XVIII
Вронский пошел за кондуктором в вагон и при входе в
отделение остановился, чтобы дать дорогу выходившей даме. С привычным тактом
светского человека, по одному взгляду на внешность этой дамы, Вронский
определил ее принадлежность к высшему свету. Он извинился и пошел было в вагон,
но почувствовал необходимость еще раз взглянуть на нее – не потому, что она
была очень красива, не по тому изяществу и скромной грации, которые видны были
во всей ее фигуре, но потому, что в выражении миловидного лица, когда она
прошла мимо его, было что-то особенно ласковое и нежное. Когда он оглянулся,
она тоже повернула голову. Блестящие, казавшиеся темными от густых ресниц,
серые глаза дружелюбно, внимательно остановились на его лице, как будто она
признавала его, и тотчас же перенеслись на подходившую толпу, как бы ища
кого-то. В этом коротком взгляде Вронский успел заметить сдержанную
оживленность, которая играла в ее лице и порхала между блестящими глазами и
чуть заметной улыбкой, изгибавшею ее румяные губы. Как будто избыток чего-то
так переполнял ее существо, что мимо ее воли выражался то в блеске взгляда, то
в улыбке. Она потушила умышленно свет в глазах, но он светился против ее воли в
чуть заметной улыбке.
Вронский вошел в вагон. Мать его, сухая старушка с черными
глазами и букольками, щурилась, вглядываясь в сына, и слегка улыбалась тонкими
губами. Поднявшись с диванчика и передав горничной мешочек, она подала
маленькую сухую руку сыну и, подняв его голову от руки, поцеловала его в лицо.
– Получил телеграмму? Здоров? Слава Богу.
– Хорошо доехали? – сказал сын, садясь подле нее и
невольно прислушиваясь к женскому голосу из-за двери. Он знал, что это был
голос той дамы, которая встретилась ему при входе.
– Я все-таки с вами не согласна, – говорил голос
дамы.
– Петербургский взгляд, сударыня.
– Не петербургский, а просто женский, – отвечала
она.
– Ну-с, позвольте поцеловать вашу ручку.
– До свиданья, Иван Петрович. Да посмотрите, не тут ли
брат, и пошлите его ко мне, – сказала дама у самой двери и снова вошла в
отделение.
– Что ж, нашли брата? – сказала Вронская,
обращаясь к даме.
Вронский вспомнил теперь, что это была Каренина.
– Ваш брат здесь, – сказал он, вставая. –
Извините меня, я не узнал вас, да и наше знакомство было так коротко, –
сказал Вронский, кланяясь, – что вы, верно, не помните меня.
– О, нет, – сказала она, – я бы узнала вас,
потому что мы с вашею матушкой, кажется, всю дорогу говорили только о вас, –
сказала она, позволяя, наконец, просившемуся наружу оживлению выразиться в
улыбке. – А брата моего все-таки нет.
– Позови же его, Алеша, – сказала старая графиня.
Вронский вышел на платформу и крикнул:
– Облонский! Здесь!
Но Каренина не дождалась брата, а, увидав его, решительным
легким шагом вышла из вагона. И, как только брат подошел к ней, она движением,
поразившим Вронского своею решительностью и грацией, обхватила брата левою
рукой за шею, быстро притянула к себе и крепко поцеловала. Вронский, не спуская
глаз, смотрел на нее и, сам не зная чему, улыбался. Но, вспомнив, что мать
ждала его, он опять вошел в вагон.
– Не правда ли, очень мила? – сказала графиня про
Каренину. – Ее муж со мною посадил, и я очень рада была. Всю дорогу мы с
ней проговорили. Ну, а ты, говорят… vous filez le parfait amour. Tant mieux,
mon cher, tant mieux.[31]
– Я не знаю, на что вы намекаете, maman, – отвечал
сын холодно. – Что ж, maman, идем.
Каренина опять вошла в вагон, чтобы проститься с графиней.
– Ну вот, вы, графиня, встретили сына, а я
брата, – весело сказала она. – И все истории мои истощились; дальше
нечего было бы рассказывать.
– Ну нет, милая, – сказала графиня, взяв ее за
руку, – я бы с вами объехала вокруг света и не соскучилась бы. Вы одна из
тех милых женщин, с которыми и поговорить и помолчать приятно. А о сыне вашем,
пожалуйста, не думайте: нельзя же никогда не разлучаться.
Каренина стояла неподвижно, держась чрезвычайно прямо, и
глаза ее улыбались.
– У Анны Аркадьевны, – сказала графиня, объясняя
сыну, – есть сынок восьми лет, кажется, и она никогда с ним не разлучалась
и все мучается, что оставила его.
– Да, мы все время с графиней говорили, я о своем, она
о своем сыне, – сказала Каренина, и опять улыбка осветила ее лицо, улыбка
ласковая, относившаяся к нему.
– Вероятно, это вам очень наскучило, – сказал он,
сейчас, на лету, подхватывая этот мяч кокетства, который она бросила ему. Но
она, видимо, не хотела продолжать разговора в этом тоне и обратилась к старой
графине:
– Очень благодарю вас. Я и не видала, как провела
вчерашний день. До свиданья, графиня.
– Прощайте, мой дружок, – отвечала графиня. –
Дайте поцеловать ваше хорошенькое личико. Я просто, по-старушечьи, прямо
говорю, что полюбила вас.
Как ни казенна была эта фраза, Каренина, видимо, от души
поверила и порадовалась этому. Она покраснела, слегка нагнулась, подставила
свое лицо губам графини, опять выпрямилась и с тою же улыбкой, волновавшеюся
между губами и глазами, подала руку Вронскому. Он пожал маленькую ему поданную
руку и, как чему-то особенному, обрадовался тому энергическому пожатию, с
которым она крепко и смело тряхнула его руку. Она вышла быстрою походкой, так
странно легко носившею ее довольно полное тело.
– Очень мила, – сказала старушка.
То же самое думал ее сын. Он провожал ее глазами до тех пор,
пока не скрылась ее грациозная фигура, и улыбка остановилась на его лице. В
окно он видел, как она подошла к брату, положила ему руку на руку и что-то
оживленно начала говорить ему, очевидно о чем-то не имеющем ничего общего с
ним, с Вронским, и ему это показалось досадным.
– Ну, что, maman, вы совершенно здоровы? –
повторил он, обращаясь к матери.
– Все хорошо, прекрасно. Alexandre очень был мил. И
Marie очень хороша стала. Она очень интересна.
И опять начала рассказывать о том, что более всего интересовало
ее, о крестинах внука, для которых она ездила в Петербург, и про особенную
милость государя к старшему сыну.
– Вот и Лаврентий, – сказал Вронский, глядя в
окно, – теперь пойдемте, если угодно.
Старый дворецкий, ехавший с графиней, явился в вагон доложить,
что все готово, и графиня поднялась, чтоб идти.
– Пойдемте, теперь мало народа, – сказал Вронский.
Девушка взяла мешок и собачку, дворецкий и артельщик другие
мешки. Вронский взял под руку мать; но когда они уже выходили из вагона, вдруг
несколько человек с испуганными лицами пробежали мимо. Пробежал и начальник
станции в своей необыкновенного цвета фуражке. Очевидно, что-то случилось
необыкновенное. Народ от поезда бежал назад.
– Что?.. Что?.. Где?.. Бросился!.. задавило!.. –
слышалось между проходившими.
Степан Аркадьич с сестрой под руку, тоже с испуганными
лицами, вернулись и остановились, избегая народ, у входа в вагон.
Дамы вошли в вагон, а Вронский со Степаном Аркадьичем пошли
за народом узнавать подробности несчастия.
Сторож, был ли он пьян или слишком закутан от сильного
мороза, не слыхал отодвигаемого задом поезда, и его раздавили.
Еще прежде чем вернулись Вронский и Облонский, дамы узнали
эти подробности от дворецкого.
Облонский и Вронский оба видели обезображенный труп.
Облонский, видимо, страдал. Он морщился и, казалось, готов был плакать.
– Ах, какой ужас! Ах, Анна, если бы ты видела! Ах,
какой ужас! – приговаривал он.
Вронский молчал, и красивое лицо его было серьезно, но
совершенно спокойно.
– Ах, если бы вы видели, графиня, – говорил Степан
Аркадьич. – И жена его тут… Ужасно видеть ее… Она бросилась на тело.
Говорят, он один кормил огромное семейство. Вот ужас!
– Нельзя ли что-нибудь сделать для нее? –
взволнованным шепотом сказала Каренина.
Вронский взглянул на нее и тотчас же вышел из вагона.
– Я сейчас приду, maman, – прибавил он,
обертываясь в дверях.
Когда он возвратился через несколько минут, Степан Аркадьич
уже разговаривал с графиней о новой певице, а графиня нетерпеливо оглядывалась
на дверь, ожидая сына.
– Теперь пойдемте, – сказал Вронский, входя. Они
вместе вышли. Вронский шел впереди с матерью. Сзади шла Каренина с братом. У
выхода к Вронскому подошел догнавший его начальник станции.
– Вы передали моему помощнику двести рублей.
Потрудитесь обозначить, кому вы назначаете их?
– Вдове, – сказал Вронский, пожимая
плечами. – Я не понимаю, о чем спрашивать.
– Вы дали? – крикнул сзади Облонский и, прижав
руку сестры, прибавил: – Очень мило, очень мило! Не правда ли, славный малый?
Мое почтение, графиня.
И он с сестрой остановились, отыскивая ее девушку.
Когда они вышли, карета Вронских уже отъехала. Выходившие
люди все еще переговаривались о том, что случилось.
– Вот смерть-то ужасная! – сказал какой-то
господин, проходя мимо. – Говорят, на два куска.
– Я думаю, напротив, самая легкая, мгновенная, –
заметил другой.
– Как это не примут мер, – говорил третий.
Каренина села в карету, и Степан Аркадьич с удивлением
увидал, что губы ее дрожат и она с трудом удерживает слезы.
– Что с тобой, Анна? – спросил он, когда они
отъехали несколько сот сажен.
– Дурное предзнаменование, – сказала она.
– Какие пустяки! – сказал Степан Аркадьич. –
Ты приехала, это главное. Ты не можешь представить себе, как я надеюсь на тебя.
– А ты давно знаешь Вронского? – спросила она.
– Да. Ты знаешь, мы надеемся, что он женится на Кити.
– Да? – тихо сказала Анна. – Ну, теперь давай
говорить о тебе, – прибавила она, встряхивая головой, как будто хотела
физически отогнать что-то лишнее и мешавшее ей. – Давай говорить о твоих
делах. Я получила твое письмо и вот приехала.
– Да, вся надежда на тебя, – сказал Степан
Аркадьич.
– Ну, расскажи мне все.
И Степан Аркадьич стал рассказывать.
Подъехав к дому, Облонский высадил сестру, вздохнул, пожал
ее руку и отправился в присутствие.
|
