XXIX
Узкая зала, в которой курили и закусывали, была полна
дворянами. Волнение все увеличивалось, и на всех лицах было заметно
беспокойство. В особенности сильно волновались коноводы, знающие все
подробности и счет всех шаров. Это были распорядители предстоящего сражения.
Остальные же, как рядовые пред сражением, хотя и готовились к бою, но покамест
искали развлечений. Одни закусывали, стоя или присев к столу; другие ходили,
куря папиросы, взад и вперед по длинной комнате и разговаривали с давно не
виденными приятелями.
Левину не хотелось есть, он не курил; сходиться со своими,
то есть с Сергеем Ивановичем, Степаном Аркадьичем, Свияжским и другими, не
хотел, потому что с ними вместе в оживленной беседе стоял Вронский в
шталмейстерском мундире. Еще вчера Левин увидал его на выборах и старательно
обходил, не желая с ним встретиться. Он подошел к окну и сел, оглядывая группы
и прислушиваясь к тому, что говорилось вокруг него. Ему было грустно в
особенности потому, что все, как он видел, были оживлены, озабочены и заняты, и
лишь он один со старым-старым, беззубым старичком во флотском мундире,
шамкавшим губами, присевшим около него, был без интереса и без дела.
– Это такая шельма! Я ему говорил, так нет. Как же! Он
в три года не мог собрать, – энергически говорил сутуловатый невысокий
помещик с помаженными волосами, лежавшими на вышитом воротнике его мундира,
стуча крепко каблуками новых, очевидно для выборов надетых сапог. И помещик,
кинув недовольный взгляд на Левина, круто повернулся.
– Да, нечистое дело, что и говорить, – проговорил
тоненьким голосом маленький помещик.
Вслед за этими целая толпа помещиков, окружавшая толстого
генерала, поспешно приблизилась к Левину. Помещики, очевидно, искали места
переговорить так, чтоб их не слышали.
– Как он смеет говорить, что я велел украсть у него
брюки! Он их пропил, я думаю. Мне плевать на него с его княжеством. Он не смей
говорить, это свинство!
– Да ведь позвольте! Они на статье основываются, –
говорили в другой группе, – жена должна быть записана дворянкой.
– А черта мне в статье! Я говорю по душе. На то
благородные дворяне. Имей доверие.
– Ваше превосходительство, пойдем, fine champagne.[218]
Другая толпа следом ходила за что-то громко кричавшим
дворянином: это был один из трех напоенных.
– Я Марье Семеновне всегда советовал сдать в аренду,
потому что она не выгадает, – приятным голосом говорил помещик с седыми
усами, в полковничьем мундире старого генерального штаба. Это был тот самый
помещик, которого Левин встретил у Свияжского. Он тотчас узнал его. Помещик
тоже пригляделся к Левину, и они поздоровались.
– Очень приятно. Как же! Очень хорошо помню. В прошлом
году у Николая Ивановича, предводителя.
– Ну, как идет ваше хозяйство? – спросил Левин.
– Да все так же, в убыток, – с покорной улыбкой,
но с выражением спокойствия и убеждения, что это так и надо, отвечал помещик,
останавливаясь подле. – А вы как же в нашу губернию попали? – спросил
он. – Приехали принять участие в нашем coup d’état?[219] – сказал он, твердо, но дурно выговаривая
французские слова. – Вся Россия съехалась: и камергеры и чуть не
министры. – Он указал на представительную фигуру Степана Аркадьича в белых
панталонах и камергерском мундире, ходившего с генералом.
– Я должен вам признаться, что я очень плохо понимаю
значение дворянских выборов, – сказал Левин.
Помещик посмотрел на него.
– Да что ж тут понимать? Значения нет никакого. Упавшее
учреждение, продолжающее свое движение только по силе инерции. Посмотрите,
мундиры – и эти говорят вам: это собрание мировых судей, непременных членов и
так далее, а не дворян.
– Так зачем вы ездите? – спросил Левин.
– По привычке, одно. Потом связи нужно поддержать.
Нравственная обязанность в некотором роде. А потом, если правду сказать, есть
свой интерес. Зять желает баллотироваться в непременные члены. Они люди
небогатые, и нужно провести его. Вот эти господа для чего ездят? – сказал
он, указывая на того ядовитого господина, который говорил за губернским столом.
– Это новое поколение дворянства.
– Новое-то новое. Но не дворянство. Это землевладельцы,
а мы помещики. Они как дворяне налагают сами на себя руки.
– Да ведь вы говорите, что это отжившее учреждение.
– Отжившее-то отжившее, а все бы с ним надо обращаться
поуважительнее. Хоть бы Снетков… Хороши мы, нет ли, мы тысячу лет росли.
Знаете, придется если вам пред домом разводить садик, планировать, и растет у вас
на этом месте столетнее дерево… Оно хотя и корявое и старое, а всё вы для
клумбочек цветочных не срубите старика, а так клумбочки распланируете, чтобы
воспользоваться деревом. Его в год не вырастишь, – сказал он осторожно и
тотчас же переменил разговор. – Ну, а ваше хозяйство как?
– Да нехорошо. Процентов пять.
– Да, но вы себя не считаете. Вы тоже что-нибудь да
стóите? Вот я про себя скажу. Я до тех пор, пока не хозяйничал, получал на
службе три тысячи. Теперь я работаю больше, чем на службе, и, так же как вы,
получаю пять процентов, и то дай Бог. А свои труды задаром.
– Так зачем же вы это делаете? Если прямой убыток?
– А вот делаешь! Что прикажете? Привычка, и знаешь, что
так надо. Больше вам скажу, – облокачиваясь об окно и разговорившись,
продолжал помещик, – сын не имеет никакой охоты к хозяйству. Очевидно,
ученый будет. Так что некому будет продолжать. А все делаешь. Вот нынче сад
насадил.
– Да, да, – сказал Левин, – это совершенно
справедливо. Я всегда чувствую, что нет настоящего расчета в моем хозяйстве, а
делаешь… Какую-то обязанность чувствуешь к земле.
– Да вот я вам скажу, – продолжал помещик. –
Сосед купец был у меня. Мы прошлись по хозяйству, по саду. «Нет, говорит,
Степан Васильич, все у вас в порядке идет, но садик в забросе». А он у меня в
порядке. «На мой разум, я бы эту липу срубил. Только в сок надо. Ведь их тысяча
лип, из каждой два хороших лубка выйдет. А нынче лубок в цене, и струбов бы
липовеньких нарубил».
– А на эти деньги он бы накупил скота или землицу купил
бы за бесценок и мужикам роздал бы внаймы, – с улыбкой докончил Левин,
очевидно не раз уже сталкивавшийся с подобными расчетами. – И он составит
себе состояние. А вы и я – только дай Бог нам свое удержать и деткам оставить.
– Вы женаты, я слышал? – сказал помещик.
– Да, – с гордым удовольствием отвечал
Левин. – Да, это что-то странно, – продолжал он. – Так мы без
расчета и живем, точно приставлены мы, как весталки древние, блюсти огонь
какой-то.
Помещик усмехнулся под белыми усами.
– Есть из нас тоже, вот хоть бы наш приятель Николай
Иваныч или теперь граф Вронский поселился, те хотят промышленность
агрономическую вести; но это до сих пор, кроме как капитал убить, ни к чему не
ведет.
– Но для чего же мы не делаем как купцы? На лубок не
срубаем сад? – возвращаясь к поразившей его мысли, сказал Левин.
– Да вот, как вы сказали, огонь блюсти. А то не
дворянское дело. И дворянское дело наше делается не здесь, на выборах, а там, в
своем углу. Есть тоже свой сословный инстинкт, что должно или не должно. Вот
мужики тоже, посмотрю на них другой раз: как хороший мужик, так хватает земли
нанять сколько может. Какая ни будь плохая земля, все пашет. Тоже без расчета.
Прямо в убыток.
– Так так и мы, – сказал Левин. – Очень,
очень приятно было встретиться, – прибавил он, увидав подходившего к нему
Свияжского.
– А мы вот встретились в первый раз после как у
вас, – сказал помещик, – да и заговорились.
– Что ж, побранили новые порядки? – с улыбкой
сказал Свияжский.
– Не без того.
– Душу отводили.
|