Увеличить |
VII
Агафья Михайловна вышла на цыпочках; няня спустила стору,
выгнала мух из-под кисейного полога кроватки и шершня, бившегося о стекла рамы,
и села, махая березовою вянущею веткой над матерью и ребенком.
– Жара-то, жара! Хоть бы Бог дождичка дал, –
проговорила она.
– Да, да, ш-ш-ш… – только отвечала Кити, слегка
покачиваясь и нежно прижимая как будто перетянутую в кисти ниточкой пухлую
ручку, которою Митя все слабо махал, то закрывая, то открывая глазки. Эта ручка
смущала Кити: ей хотелось поцеловать эту ручку, но она боялась сделать это,
чтобы не разбудить ребенка. Ручка, наконец, перестала двигаться, и глаза
закрылись. Только изредка, продолжая свое дело, ребенок, приподнимая свои
длинные загнутые ресницы, взглядывал на мать в полусвете казавшимися черными,
влажными глазами. Няня перестала махать и задремала. Сверху послышался раскат
голоса старого князя и хохот Катавасова.
«Верно, разговорились без меня, – думала Кити, – а
все-таки досадно, что Кости нет. Верно, опять зашел на пчельник. Хоть и
грустно, что он часто бывает там, я все-таки рада. Это развлекает его. Теперь
он стал все веселее и лучше, чем весною.
А то он так был мрачен и так мучался, что мне становилось
страшно за него. И какой он смешной!» – прошептала она, улыбаясь.
Она знала, чтó мучало ее мужа. Это было его неверие.
Несмотря на то, что, если бы у нее спросили, полагает ли она, что в будущей
жизни он, если не поверит, будет погублен, она бы должна была согласиться, что
он будет погублен, – его неверие не делало ее несчастья; и она,
признававшая то, что для неверующего не может быть спасения, и любя более всего
на свете душу своего мужа, с улыбкой думала о его неверии и говорила сама себе,
что он смешной.
«Для чего он целый год все читает философии какие-то? –
думала она. – Если это все написано в этих книгах, то он может понять их.
Если же неправда там, то зачем их читать? Он сам говорит, что желал бы верить.
Так отчего ж он не верит? Верно, оттого, что много думает? А много думает от
уединения. Все один, один. С нами нельзя ему всего говорить. Я думаю, гости эти
будут приятны ему, особенно Катавасов. Он любит рассуждать с ним», –
подумала она и тотчас же перенеслась мыслью к тому, где удобнее положить спать
Катавасова, – отдельно или вместе с Сергеем Иванычем. И тут ей вдруг
пришла мысль, заставившая ее вздрогнуть от волнения и даже встревожить Митю,
который за это строго взглянул на нее. «Прачка, кажется, не приносила еще
белья, а для гостей постельное белье все в расходе. Если не распорядиться, то
Агафья Михайловна подаст Сергею Иванычу стеленное белье», – и при одной
мысли об этом кровь бросилась в лицо Кити.
«Да, я распоряжусь», – решила она и, возвращаясь к
прежним мыслям, вспомнила, что что-то важное, душевное было не додумано еще, и
она стала вспоминать что. «Да, Костя неверующий», – опять с улыбкой
вспомнила она.
«Ну, неверующий! Лучше пускай он будет всегда такой, чем как
мадам Шталь или какою я хотела быть тогда за границей. Нет, он уже не станет
притворяться».
И недавняя черта его доброты живо возникала пред ней. Две
недели тому назад было получено кающееся письмо Степана Аркадьича к Долли. Он
умолял спасти его честь, продать ее имение, чтобы заплатить его долги. Долли
была в отчаянье, ненавидела мужа, презирала, жалела, решалась развестись,
отказать, но кончила тем, что согласилась продать часть своего имения. После
этого Кити с невольною улыбкой умиления вспомнила сконфуженность своего мужа,
его неоднократные неловкие подходы к занимавшему его делу и как он, наконец,
придумав одно-единственное средство, не оскорбив, помочь Долли, предложил Кити
отдать ей свою часть именья, о чем она прежде не догадалась.
«Какой же он неверующий? С его сердцем, с этим страхом
огорчить кого-нибудь, даже ребенка! Все для других, ничего для себя. Сергей
Иванович так и думает, что это обязанность Кости – быть его приказчиком. Тоже и
сестра. Теперь Долли с детьми на его опеке. Все эти мужики, которые каждый день
приходят к нему, как будто он обязан им служить».
«Да, только будь таким, как твой отец, только таким», –
проговорила она, передавая Митю няне и притрогиваясь губой к его щечке.
|