XVI
Когда Левин вошел наверх, жена его сидела у нового
серебряного самовара за новым чайным прибором и, посадив у маленького столика
старую Агафью Михайловну с налитою ей чашкой чая, читала письмо Долли, с
которою они были в постоянной и частой переписке.
– Вишь, посадила меня ваша барыня, велела с ней
сидеть, – сказала Агафья Михайловна, дружелюбно улыбаясь на Кити.
В этих словах Агафьи Михайловны Левин прочел развязку драмы,
которая в последнее время происходила между Агафьей Михайловной и Кити. Он
видел, что, несмотря на все огорчение, причиненное Агафье Михайловне новою
хозяйкой, отнявшею у нее бразды правления, Кити все-таки победила ее и
заставила себя любить.
– Вот я и прочла твое письмо, – сказала Кити,
подавая ему безграмотное письмо. – Это от той женщины, кажется, твоего
брата… – сказала она. – Я не прочла. А это от моих и от Долли.
Представь! Долли возила к Сарматским на детский бал Гришу и Таню; Таня была
маркизой.
Но Левин не слушал ее; он, покраснев, взял письмо от Марьи
Николаевны, бывшей любовницы брата Николая, и стал читать его. Это было уже
второе письмо от Марьи Николаевны. В первом письме Марья Николаевна писала, что
брат прогнал ее от себя без вины, и с трогательною наивностью прибавляла, что
хотя она опять в нищете, но ничего не просит, не желает, а что только убивает ее
мысль о том, что Николай Дмитриевич пропадет без нее по слабости своего
здоровья, и просила брата следить за ним. Теперь она писала другое. Она нашла
Николая Дмитриевича, опять сошлась с ним в Москве и с ним поехала в губернский
город, где он получил место на службе. Но что там он поссорился с начальником и
поехал назад в Москву, но дорогой так заболел, что едва ли встанет, –
писала она. «Все о вас поминали, да и денег больше нет».
– Прочти, о тебе Долли пишет, – начала было Кити
улыбаясь, но вдруг остановилась, заметив переменившееся выражение лица мужа.
– Что ты? Что такое?
– Она мне пишет, что Николай, брат, при смерти. Я
поеду.
Лицо Кити вдруг переменилось. Мысли о Тане маркизой, о
Долли, все это исчезло.
– Когда же ты поедешь? – сказала она.
– Завтра.
– И я с тобой, можно? – сказала она.
– Кити! Ну, что это? – с упреком сказал он.
– Как что? – оскорбившись за то, что он как бы с
неохотой и досадой принимает ее предложение. – Отчего же мне не ехать? Я
тебе не буду мешать. Я …
– Я еду потому, что мой брат умирает, – сказал
Левин. – Для чего ты…
– Для чего? Для того же, для чего и ты.
«И в такую для меня важную минуту она думает только о том,
что ей будет скучно одной», – подумал Левин. И эта отговорка в деле таком
важном рассердила его.
– Это невозможно, – сказал он строго.
Агафья Михайловна, видя, что дело доходит до ссоры, тихо
поставила чашку и вышла. Кити даже не заметила ее. Тон, которым муж сказал
последние слова, оскорбил ее в особенности тем, что он, видимо, не верил тому,
что она сказала.
– А я тебе говорю, что, если ты поедешь, и я поеду с
тобой, непременно поеду, – торопливо и гневно заговорила она. –
Почему невозможно? Почему ты говоришь, что невозможно?
– Потому, что ехать Бог знает куда, по каким дорогам,
гостиницам. Ты стеснять меня будешь, – говорил Левин, стараясь быть
хладнокровным.
– Нисколько. Мне ничего не нужно. Где ты можешь, там и
я…
– Ну, уже по одному тому, что там эта женщина, с
которою ты не можешь сближаться.
– Я ничего не знаю и знать не хочу, кто там и что. Я
знаю, что брат моего мужа умирает и муж едет к нему, и я еду с мужем, чтобы…
– Кити! Не рассердись. Но ты подумай, дело это так
важно, что мне больно думать, что ты смешиваешь чувство слабости, нежелания
остаться одной. Ну, тебе скучно будет одной, ну, поезжай в Москву.
– Вот, ты всегда приписываешь мне дурные,
подлые мысли, – заговорила она со слезами оскорбления и гнева. – Я
ничего, ни слабости, ничего… Я чувствую, что мой долг быть с мужем, когда он в
горе, но ты хочешь нарочно сделать мне больно, нарочно хочешь не понимать…
– Нет, это ужасно. Быть рабом каким-то! –
вскрикнул Левин, вставая и не в силах более удерживать своей досады. Но в ту же
секунду почувствовал, что он бьет сам себя.
– Так зачем ты женился? Был бы свободен. Зачем, если ты
раскаиваешься? – заговорила она, вскочила и побежала в гостиную.
Когда он пришел за ней, она всхлипывала от слез.
Он начал говорить, желая найти те слова, которые могли бы не
то что разубедить, но только успокоить ее. Но она не слушала его и ни с чем не
соглашалась. Он нагнулся к ней и взял ее сопротивляющуюся руку. Он поцеловал ее
руку, поцеловал волосы, опять поцеловал руку, – она все молчала. Но когда
он взял ее обеими руками за лицо и сказал: «Кити!» – вдруг она опомнилась,
поплакала и примирилась.
Было решено ехать завтра вместе. Левин сказал жене, что он
верит, что она желала ехать, только чтобы быть полезною, согласился, что
присутствие Марьи Николаевны при брате не представляет ничего неприличного; но
в глубине души он ехал недовольный ею и собой. Он был недоволен ею за то, что она
не могла взять на себя отпустить его, когда это было нужно (и как странно ему
было думать, что он, так недавно еще не смевший верить тому счастью, что она
может полюбить его, теперь чувствовал себя несчастным оттого, что она слишком
любит его!), и недоволен собой за то, что не выдержал характера. Еще более он
был во глубине души не согласен с тем, что ей нет дела до той женщины, которая
с братом, и он с ужасом думал о всех могущих встретиться столкновениях. Уж
одно, что его жена, его Кити, будет в одной комнате с девкой, заставляло его
вздрагивать от отвращения и ужаса.
|
