 Увеличить |
XV
Когда вечер кончился, Кити рассказала матери о разговоре ее
с Левиным, и, несмотря на всю жалость, которую она испытывала к Левину, ее
радовала мысль, что ей было сделано предложение . У нее не было
сомнения, что она поступила как следовало. Но в постели она долго не могла
заснуть. Одно впечатление неотступно преследовало ее. Это было лицо Левина с
насупленными бровями и мрачно-уныло смотрящими из-под них добрыми глазами, как
он стоял, слушая отца и взглядывая на нее и на Вронского. И ей так жалко стало
его, что слезы навернулись на глаза. Но тотчас же она подумала о том, на кого
она променяла его. Она живо вспомнила это мужественное, твердое лицо, это
благородное спокойствие и светящуюся во всем доброту ко всем; вспомнила любовь
к себе того, кого она любила, и ей опять стало радостно на душе, и она с
улыбкой счастия легла на подушку. «Жалко, жалко, но что же делать? Я не
виновата», – говорила она себе; но внутренний голос говорил ей другое. В
том ли она раскаивалась, что завлекла Левина, или в том, что отказала, –
она не знала. Но счастье ее было отравлено сомнениями. «Господи помилуй,
Господи помилуй, Господи помилуй!» – говорила она про себя, пока заснула.
В это время внизу, в маленьком кабинете князя, происходила
одна из тех, часто повторяющихся между родителями сцен за любимую дочь.
– Что? Вот что! – кричал князь, размахивая руками
и тотчас же запахивая свой беличий халат. – То, что в вас нет гордости,
достоинства, что вы срамите, губите дочь этим сватовством, подлым, дурацким!
– Да помилуй, ради самого Бога, князь, что я
сделала? – говорила княгиня, чуть не плача.
Она, счастливая, довольная после разговора с дочерью, пришла
к князю проститься по обыкновению, и хотя она не намерена была говорить ему о
предложении Левина и отказе Кити, но намекнула мужу на то, что ей кажется дело
с Вронским совсем конченым, что оно решится, как только приедет его мать. И
тут-то, на эти слова, князь вдруг вспылил и начал выкрикивать неприличные
слова.
– Что вы сделали? А вот что: во-первых, вы заманиваете
жениха, и вся Москва будет говорить, и резонно. Если вы делаете вечера, так
зовите всех, а не избранных женишков. Позовите всех этих тютьков (так
князь называл московских молодых людей), позовите тапера, и пускай пляшут, а не
так, как нынче, – женишков, и сводить. Мне видеть мерзко, мерзко, и вы
добились, вскружили голову девчонке. Левин в тысячу раз лучше человек. А это
франтик петербургский, их на машине делают, они все на одну стать, и все дрянь.
Да хоть бы он принц крови был, моя дочь ни в ком не нуждается!
– Да что же я сделала?
– А то… – с гневом вскрикнул князь.
– Знаю я, что если тебя слушать, – перебила
княгиня, – то мы никогда не отдадим дочь замуж. Если так, то надо в
деревню уехать.
– И лучше уехать.
– Да постой. Разве я заискиваю? Я нисколько не
заискиваю. А молодой человек, и очень хороший, влюбился, и она, кажется…
– Да, вот вам кажется! А как она в самом деле влюбится,
а он столько же думает жениться, как я?.. Ох! не смотрели бы мои глаза!.. «Ах,
спиритизм, ах, Ницца, ах, на бале…» – И князь, воображая, что он представляет
жену, приседал на каждом слове. – А вот, как сделаем несчастье Катеньки,
как она в самом деле заберет в голову…
– Да почему же ты думаешь?
– Я не думаю, я знаю; на это глаза есть у нас, а не у
баб. Я вижу человека, который имеет намерения серьезные, это Левин; и вижу
перепела, как этот щелкопер, которому только повеселиться.
– Ну, уж ты заберешь в голову…
– А вот вспомнишь, да поздно, как с Дашенькой.
– Ну, хорошо, хорошо, не будем говорить, –
остановила его княгиня, вспомнив про несчастную Долли.
– И прекрасно, и прощай!
И, перекрестив друг друга и поцеловавшись, но чувствуя, что
каждый остался при своем мнении, супруги разошлись.
Княгиня была сперва твердо уверена, что нынешний вечер решил
судьбу Кити и что не может быть сомнения в намерениях Вронского, но слова мужа
смутили ее. И, вернувшись к себе, она, точно так же как и Кити, с ужасом пред
неизвестностью будущего, несколько раз повторила в душе: «Господи помилуй,
Господи помилуй, Господи помилуй!»
|
