что она по болезни
лишена удовольствия познакомиться с княгиней.
Познакомившись с Варенькой, Кити все более и более
прельщалась своим другом и с каждым днем находила в ней новые достоинства.
Княгиня, услыхав о том, что Варенька хорошо поет, попросила
ее прийти к ним петь вечером.
– Кити играет, и у нас есть фортепьяно, нехорошее,
правда, но вы нам доставите большое удовольствие, – сказала княгиня с
своею притворною улыбкой, которая особенно неприятна была теперь Кити, потому
что она заметила, что Вареньке не хотелось петь. Но Варенька, однако, пришла
вечером и принесла с собой тетрадь нот. Княгиня пригласила Марью Евгеньевну с
дочерью и полковника.
Варенька казалась совершенно равнодушною к тому, что тут
были незнакомые ей лица, и тотчас же подошла к фортепьяно. Она не умела себе
аккомпанировать, но прекрасно читала ноты голосом. Кити, хорошо игравшая,
аккомпанировала ей.
– У вас необыкновенный талант, – сказала ей
княгиня после того, как Варенька прекрасно спела первую пиесу.
Марья Евгеньевна с дочерью благодарили и хвалили ее.
– Посмотрите, – сказал полковник, глядя в
окно, – какая публика собралась вас слушать. – Действительно, под
окнами собралась довольно большая толпа.
– Я очень рада, что это доставляет вам
удовольствие, – просто отвечала Варенька.
Кити с гордостью смотрела на своего друга. Она восхищалась и
ее искусством, и ее голосом, и ее лицом, но более всего восхищалась ее манерой,
тем, что Варенька, очевидно, ничего не думала о своем пении и была совершенно
равнодушна к похвалам; она как будто спрашивала только: нужно ли еще петь, или
довольно?
«Если б это была я, – думала про себя Кити, – как
бы я гордилась этим! Как бы я радовалась, глядя на эту толпу под окнами! А ей
совершенно все равно. Ее побуждает только желание не отказать и сделать
приятное maman . Что же в ней есть? Что дает ей эту силу пренебрегать
всем, быть независимо спокойною? Как бы я желала это знать и научиться от нее
этому», – вглядываясь в это спокойное лицо, думала Кити. Княгиня попросила
Вареньку спеть еще, и Варенька спела другую пиесу так же ровно, отчетливо и
хорошо, прямо стоя у фортепьяно и отбивая по ним такт своею худою смуглою
рукой.
Следующая затем в тетради пиеса была итальянская песня. Кити
сыграла прелюд, который ей очень понравился, и оглянулась на Вареньку.
– Пропустим эту, – сказала Варенька, покраснев.
Кити испуганно и вопросительно остановила свои глаза на лице
Вареньки.
– Ну, другое, – поспешно сказала она, перевертывая
листы и тотчас же поняв, что с этою пиесой было соединено что-то.
– Нет, – отвечала Варенька, положив свою руку на
ноты и улыбаясь, – нет, споемте это. – И она спела это так же
спокойно, холодно и хорошо, как и прежде.
Когда она кончила, все опять благодарили ее и пошли пить
чай. Кити с Варенькой вышли в садик, бывший подле дома.
– Правда, что у вас соединено какое-то воспоминание с
этою песней? – сказала Кити. – Вы не говорите, – поспешно
прибавила она, – только скажите – правда?
– Нет, отчего? Я скажу, – просто сказала Варенька
и, не дожидаясь ответа, продолжала: – Да, это воспоминание, и было тяжелое
когда-то. Я любила одного человека. Эту вещь я пела ему.
Кити с открытыми большими глазами молча, умиленно смотрела
на Вареньку.
– Я любила его, и он любил меня; но его мать не хотела,
и он женился на другой. Он теперь живет недалеко от нас, я вижу его. Вы не
думали, что у меня тоже был роман? – сказала она, и в красивом лице ее
чуть брезжил тот огонек, который, Кити чувствовала, когда-то изнутри освещал ее
всю.
– Как не думала? Если б я была мужчиной, я бы не могла
любить никого, после того как узнала вас. Я только не понимаю, как он мог в угоду
матери забыть вас и сделать вас несчастною; у него не было сердца.
– О нет, он очень хороший человек, и я не несчастна;
напротив, я очень счастлива. Ну, так не будем больше петь нынче? –
прибавила она, направляясь к дому.
– Как вы хороши, как вы хороши! – вскрикнула Кити
и, остановив ее, поцеловала. – Если б я хоть немножко могла быть похожа на
вас!
– Зачем вам быть на кого-нибудь похожей? Вы хороши, как
вы есть, – улыбаясь своею кроткою и усталою улыбкой, сказала Варенька.
– Нет, я совсем не хороша. Ну, скажите мне… Постойте,
посидимте, – сказала Кити, усаживая ее опять на скамейку подле
себя. – Скажите, неужели не оскорбительно думать, что человек пренебрег
вашею любовью, что он не хотел?..
– Да он не пренебрег; я верю, что он любил меня,
но он был покорный сын…
– Да, но если б он не по воле матери, а просто
сам?.. – говорила Кити, чувствуя, что она выдала свою тайну и что лицо ее,
горящее румянцем стыда, уже изобличило ее.
– Тогда бы он дурно поступил, и я бы не жалела
его, – отвечала Варенька, очевидно поняв, что дело идет уже не о ней, а о
Кити.
– Но оскорбление? – сказала Кити. –
Оскорбления нельзя забыть, нельзя забыть, – говорила она, вспоминая свой
взгляд на последнем бале, во время остановки музыки.
– В чем же оскорбление? Ведь вы не поступили дурно?
– Хуже, чем дурно, – стыдно.
Варенька покачала головой и положила свою руку на руку Кити.
– Да в чем же стыдно? – сказала она. – Ведь
вы не могли сказать человеку, который равнодушен к вам, что вы его любите?
– Разумеется, нет; я никогда не сказала ни одного
слова, но он знал. Нет, нет, есть взгляды, есть манеры. Я буду сто лет жить, не
забуду.
– Так что же? Я не понимаю. Дело в том, любите ли вы
его теперь или нет, – сказала Варенька, называя все по имени.
– Я ненавижу его; я не могу простить себе.
– Так что ж?
– Стыд, оскорбление.
– Ах, если бы все так были, как вы,
чувствительны, – сказала Варенька. – Нет девушки, которая бы не
испытала этого. И все это так неважно.
– А что же важно? – спросила Кити, с любопытным
удивлением вглядываясь в ее лицо.
– Ах, многое важно, – улыбаясь, сказала Варенька.
– Да что же?
– Ах, многое важнее, – отвечала Варенька, не зная,
что сказать. Но в это время из окна послышался голос княгини:
– Кити, свежо! Или шаль возьми, или иди в комнаты.
– Правда, пора! – сказала Варенька,
вставая. – Мне еще надо зайти к madame Berthe; она меня просила.
Кити держала ее за руку и с страстным любопытством и мольбой
спрашивала ее взглядом: «Что же, что же это самое важное, что дает такое
спокойствие? Вы знаете, скажите мне!» Но Варенька не понимала даже того, о чем
спрашивал ее взгляд Кити. Она помнила только о том, что ей нынче нужно еще
зайти к m-me Вerthe и поспеть домой к чаю maman, к двенадцати часам. Она вошла
в комнаты, собрала ноты и, простившись со всеми, собралась уходить.
– Позвольте, я провожу вас, – сказал полковник.
– Да как же одной идти теперь ночью? – подтвердила
княгиня. – Я пошлю хоть Парашу.
Кити видела, что Варенька с трудом удерживала улыбку при
словах, что ее нужно провожать.
– Нет, я всегда хожу одна, и никогда со мной ничего не
бывает, – сказала она, взяв шляпу. И, поцеловав еще раз Кити и так и не
сказав, что было важно, бодрым шагом, с нотами под мышкой, скрылась в полутьме
летней ночи, унося с собой свою тайну о том, что важно и что дает ей это
завидное спокойствие и достоинство.
|