Увеличить |
VII
На другой день было воскресенье. Степан Аркадьич заехал в
Большой театр на репетицию балета и передал Маше Чибисовой, хорошенькой, вновь
поступившей по его протекции танцовщице, обещанные накануне коральки, и за
кулисой, в дневной темноте театра, успел поцеловать ее хорошенькое, просиявшее
от подарка личико. Кроме подарка коральков, ему нужно было условиться с ней о
свидании после балета. Объяснив ей, что ему нельзя быть к началу балета, он
обещался, что приедет к последнему акту и свезет ее ужинать. Из театра Степан
Аркадьич заехал в Охотный ряд, сам выбрал рыбу и спаржу к обеду и в двенадцать
часов был уже у Дюссо, где ему нужно было быть у троих, всех трех, как на его
счастье, стоявших в одной гостинице: у Левина, остановившегося тут и недавно
приехавшего из-за границы, у нового своего начальника, только что поступившего
на это высшее место и ревизовавшего Москву, и у зятя Каренина, чтобы его
непременно привезти обедать.
Степан Аркадьич любил пообедать, но еще более любил дать
обед, небольшой, но утонченный и по еде, и питью, и по выбору гостей. Программа
нынешнего обеда ему очень понравилась: будут окуни живые, спаржа и la pièce de
résistance[115] – чудесный, но простой
ростбиф и сообразные вины: это из еды и питья. А из гостей будут Кити и Левин,
и, чтобы незаметно это было, будет еще кузина и Щербацкий молодой, и la pièce
de résistance из гостей – Кознышев Сергей и Алексей Александрович. Сергей
Иванович – москвич и философ, Алексей Александрович – петербуржец и практик; да
позовет еще известного чудака энтузиаста Песцова, либерала, говоруна,
музыканта, историка и милейшего пятидесятилетнего юношу, который будет соус или
гарнир Кознышеву и Каренину. Он будет раззадоривать и стравливать их.
Деньги от купца за лес по второму сроку были получены и еще
не издержаны, Долли была очень мила и добра последнее время, и мысль этого
обеда во всех отношениях радовала Степана Аркадьича. Он находился в самом
веселом расположении духа. Были два обстоятельства немножко неприятные; но оба
эти обстоятельства тонули в море добродушного веселья, которое волновалось в
душе Степана Аркадьича. Эти два обстоятельства были: первое то, что вчера он,
встретив на улице Алексея Александровича, заметил, что он сух и строг с ним, и,
сведя это выражение лица Алексея Александровича и то, что он не приехал к ним и
не дал знать о себе, с теми толками, которые он слышал об Анне и Вронском,
Степан Аркадьич догадывался, что что-то не ладно между мужем и женою.
Это было одно неприятное. Другое немножко неприятное было
то, что новый начальник, как все новые начальники, имел уж репутацию страшного
человека, встающего в шесть часов утра, работающего, как лошадь, и требующего
такой же работы от подчиненных. Кроме того, новый начальник этот еще имел
репутацию медведя в обращении и был, по слухам, человек совершенно
противоположного направления тому, к которому принадлежал прежний начальник и
до сих пор принадлежал сам Степан Аркадьич. Вчера Степан Аркадьич являлся по
службе в мундире, и новый начальник был очень любезен и разговорился с
Облонским, как с знакомым; поэтому Степан Аркадьич считал своею обязанностью
сделать ему визит в сюртуке. Мысль о том, что новый начальник может нехорошо принять
его, было это другое неприятное обстоятельство. Но Степан Аркадьич инстинктивно
чувствовал, что все образуется прекрасно. «Все люди, все человеки, как
и мы грешные: из чего злиться и ссориться?» – думал он, входя в гостиницу.
– Здорово, Василий, – говорил он, в шляпе
набекрень проходя по коридору и обращаясь к знакомому лакею, – ты
бакенбарды отпустил? Левин – седьмой нумер, а? Проводи, пожалуйста. Да узнай,
граф Аничкин (это был новый начальник) примет ли?
– Слушаю-с, – улыбаясь, отвечал Василий. –
Давно к нам не жаловали.
– Я вчера был, только с другого подъезда. Это седьмой?
Левин стоял с тверским мужиком посредине номера и мерил
аршином свежую медвежью шкуру, когда вошел Степан Аркадьич.
– А, убили? – крикнул Степан Аркадьич. –
Славная штука! Медведица? Здравствуй, Архип!
Он пожал руку мужику и присел на стул, не снимая пальто и
шляпы.
– Да сними же, посиди! – снимая с него шляпу,
сказал Левин.
– Нет, мне некогда, я только на одну секундочку, –
отвечал Степан Аркадьич. Он распахнул пальто, но потом снял его и просидел
целый час, разговаривая с Левиным об охоте и о самых задушевных предметах.
– Ну, скажи же, пожалуйста, что ты делал за границей?
где был? – сказал Степан Аркадьич, когда мужик вышел.
– Да я был в Германии, в Пруссии, во Франции, в Англии,
но не в столицах, а в фабричных городах, и много видел нового. И рад, что был.
– Да, я знаю твою мысль устройства рабочего.
– Совсем нет: в России не может быть вопроса рабочего.
В России вопрос отношения рабочего народа к земле; он и там есть, но там это
починка испорченного, а у нас…
Степан Аркадьич внимательно слушал Левина.
– Да, да! – говорил он. – Очень может быть,
что ты прав, – сказал он. – Но я рад, что ты в бодром духе; и за
медведями ездишь, и работаешь, и увлекаешься. А то мне Щербацкий говорил – он
тебя встретил, – что ты в каком-то унынии, все о смерти говоришь…
– Да что же, я не перестаю думать о смерти, –
сказал Левин. – Правда, что умирать пора. И что все это вздор. Я по правде
тебе скажу: я мыслью своею и работой ужасно дорожу, но в сущности – ты подумай
об этом: ведь весь этот мир наш – это маленькая плесень, которая наросла на
крошечной планете. А мы думаем, что у нас может быть что-нибудь великое, –
мысли, дела! Все это песчинки.
– Да это, брат, старо, как мир!
– Старо, но знаешь, когда это поймешь ясно, то как-то
все делается ничтожно. Когда поймешь, что нынче-завтра умрешь и ничего не
останется, то так все ничтожно! И я считаю очень важною свою мысль, а она
оказывается так же ничтожна, если бы даже исполнить ее, как обойти эту медведицу.
Так и проводишь жизнь, развлекаясь охотой, работой, – чтобы только не
думать о смерти.
Степан Аркадьич тонко и ласково улыбался, слушая Левина.
– Ну, разумеется! Вот ты и пришел ко мне. Помнишь, ты
нападал на меня за то, что я ищу в жизни наслаждений?
Не будь, о моралист, так строг!..[116]
– Нет, все-таки в жизни хорошее есть то… – Левин
запутался. – Да я не знаю. Знаю только, что помрем скоро.
– Зачем же скоро?
– И знаешь, прелести в жизни меньше, когда думаешь о
смерти, – но спокойнее.
– Напротив, на последях еще веселей. Ну, однако, мне
пора, – сказал Степан Аркадьич, вставая в десятый раз.
– Да нет, посиди! – говорил Левин, удерживая
его. – Теперь когда же увидимся? Я завтра еду.
– Я-то хорош! Я затем приехал… Непременно приезжай
нынче ко мне обедать. Брат твой будет, Каренин, мой зять, будет.
– Разве он здесь? – сказал Левин и хотел спросить
про Кити. Он слышал, что она была в начале зимы в Петербурге у своей сестры,
жены дипломата, и не знал, вернулась ли она, или нет, но раздумал
расспрашивать. «Будет, не будет – все равно».
– Так приедешь?
– Ну, разумеется.
– Так в пять часов и в сюртуке.
И Степан Аркадьич встал и пошел вниз к новому начальнику.
Инстинкт не обманул Степана Аркадьича. Новый страшный начальник оказался весьма
обходительный человек, и Степан Аркадьич позавтракал с ним и засиделся так, что
только в четвертом часу попал к Алексею Александровичу.
|