IX
– Ну, какой же наш маршрут? Расскажи-ка
хорошенько, – сказал Степан Аркадьич.
– План следующий: теперь мы едем до Гвоздева[157]. В Гвоздеве болото
дупелиное по сю сторону, а за Гвоздевом идут чудные бекасиные болота, и дупеля
бывают. Теперь жарко, и мы к вечеру (двадцать верст) приедем и возьмем вечернее
поле; переночуем, а уже завтра в большие болота.
– А дорогой разве ничего нет?
– Есть; но задержимся, и жарко. Есть славные два
местечка, да едва ли есть что.
Левину самому хотелось зайти в эти местечки, но местечки
были от дома близкие, он всегда мог взять их, и местечки были маленькие, –
троим негде стрелять. И потому он кривил душой, говоря, что едва ли есть что.
Поравнявшись с маленьким болотцем, Левин хотел проехать мимо, но опытный
охотничий глаз Степана Аркадьича тотчас же рассмотрел видную с дороги мочежину.
– Не заедем ли? – сказал он, указывая на болотце.
– Левин, пожалуйста! как отлично! – стал просить
Васенька Весловский, и Левин не мог не согласиться.
Не успели остановиться, как собаки, перегоняя одна другую,
уже летели к болоту.
– Крак! Ласка!..
Собаки вернулись.
– Втроем тесно будет. Я побуду здесь, – сказал
Левин, надеясь, что они ничего не найдут, кроме чибисов, которые поднялись от
собак и, перекачиваясь на лету, жалобно плакали над болотом.
– Нет. Пойдемте, Левин, пойдем вместе! – звал
Весловский.
– Право, тесно. Ласка, назад! Ласка! Ведь вам не нужно
другой собаки?
Левин остался у линейки и с завистью смотрел на охотников.
Охотники прошли все болотце. Кроме курочки и чибисов, из которых одного убил
Васенька, ничего не было в болоте.
– Ну вот видите, что я не жалел болота, – сказал
Левин, – только время терять.
– Нет, все-таки весело. Вы видели? – говорил
Васенька Весловский, неловко влезая на катки с ружьем и чибисом в руках. –
Как я славно убил этого! Не правда ли? Ну, скоро ли мы приедем на настоящее?
Вдруг лошади рванулись, Левин ударился головой о ствол
чьего-то ружья, и раздался выстрел. Выстрел, собственно, раздался прежде, но
так показалось Левину. Дело было в том, что Васенька Весловский, спуская курки,
жал одну гашетку, а придерживал другой курок. Заряд влетел в землю, никому не
сделав вреда. Степан Аркадьич покачал головой и посмеялся укоризненно
Весловскому. Но Левин не имел духа выговорить ему. Во-первых, всякий упрек
показался бы вызванным миновавшею опасностью и шишкой, которая вскочила на лбу
у Левина; а во-вторых, Весловский был так наивно огорчен сначала и потом
так смеялся добродушно и увлекательно их общему переполоху, что нельзя было
самому не смеяться.
Когда подъехали ко второму болоту, которое было довольно
велико и должно было взять много времени, Левин уговаривал не выходить, но
Весловский опять упросил его. Опять, так как болото было узко, Левин, как
гостеприимный хозяин, остался у экипажей.
Прямо с прихода Крак потянул к кочкам. Васенька Весловский
первый побежал за собакой. И не успел Степан Аркадьич подойти, как уж вылетел
дупель. Весловский сделал промах, и дупель пересел в некошеный луг. Весловскому
предоставлен был этот дупель. Крак опять нашел его, стал, и Весловский убил его
и вернулся к экипажам.
– Теперь идите вы, а я побуду с лошадьми, – сказал
он.
Левина начинала разбирать охотничья зависть. Он передал
вожжи Весловскому и пошел в болото.
Ласка, уже давно жалобно визжавшая и жаловавшаяся на
несправедливость, понеслась вперед прямо к надежному, знакомому Левину
кочкарнику, в который не заходил еще Крак.
– Что ж ты ее не остановишь? – крикнул Степан
Аркадьич.
– Она не спугнет, – отвечал Левин, радуясь на
собаку и спеша за нею.
В поиске Ласки, чем ближе и ближе она подходила к знакомым
кочкам, становилось больше и больше серьезности. Маленькая болотная птичка
только на мгновенье развлекла ее. Она сделала один круг пред кочками, начала
другой и вдруг вздрогнула и замерла.
– Иди, иди, Стива! – крикнул Левин, чувствуя, как
сердце у него начинает сильнее биться и как вдруг, как будто какая-то задвижка
отодвинулась в его напряженном слухе, все звуки, потеряв меру расстояния,
беспорядочно, но ярко стали поражать его. Он слышал шаги Степана Аркадьича,
принимая их за дальний топот лошадей, слышал хрупкий звук оторвавшегося с
кореньями угла кочки, на которую он наступил, принимая этот звук за полет
дупеля. Слышал тоже сзади недалеко какое-то шлепанье по воде, в котором он не
мог дать себе отчета.
Выбирая место для ноги, он подвигался к собаке.
– Пиль!
Не дупель, а бекас вырвался из-под собаки. Левин повел
ружьем, но в то самое время как он целился, тот самый звук шлепанья по воде
усилился, приблизился, и к нему присоединился голос Весловского, что-то странно
громко кричавшего. Левин видел, что он берет ружьем сзади бекаса, но все-таки
выстрелил.
Убедившись в том, что сделан промах, Левин оглянулся и
увидал, что лошади с катками уже не на дороге, а в болоте.
Весловский, желая видеть стрельбу, заехал в болото и увязил
лошадей.
– И черт его носит! – проговорил про себя Левин,
возвращаясь к завязшему экипажу. – Зачем вы поехали? – сухо сказал он
ему и, кликнув кучера, принялся выпрастывать лошадей.
Левину было досадно и то, что ему помешали стрелять, и то,
что увязили его лошадей, и то, главное, что, для того чтобы выпростать лошадей,
отпречь их, ни Степан Аркадьич, ни Весловский не помогали ему и кучеру, так как
не имели ни тот, ни другой ни малейшего понятия, в чем состоит запряжка. Ни
слова не отвечая Васеньке на его уверения, что тут было совсем сухо, Левин
молча работал с кучером, чтобы выпростать лошадей. Но потом, разгоревшись
работой и увидав, как старательно усердно Весловский тащил катки за крыло, так
что даже отломил его, Левин упрекнул себя за то, что он под влиянием вчерашнего
чувства был слишком холоден к Весловскому, и постарался особенною любезностию
загладить свою сухость. Когда все было приведено в порядок и экипажи выведены
на дорогу, Левин велел достать завтрак.
– Bon appétit – bonne conscience! Ce poulet va tomber
jusqu’au fond de mes bottes,[158] –
говорил французскую прибауточку опять повеселевший Васенька, доедая второго
цыпленка. – Ну, теперь бедствия наши кончились; теперь пойдет все
благополучно. Только уж за свою вину я теперь обязан сидеть на козлах. Не
правда ли? А? Нет, нет, я Автомедон[159].
Посмотрите, как я вас довезу! – отвечал он, не выпуская вожжи, когда Левин
просил его пустить кучера. – Нет, я должен свою вину искупить, и мне
прекрасно на козлах. – И он поехал.
Левин боялся немного, что он замучает лошадей, особенно
левого, рыжего, которого он не умел держать; но невольно он подчинялся его
веселью, слушал романсы, которые Весловский, сидя на козлах, распевал всю
дорогу, или рассказы и представления в лицах, как надо править по-английски
four in hand;[160] и
они все после завтрака в самом веселом расположении духа доехали до
Гвоздевского болота.
|