Увеличить |
IX
Анна шла, опустив голову и играя кистями башлыка. Лицо ее
блестело ярким блеском; но блеск этот был не веселый – он напоминал страшный
блеск пожара среди темной ночи. Увидав мужа, Анна подняла голову и, как будто
просыпаясь, улыбнулась.
– Ты не в постели? Вот чудо! – сказала она,
скинула башлык и, не останавливаясь, пошла дальше, в уборную. – Пора,
Алексей Александрович, – проговорила она из-за двери.
– Анна, мне нужно поговорить с тобой.
– Со мной? – сказала она удивленно, вышла из двери
и посмотрела на него.
– Да.
– Что же это такое? О чем это? – спросила она,
садясь. – Ну, давай переговорим, если так нужно. А лучше бы спать.
Анна говорила, что приходило ей на уста, и сама удивлялась, слушая
себя, своей способности лжи. Как просты, естественны были ее слова и как похоже
было, что ей просто хочется спать! Она чувствовала себя одетою в непроницаемую
броню лжи. Она чувствовала, что какая-то невидимая сила помогала ей и
поддерживала ее.
– Анна, я должен предостеречь тебя, – сказал он.
– Предостеречь? – сказала она. – В чем?
Она смотрела так просто, так весело, что кто не знал ее, как
знал муж, не мог бы заметить ничего неестественного ни в звуках, ни в смысле ее
слов. Но для него, знавшего ее, знавшего, что, когда он ложился пятью минутами
позже, она замечала и спрашивала о причине, для него, знавшего, что всякую свою
радость, веселье, горе она тотчас сообщала ему, – для него теперь видеть,
что она не хотела замечать его состояние, что не хотела ни слова сказать о
себе, означало многое. Он видел, что та глубина ее души, всегда прежде открытая
пред ним, была закрыта от него. Мало того, по тону ее он видел, что она и не
смущалась этим, а прямо как бы говорила ему: да, закрыта, и это так должно быть
и будет вперед. Теперь он испытывал чувство, подобное тому, какое испытал бы
человек, возвратившийся домой и находящий дом свой запертым. «Но, может быть,
ключ еще найдется», – думал Алексей Александрович.
– Я хочу предостеречь тебя в том, – сказал он тихим
голосом, – что по неосмотрительности и легкомыслию ты можешь подать в
свете повод говорить о тебе. Твой слишком оживленный разговор сегодня с графом
Вронским (он твердо и с спокойною расстановкой выговорил это имя) обратил на
себя внимание.
Он говорил и смотрел на ее смеющиеся, страшные теперь для
него своею непроницаемостью глаза и, говоря, чувствовал всю бесполезность и
праздность своих слов.
– Ты всегда так, – отвечала она, как будто
совершенно не понимая его и изо всего того, что он сказал, умышленно понимая
только последнее. – То тебе неприятно, что я скучна, то тебе неприятно,
что я весела. Мне не скучно было. Это тебя оскорбляет?
Алексей Александрович вздрогнул и загнул руки, чтобы трещать
ими.
– Ах, пожалуйста, не трещи, я так не люблю, –
сказала она.
– Анна, ты ли это? – сказал Алексей Александрович
тихо, сделав усилие над собою и удержав движение рук.
– Да что же это такое? – сказала она с таким
искренним и комическим удивлением. – Что тебе от меня надо?
Алексей Александрович помолчал и потер рукою лоб и глаза. Он
увидел, что вместо того, что он хотел сделать, то есть предостеречь свою жену
от ошибки в глазах света, он волновался невольно о том, что касалось ее
совести, и боролся с воображаемою им какою-то стеной.
– Я вот что намерен сказать, – продолжал он
холодно и спокойно, – и я прошу тебя выслушать меня. Я признаю, как ты
знаешь, ревность чувством оскорбительным и унизительным и никогда не позволю
себе руководиться этим чувством; но есть известные законы приличия, которые
нельзя преступать безнаказанно. Нынче не я заметил, но, судя по впечатлению,
какое было произведено на общество, все заметили, что ты вела и держала себя не
совсем так, как можно было желать.
– Решительно ничего не понимаю, – сказала Анна,
пожимая плечами. «Ему все равно, – подумала она. – Но в обществе
заметили, и это тревожит его». – Ты нездоров, Алексей
Александрович, – прибавила она, встала и хотела уйти в дверь; но он
двинулся вперед, как бы желая остановить ее.
Лицо его было некрасиво и мрачно, каким никогда не видала его
Анна. Она остановилась и, отклонив голову назад, набок, начала своею быстрою
рукой выбирать шпильки.
– Ну-с, я слушаю, что будет, – проговорила она
спокойно и насмешливо. – И даже с интересом слушаю, потому что желала бы
понять, в чем дело.
Она говорила и удивлялась тому натурально-спокойному,
верному тону, которым она говорила, и выбору слов, которые она употребляла.
– Входить во все подробности твоих чувств я не имею
права и вообще считаю это бесполезным и даже вредным, – начал Алексей
Александрович. – Копаясь в своей душе, мы часто выкапываем такое, что там
лежало бы незаметно. Твои чувства – это дело твоей совести; но я обязан пред
тобою, пред собой, пред Богом указать тебе твои обязанности. Жизнь наша
связана, и связана не людьми, а Богом. Разорвать эту связь может только
преступление, и преступление этого рода влечет за собой тяжелую кару.
– Ничего не понимаю. Ах, Боже мой, и как мне на беду
спать хочется! – сказала она, быстро перебирая рукой волосы и отыскивая
оставшиеся шпильки.
– Анна, ради Бога, не говори так, – сказал он
кротко. – Может быть, я ошибаюсь, но поверь, что то, что я говорю, я
говорю столько же за себя, как и за тебя. Я муж твой и люблю тебя.
На мгновенье лицо ее опустилось, и потухла насмешливая искра
во взгляде; но слово «люблю» опять возмутило ее. Она подумала: «Любит? Разве он
может любить? Если б он не слыхал, что бывает любовь, он никогда и не
употреблял бы этого слова. Он и не знает, что такое любовь».
– Алексей Александрович, право, я не понимаю, –
сказала она. – Определи, что ты находишь…
– Позволь, дай договорить мне. Я люблю тебя. Но я
говорю не о себе; главные лица тут – наш сын и ты сама. Очень может быть,
повторяю, тебе покажутся совершенно напрасными и неуместными мои слова; может
быть, они вызваны моим заблуждением. В таком случае я прошу тебя извинить меня.
Но если ты сама чувствуешь, что есть хоть малейшие основания, то я тебя прошу
подумать и, если сердце тебе говорит, высказать мне…
Алексей Александрович, сам не замечая того, говорил
совершенно не то, что приготовил.
– Мне нечего говорить. Да и… – вдруг быстро
сказала она, с трудом удерживая улыбку, – право, пора спать.
Алексей Александрович вздохнул и, не сказав больше ничего,
отправился в спальню.
Когда она вошла в спальню, он уже лежал. Губы его были
строго сжаты, и глаза не смотрели на нее. Анна легла на свою постель и ждала
каждую минуту, что он еще раз заговорит с нею. Она и боялась того, что он
заговорит, и ей хотелось этого. Но он молчал. Она долго ждала неподвижно и уже
забыла о нем. Она думала о другом, она видела его и чувствовала, как ее сердце
при этой мысли наполнялось волнением и преступною радостью. Вдруг она услыхала
ровный и спокойный носовой свист. В первую минуту Алексей Александрович как
будто испугался своего свиста и остановился; но, переждав два дыхания, свист
раздался с новою, спокойною ровностью.
– Поздно, поздно, уж поздно, – прошептала она с
улыбкой. Она долго лежала неподвижно с открытыми глазами, блеск которых, ей
казалось, она сама в темноте видела.
|