VI
Когда обряд обручения окончился, церковнослужитель постлал
пред аналоем в середине церкви кусок розовой шелковой ткани, хор запел искусный
и сложный псалом, в котором бас и тенор перекликались между собой, и священник,
оборотившись, указал обрученным на разостланный розовый кусок ткани. Как ни
часто и много слушали оба о примете, что кто первый ступит на ковер, тот будет
главой в семье, ни Левин, ни Кити не могли об этом вспомнить, когда они сделали
эти несколько шагов. Они не слышали и громких замечаний и споров о том, что, по
наблюдению одних, он стал прежде, по мнению других, оба вместе.
После обычных вопросов о желании их вступить в брак, и не
обещались ли они другим, и их странно для них самих звучавших ответов началась
новая служба. Кити слушала слова молитвы, желая понять их смысл, но не могла.
Чувство торжества и светлой радости по мере совершения обряда все больше и
больше переполняло ее душу и лишало ее возможности внимания.
Молились «о еже податися им целомудрию и плоду чрева на
пользу, о еже возвеселитися им видением сынов и дщерей». Упоминалось о том, что
Бог сотворил жену из ребра Адама, и «сего ради оставит человек отца и матерь и
прилепится к жене, будет два в плоть едину», и что «тайна сия велика есть»;
просили, чтобы Бог дал им плодородие и благословение, как Исааку и Ревекке,
Иосифу, Моисею и Сепфоре, и чтоб они видели сыны сынов своих. «Все это было
прекрасно, – думала Кити, слушая эти слова, – все это и не может быть
иначе», – и улыбка радости, сообщавшаяся невольно всем смотревшим на нее,
сияла на ее просветлевшем лице.
– Наденьте совсем! – послышались советы, когда
священник надел на них венцы и Щербацкий, дрожа рукою в трехпуговичной
перчатке, держал высоко венец над ее головой.
– Наденьте! – прошептала она, улыбаясь.
Левин оглянулся на нее и был поражен тем радостным сиянием,
которое было на ее лице; и чувство это невольно сообщилось ему. Ему стало,
так же как и ей, светло и весело.
Им весело было слушать чтение послания апостольского и
раскат голоса протодьякона при последнем стихе, ожидаемый с таким нетерпением
постороннею публикой. Весело было пить из плоской чаши теплое красное вино с
водой, и стало еще веселее, когда священник, откинув ризу и взяв их обе руки в
свою, повел их при порывах баса, выводившего «Исаие ликуй», вокруг аналоя.
Щербацкий и Чириков, поддерживавшие венцы, путаясь в шлейфе невесты, тоже
улыбаясь и радуясь чему-то, то отставали, то натыкались на венчаемых при
остановках священника. Искра радости, зажегшаяся в Кити, казалось, сообщилась
всем бывшим в церкви. Левину казалось, что и священнику и дьякону, так же как и
ему, хотелось улыбаться.
Сняв венцы с голов их, священник прочел последнюю молитву и
поздравил молодых. Левин взглянул на Кити, и никогда он не видал ее до сих пор
такою. Она была прелестна тем новым сиянием счастия, которое было на ее лице.
Левину хотелось сказать ей что-нибудь, но он не знал, кончилось ли. Священник
вывел его из затруднения. Он улыбнулся своим добрым ртом и тихо сказал:
– Поцелуйте жену, и вы поцелуйте мужа, – и взял у
них из рук свечи.
Левин поцеловал с осторожностью ее улыбавшиеся губы, подал
ей руку и, ощущая новую, странную близость, пошел из церкви. Он не верил, не
мог верить, что это была правда. Только когда встречались их удивленные и
робкие взгляды, он верил этому, потому что чувствовал, что они уже были одно.
После ужина в ту же ночь молодые уехали в деревню.
|
