 Увеличить |
XXVIII
Левин стоял довольно далеко. Тяжело, с хрипом дышавший подле
него один дворянин и другой, скрипевший толстыми подошвами, мешали ему ясно
слышать. Он издалека слышал только мягкий голос предводителя, потом визгливый
голос ядовитого дворянина и потом голос Свияжского. Они спорили, сколько он мог
понять, о значении статьи закона и о значении слов: находившегося под
следствием .
Толпа раздалась, чтобы дать дорогу подходившему к столу
Сергею Ивановичу. Сергей Иванович, выждав окончания речи ядовитого дворянина,
сказал, что ему кажется, что вернее всего было бы справиться со статьей закона,
и попросил секретаря найти статью. В статье было сказано, что в случае
разногласия надо баллотировать.
Сергей Иванович прочел статью и стал объяснять ее значение,
но тут один высокий, толстый, сутуловатый, с крашеными усами, в узком мундире с
подпиравшим ему сзади шею воротником помещик перебил его. Он подошел к столу и,
ударив по нем перстнем, громко закричал:
– Баллотировать! На шары! Нечего разговаривать! На
шары!
Тут вдруг заговорило несколько голосов, и высокий дворянин с
перстнем, все более и более озлобляясь, кричал громче и громче. Но нельзя было
разобрать, что он говорил.
Он говорил то самое, что предлагал Сергей Иванович; но,
очевидно, он ненавидел его и всю его партию, и это чувство ненависти сообщилось
всей партии и вызвало отпор такого же, хотя и более приличного озлобления с
другой стороны. Поднялись крики, и на минуту все смешалось, так что губернский
предводитель должен был просить о порядке.
– Баллотировать, баллотировать! Кто дворянин, тот
понимает. Мы кровь проливаем… Доверие монарха… Не считать предводителя, он не приказчик…
Да не в том дело… Позвольте, на шары! Гадость!.. – слышались озлобленные,
неистовые крики со всех сторон. Взгляды и лица были еще озлобленнее и неистовее
речи. Они выражали непримиримую ненависть. Левин совершенно не понимал, в чем
было дело, и удивлялся той страстности, с которою разбирался вопрос о том,
баллотировать или не баллотировать мнение о Флерове. Он забывал, как ему потом
разъяснил Сергей Иванович, тот силлогизм, что для общего блага нужно было
свергнуть губернского предводителя; для свержения же предводителя нужно было
большинство шаров; для большинства же шаров нужно было дать Флерову право
голоса; для признания же Флерова способным надо было объяснить, как понимать
статью закона.
– А один голос может решить все дело, и надо быть серьезным
и последовательным, если хочешь служить общественному делу, – заключил
Сергей Иванович.
Но Левин забыл это, и ему было тяжело видеть этих уважаемых
им, хороших людей в таком неприятном, злом возбуждении. Чтоб избавиться от
этого тяжелого чувства, он, не дождавшись конца прений, ушел в залу, где никого
не было, кроме лакеев около буфета. Увидав хлопотавших лакеев над перетиркой
посуды и расстановкой тарелок и рюмок, увидав их спокойные, оживленные лица,
Левин испытал неожиданное чувство облегчения, точно из смрадной комнаты он
вышел на чистый воздух. Он стал ходить взад и вперед, с удовольствием глядя на
лакеев. Ему очень понравилось, как один лакей с седыми бакенбардами, выказывая
презрение к другим, молодым, которые над ним подтрунивали, учил их, как надо
складывать салфетки. Левин только что собирался вступить в разговор со старым
лакеем, как секретарь дворянской опеки, старичок, имевший специальность знать
всех дворян губернии по имени и отчеству, развлек его.
– Пожалуйте, Константин Дмитрич, – сказал он
ему, – вас братец ищут. Баллотируется мнение.
Левин вошел в залу, получил беленький шарик и вслед за
братом Сергеем Ивановичем подошел к столу, у которого стоял с значительным и
ироническим лицом, собирая в кулак бороду и нюхая ее, Свияжский. Сергей Иванович
вложил руку в ящик, положил куда-то свой шар и, дав место Левину, остановился
тут же. Левин подошел, но, совершенно забыв, в чем дело, и смутившись,
обратился к Сергею Ивановичу с вопросом: «Куда класть?» Он спросил тихо, в то
время как вблизи говорили, так что он надеялся, что его вопрос не услышат. Но
говорившие замолкли, и неприличный вопрос его был услышан. Сергей Иванович
нахмурился.
– Это дело убеждения каждого, – сказал он строго.
Некоторые улыбнулись. Левин покраснел, поспешно сунул под
сукно руку и положил направо, так как шар был в правой руке. Положив, он
вспомнил. что надо было засунуть и левую руку, и засунул ее, но уже поздно, и,
еще более сконфузившись, поскорее ушел в самые задние ряды.
– Сто двадцать шесть избирательных! Девяносто восемь
неизбирательных! – прозвучал невыговаривающий букву р голос
секретаря. Потом послышался смех: пуговица и два ореха нашлись в ящике.
Дворянин был допущен, и новая партия победила.
Но старая партия не считала себя побежденною. Левин услыхал,
что Снеткова просят баллотироваться, и увидал, что толпа дворян окружала
губернского предводителя, который говорил что-то. Левин подошел ближе. Отвечая
дворянам, Снетков говорил о доверии дворянства, о любви к нему, которой он не
стóит, ибо вся заслуга его состоит в преданности дворянству, которому он
посвятил двенадцать лет службы. Несколько раз он повторял слова: «Служил
сколько было сил, верой и правдой, ценю и благодарю», – и вдруг
остановился от душивших его слез и вышел из залы. Происходили ли эти слезы от
сознания несправедливости к нему, от любви к дворянству или от натянутости
положения, в котором он находился, чувствуя себя окруженным врагами, но
волнение сообщилось, большинство дворян было тронуто, и Левин почувствовал
нежность к Снеткову.
В дверях губернский предводитель столкнулся с Левиным.
– Виноват, извините, пожалуйста, – сказал он, как
незнакомому; но, узнав Левина, робко улыбнулся. Левину показалось, что он хотел
сказать что-то, но не мог от волнения. Выражение его лица и всей фигуры в
мундире, крестах и белых с галунами панталонах, как он торопливо шел, напомнило
Левину травимого зверя, который видит, что дело его плохо. Это выражение в лице
предводителя было особенно трогательно Левину, потому что вчера только он по
делу опеки был у него дома и видел его во всем величии доброго и семейного
человека. Большой дом со старою семейною мебелью; не щеголеватые, грязноватые,
но почтительные старые лакеи, очевидно еще из прежних крепостных, не
переменившие хозяина; толстая, добродушная жена в чепчике с кружевами и
турецкой шали, ласкавшая хорошенькую внучку, дочь дочери; молодчик сын,
гимназист шестого класса, приехавший из гимназии и, здороваясь с отцом,
поцеловавший его большую руку; внушительные ласковые речи и жесты хозяина – все
это вчера возбудило в Левине невольное уважение и сочувствие. Левину трогателен
и жалок был теперь этот старик, и ему хотелось сказать ему что-нибудь приятное.
– Стало быть, вы опять наш предводитель, – сказал
он.
– Едва ли, – испуганно оглянувшись, сказал
предводитель. – Я устал, уж стар. Есть достойнее и моложе меня, пусть
послужат.
И предводитель скрылся в боковую дверь.
Наступила самая торжественная минута. Тотчас надо было
приступить к выборам. Коноводы той и другой партии по пальцам высчитывали белые
и черные.
Прения о Флерове дали новой партии не только один шар
Флерова, но еще и выигрыш времени, так что могли быть привезены три дворянина,
кознями старой партии лишенные возможности участвовать в выборах. Двух дворян,
имевших слабость к вину, напоили пьяными клевреты Снеткова, а у третьего увезли
мундирную одежду.
Узнав об этом, новая партия успела во время прений о Флерове
послать на извозчике своих обмундировать дворянина и из двух напоенных привезти
одного в собрание.
– Одного привез, водой отлил, – проговорил
ездивший за ним помещик, подходя к Свияжскому. – Ничего, годится.
– Не очень пьян, не упадет? – покачивая головой,
сказал Свияжский.
– Нет, молодцом. Только бы тут не подпоили… Я сказал
буфетчику, чтобы не давал ни под каким видом.
|
