 Увеличить |
VI
Во время детского чая большие сидели на балконе и
разговаривали так, как будто ничего не случилось, хотя все, и в особенности
Сергей Иванович и Варенька, очень хорошо знали, что случилось хотя и
отрицательное, но очень важное обстоятельство. Они испытывали оба одинаковое
чувство, подобное тому, какое испытывает ученик после неудавшегося экзамена,
оставшись в том же классе или навсегда исключенный из заведения. Все присутствующие,
чувствуя тоже, что что-то случилось, говорили оживленно о посторонних
предметах. Левин и Кити чувствовали себя особенно счастливыми и любовными в
нынешний вечер. И что они были счастливы своею любовью, это заключало в себе
неприятный намек на тех, которые того же хотели и не могли, – и им было
совестно.
– Попомните мое слово: Alexandre не приедет, –
сказала старая княгиня.
Нынче вечером ждали с поезда Степана Аркадьича, и старый
князь писал, что, может быть, и он приедет.
– И я знаю отчего, – продолжала княгиня, – он
говорит, что молодых надо оставлять одних на первое время.
– Да папа и так нас оставил. Мы его не видали, –
сказала Кити. – И какие же мы молодые? Мы уже такие старые.
– Только если он не приедет, и я прощусь с вами,
дети, – грустно вздохнув, сказала княгиня.
– Ну, что вам, мама! – напали на нее обе дочери.
– Ты подумай, ему-то каково? Ведь теперь…
И вдруг совершенно неожиданно голос старой княгини задрожал.
Дочери замолчали и переглянулись. «Maman всегда найдет себе что-нибудь грустное», –
сказали они этим взглядом. Они не знали, что, как ни хорошо было княгине у
дочери, как она ни чувствовала себя нужною тут, ей было мучительно грустно и за
себя и за мужа с тех пор, как они отдали замуж последнюю любимую дочь и гнездо
семейное опустело.
– Что вам, Агафья Михайловна? – спросила вдруг
Кити остановившуюся с таинственным видом и значительным лицом Агафью
Михайловну.
– Насчет ужина.
– Ну вот и прекрасно, – сказала Долли, – ты
поди распоряжайся, а я пойду с Гришей повторю его урок. А то он нынче ничего не
делал.
– Это мне урок! Нет, Долли, я пойду, – вскочив,
проговорил Левин.
Гриша, уже поступивший в гимназию, летом должен был
повторять уроки. Дарья Александровна, еще в Москве учившаяся с сыном вместе
латинскому языку, приехав к Левиным, за правило себе поставила повторять с ним,
хоть раз в день, уроки самые трудные из арифметики и латинского. Левин вызвался
заменить ее; но мать, услыхав раз урок Левина и заметив, что это делается не
так, как в Москве репетировал учитель, конфузясь и стараясь не оскорбить
Левина, решительно высказала ему, что надо проходить по книге так, как учитель,
и что она лучше будет опять сама это делать. Левину досадно было и на Степана
Аркадьича за то, что по его беспечности не он, а мать занималась наблюдением за
преподаванием, в котором она ничего не понимала, и на учителей за то, что они
так дурно учат детей; но свояченице он обещался вести учение, как она этого
хотела. И он продолжал заниматься с Гришей уже не по-своему, а по книге, а
потому неохотно и часто забывая время урока. Так было и нынче.
– Нет, я пойду, Долли, ты сиди, – сказал
он. – Мы все сделаем по порядку, по книжке. Только вот, как Стива приедет,
мы на охоту уедем, тогда уж пропущу.
И Левин пошел к Грише.
То же самое сказала Варенька Кити. Варенька и в участливом
благоустроенном доме Левиных сумела быть полезною.
– Я закажу ужин, а вы сидите, – сказала она и
встала к Агафье Михайловне.
– Да, да, верно, цыплят не нашли. Тогда своих… –
сказала Кити.
– Мы рассудим с Агафьей Михайловной. – И Варенька
скрылась с нею.
– Какая милая девушка! – сказала княгиня.
– Не милая, maman, а прелесть такая, каких не бывает.
– Так вы нынче ждете Степана Аркадьича? – сказал
Сергей Иванович, очевидно не желая продолжать разговор о Вареньке. –
Трудно найти двух свояков, менее похожих друг на друга, как ваши мужья, –
сказал он с тонкою улыбкой. – Один подвижной, живущий только в обществе,
как рыба в воде; другой, наш Костя, живой, быстрый, чуткий на все, но, как
только в обществе, так или замирает, или бьется бестолково, как рыба на земле.
– Да, он легкомыслен очень, – сказала княгиня,
обращаясь к Сергею Ивановичу. – Я хотела именно просить вас поговорить
ему, что ей, Кити, невозможно оставаться здесь, а непременно надо приехать в
Москву. Он говорит, выписать доктора…
– Maman, он все сделает, он на все согласен, – с
досадой на мать за то, что она призывает в этом деле судьей Сергея Ивановича,
сказала Кити.
В середине их разговора в аллее послышалось фырканье лошадей
и звук колес по щебню.
Не успела еще Долли встать, чтоб идти навстречу мужу, как
внизу, из окна комнаты, в которой учился Гриша, выскочил Левин и ссадил Гришу.
– Это Стива! – из-под балкона крикнул
Левин. – Мы кончили, Долли, не бойся! – прибавил он и, как мальчик,
пустился бежать навстречу экипажу.
– Is, ea, id, ejus, ejus, ejus,[153] – кричал Гриша, подпрыгивая по аллее.
– И еще кто-то. Верно, папа! – прокричал Левин,
остановившись у входа в аллею. – Кити, не ходи по крутой лестнице, а
кругом.
Но Левин ошибся, приняв того, кто сидел в коляске, за
старого князя. Когда он приблизился к коляске, он увидал рядом со Степаном
Аркадьичем не князя, а красивого полного молодого человека в шотландском
колпачке с длинными концами лент назади. Это был Васенька Весловский,
троюродный брат Щербацких, – петербургско-московский блестящий молодой
человек, «отличнейший малый и страстный охотник», как его представил Степан
Аркадьич.
Нисколько не смущенный тем разочарованием, которое он
произвел, заменив собою старого князя, Весловский весело поздоровался с
Левиным, напоминая прежнее знакомство, и, подхватив в коляску Гришу, перенес
его через пойнтера, которого вез с собой Степан Аркадьич.
Левин не сел в коляску, а пошел сзади. Ему было немного
досадно на то, что не приехал старый князь, которого он чем больше знал, тем
больше любил, и на то, что явился этот Васенька Весловский, человек совершенно
чужой и лишний. Он показался ему еще тем более чуждым и лишним, что, когда
Левин подошел к крыльцу, у которого собралась вся оживленная толпа больших и
детей, он увидал, что Васенька Весловский с особенно ласковым и галантным видом
целует руку Кити.
– А мы cousins[154] с
вашей женой, да и старые знакомые, – сказал Васенька Весловский, опять
крепко-крепко пожимая руку Левина.
– Ну что, дичь есть? – обратился к Левину Степан
Аркадьич, едва поспевавший каждому сказать приветствие. – Мы вот с ним
имеем самые жестокие намерения. Как же, maman, они с тех пор не были в Москве.
Ну, Таня, вот тебе! Достань, пожалуйста, в коляске сзади, – на все стороны
говорил он. – Как ты посвежела, Долленька, – говорил он жене, еще раз
целуя ее руку, удерживая ее в своей и потрепливая сверху другою.
Левин, за минуту тому назад бывший в самом веселом
расположении духа, теперь мрачно смотрел на всех, и все ему не нравилось.
«Кого он вчера целовал этими губами?» – думал он, глядя на нежности
Степана Аркадьича с женой. Он посмотрел на Долли, и она тоже не понравилась
ему.
«Ведь она не верит его любви. Так чему же она так рада?
Отвратительно!» – думал Левин.
Он посмотрел на княгиню, которая так мила была ему минуту
тому назад, и ему не понравилась та манера, с которою она, как к себе в дом,
приветствовала этого Васеньку с его лентами.
Даже Сергей Иванович, который тоже вышел на крыльцо,
показался ему неприятен тем притворным дружелюбием, с которым он встретил
Степана Аркадьича, тогда как Левин знал, что брат его не любил и не уважал
Облонского.
И Варенька, и та ему была противна тем, как она с своим
видом sainte nitouche[155] знакомилась
с этим господином, тогда как только и думала о том, как бы ей выйти замуж.
И противнее всех была Кити тем, как она поддалась тому тону
веселья, с которым этот господин, как на праздник для себя и для всех, смотрел
на свой приезд в деревню, и в особенности неприятна была тою особенною улыбкой,
которою она отвечала на его улыбки.
Шумно разговаривая, все пошли в дом; но как только все
уселись, Левин повернулся и вышел.
Кити видела, что с мужем что-то сделалось. Она хотела
улучить минутку поговорить с ним наедине, но он поспешил уйти от нее, сказав,
что ему нужно в контору. Давно уже ему хозяйственные дела не казались так
важны, как нынче. «Им там все праздник, – думал он, – а тут дела не
праздничные, которые не ждут и без которых жить нельзя».
|
