100bestbooks.ru в Instagram @100bestbooks
В эту долгую и богатую событиями ночь читатель имел возможность, словно мифологический бог, восседающий на облаке, проследовать из Сен-Дени в Ла Мюэт, оттуда – на улицу Кок-Эрон, потом – на улицу Платриер, а с улицы Платриер – на улицу Сен-Клод. Графиня дю Барри решила в течение этой ночи убедить короля в необходимости проведения новой политики, отвечающей ее интересам.
Особенно она настаивала на опасности, подстерегавшей их в том случае, если Шуазелю удастся добиться расположения будущей супруги дофина.
Пожав плечами, король ответил, что ее высочество еще ребенок, а де Шуазель опытный министр, значит, опасаться нечего, потому что одна не умеет работать, а другой не способен развлекаться.
Довольный удачным словцом, он положил объяснениям конец.
Но графине Дю Барри было не до смеха: ей показалось, что король увлекся другой красавицей.
Людовик XV был кокетлив. Он обожал заставлять своих любовниц сходить с ума от ревности, но следил, правда, за тем, чтобы ревность не вызывала ссор и затянувшихся размолвок.
Графиня Дю Барри была ревнива из самолюбия и от страха. Ей большого труда стоило завоевать занимаемое положение, оно было слишком высоко и слишком далеко отстояло от отправной точки, чтобы она могла позволить себе, подобно г-же де Помпадур, терпеть при короле других любовниц, даже находить их для него, когда его величество скучал, что бывало с ним весьма часто.
Итак, будучи ревнивой, графиня Дю Барри хотела досконально изучить причины несговорчивости короля.
Король произнес памятные слова, ни одному из которых сам он не верил:
– Я забочусь о счастье своей невестки и не уверен в том, что дофин способен ее осчастливить.
– Отчего же нет?
– Мне показалось, что в Компьене, Сен-Дени и Ла Мюэт его высочество Людовик слишком пристально рассматривал чужих жен и очень мало внимания уделял своей.
– По правде говоря, если бы я этого не услышала от вас, я бы никогда не поверила: ее высочество хороша собой.
– Чересчур худа.
– Она такая юная!
– А вы поглядите на мадмуазель де Таверне; ведь она одного возраста с эрцгерцогиней.
– Ну и что же?
– Она необыкновенно хороша.
В глазах графини мелькнул огонек, предупредивший короля о допущенной им оплошности.
– А вы сами, дорогая графиня, – с живостью продолжал король, – в шестнадцать лет наверняка были пухленькой, как пастушки нашего приятеля Буше.
Эта маленькая лесть немного поправила положение, но удар был слишком сильный.
Графиня Дю Барри перешла в наступление.
– Значит, мадмуазель де Таверне очень красива? – жеманничая, спросила она.
– Понятия не имею! – сказал Людовик XV.
– Как? Вы ее расхваливаете и не знаете, красива она или нет?
– Я знаю, что она не тощая, только и всего.
– Значит, вы видели ее обнаженной?
– Ах, дорогая графиня, вы толкаете меня в западню! Вам известно, что я ее видел сверху, и меня поразили.., формы, к черту мелочи! А у ее высочества я, кроме костей, ничего не заметил, только и всего.
– У мадмуазель де Таверне вы заметили формы, как вы говорите, потому что у ее высочества – красота изысканная, а у мадмуазель де Таверне – вульгарная.
– В таком случае скажите, Жаипэ, разве у вас не изысканная красота?
– Ага! Комплимент, – едва слышно прошептала графиня, – только предназначен он не мне! – И громко продолжала:
– Я буду очень довольна, если ее высочество выберет себе привлекательных фрейлин. Как ужасно, когда при дворе одни старухи!
– Мне ли об этом говорить, дорогая? Я еще вчера толковал об этом дофину, но ему это безразлично. Вот образцовый муж!
– А не начать ли ей с мадмуазель де Таверне?
– Думаю, что так и будет, – отвечал Людовик XV.
– Откуда вам это известно?
– От кого-то я слышал.
– Она нищая.
– Да, зато знатная. Эти Таверне-Мезон-Руж – из хорошей семьи и верные слуги.
– Кто их поддерживает?
– Этого я не знаю. Но я тоже убежден, что они нищие.
– Очевидно, не Шуазель, потому что тогда у них ни в чем не было бы нужды.
– Графиня! Давайте не говорить о политике, умоляю вас!
– Если я заметила, что Шуазели вас разоряют, – это называется говорить о политике?
– Разумеется, – отвечал король и встал со своего места. Час спустя его величество вернулся в Большой Трианон в прекрасном расположении духа оттого, что пробудил ревность, и повторяя вполголоса, как вероятно, повторял бы Ришелье в тридцать лет:
– По правде говоря, ревнивые женщины – это довольно скучно!
Как только король удалился, Дю Барри встала и прошла в будуар, где ее ждала Шон, сгоравшая от нетерпения узнать новости.
– Ну, в эти дни у тебя большая победа, – заметила она, – третьего дня
– представление ко двору, ужин с ее высочеством…
– Верно. Да мне-то что?
– То есть как что? Ты знаешь, что в эту минуту сто карет спешат по дороге в Люсьенн в погоне за твоей улыбкой?
– Мне жаль этих людей.
– Почему же?
– Потому что они зря теряют время: ни кареты, ни люди не увидят утром моей улыбки.
– Не надвигается ли буря?
– Да, черт побери! Прикажите скорее подавать шоколад!
Шон позвонила. Явился Замор.
– Шоколад! – приказала графиня.
Замор неторопливо повернулся и медленно, с важным видом пошел отмерять шаги.
– Этот дурак хочет меня уморить! – закричала графиня. – Сто ударов кнутом, если сию минуту не побежит!
– Я – не бежать! Я – дворецкий! – важно вымолвил Замор.
– А-а, ты – дворецкий! – прошипела графиня, схватившись за хлыст с рукояткой из золоченого серебра, предназначенный для дрессировки спаниеля. – Дворецкий? Ну, погоди! Я тебе сейчас покажу дворецкого!
Он бросился бежать, натыкаясь на стены и истошно вопя.
– До чего вы сегодня жестоки, Жанна! – заметила Шон.
– Я имею на это право.
– Разумеется! Однако я должна вас остановить, дорогая.
– Почему?
– Боюсь попасться вам под горячую руку. В дверь будуара три раза постучали.
– Кто там стучит? – нетерпеливо спросила графиня.
– Хорошенький его ожидает прием! – прошептала Шон.
– Пусть я буду плохо принят! – проговорил Жан, широко распахнув дверь.
– А что произошло бы, если бы вы были плохо приняты? Это ведь вполне возможно.
– Если это произойдет, я больше к вам не приду, – отвечал Жан.
– Ну и что Же?
– Вы сами потеряли бы больше, чем я, если бы плохо меня приняли.
– Наглец!
– Ну вот! Я уже и наглец, только потому, что не льщу вам. Что с ней сегодня, Шон?
– Не говори, Жан! Она просто неприступна. А вот и шоколад.
– Так не будем к ней подходить. Здравствуй, шоколад! – проговорил Жан, принимая поднос. – Как поживаешь, шоколад?
Он поставил поднос в углу на маленький столик, тут он и уселся.
– Иди, Шон, – пригласил он, – а слишком гордые останутся без шоколада.
– Вы просто восхитительны! – вымолвила графиня, увидев, что Шон подала Жану знак, что он может завтракать один. – Вы делаете вид, что очень чувствительны, а сами даже не замечаете, как я страдаю.
– Да что с тобой? – подходя к ней, спросила Шон.
– Ни один из вас даже не подумал о том, что меня беспокоит! – вскричала она.
– Так вас что-то беспокоит? Скажите!
Жан не двинулся. Он намазывал себе тартинки.
– У тебя кончились деньги? – спросила Шон.
– Что ты! Скорее они у короля кончатся!
– Тогда одолжи мне тысячу луидоров, – попросил Жан, – мне они очень нужны.
– Вы сейчас получите тысячу щелчков по своему мясистому красному носу.
– Так король решил оставить при себе этого отвратительного Шуазеля? – спросила Шон.
– Что же в этом удивительного? Такие, как он, несменяемы.
– Может, король влюбился в ее высочество?
– А-а, наконец-то вы подходите к самой сути! Поздравляю вас! Однако взгляните на этого грубияна: он лопает шоколад и пальцем не желает шевельнуть, чтобы мне помочь. Да нет, они оба хотят, чтобы я умерла от огорчения.
Не обращая ни малейшего внимания на разразившуюся за его спиной бурю, Жан разрезал вторую булочку, намазал ее маслом и налил себе вторую чашку шоколада.
– Что вы говорите! Король влюбился? – воскликнула Шон.
Графиня Дю Барри кивнула головой, словно хотела сказать:
«Вы угадали».
– В ее высочество? – спросила Шон, всплеснув руками. – Ну, тем лучше; не будет кровосмешения. Да и вам спокойнее: лучше он будет влюблен в нее, чем в кого-нибудь еще.
– А если он влюблен не в нее, а в кого-нибудь еще?
– Господи! Что ты говоришь? – побледнев, воскликнула Шон.
– Вот видишь, теперь и тебе стало нехорошо. Этого только недоставало!
– Однако, если все обстоит именно так, мы погибли! – пробормотала Шон. – Вот отчего ты страдаешь, Жанна! В кого же он влюблен?
– Это ты у своего братца спроси. Он уже фиолетовый от шоколада, как бы не умер прямо здесь. Он-то тебе скажет, он наверняка знает или, по крайней мере, догадывается.
Жан поднял голову.
– У меня что-то хотят узнать? – спросил он.
– Да, господин Торопыга, да, господин Главный помощник, у вас спрашивают имя лица, интересующего короля, – ответила Жанна.
Жан плотно сжал губы и процедил всего три слова:
– Мадмуазель де Таверне.
– Мадмуазель де Таверне! – закричала Шон. – Ох, пощадите!
– Он об этом знает, палач! – завопила графиня, откинувшись в кресле и воздев руки к небу. – Он знает и спокойно ест!
– О! – воскликнула Шон, очевидно переходя в лагерь сестры.
– По правде говоря, – кричала графиня, – я не понимаю, почему я до сих пор не выцарапала его огромные отвратительные, заспанные глаза. Бездельник! Смотрите, дорогая, он поднимается!
– Вы ошибаетесь, – возразил Жан, – я сегодня еще не ложился.
– Что же вы, в таком случае, делали, бабник?
– Я, черт возьми, бегал всю ночь и утро, – с возмущением ответил Жан.
– Да что говорить… Кто будет служить мне лучше, чем служат сейчас? Кто мне скажет, что сталось с этой девицей, где она?
– Где она? – переспросил Жан.
– Да.
– В Париже, черт побери!
– В Париже?.. Где именно?
– Улица Кок-Эрон.
– Кто вам сказал?
– Ее кучер, я дождался его в конюшнях и допросил.
– Что он ответил?
– Он только что отвез все семейство Таверне в особнячок на улице Кок-Эрон; дом стоит в саду, примыкающему к особняку д'Арменонвиль.
– Ах, Жан! – воскликнула графиня. – Это заставляет меня помириться с вами, друг мой! Однако нам необходимо знать все мелочи. Как она живет, с кем встречается? Чем занимается? Получает ли корреспонденцию? Вот что важно узнать!
– Ну что ж, узнаем!
– Каким образом?
– Каким образом?.. Я уже кое-что нашел, теперь ваша очередь.
– Улица Кок-Эрон? – с живостью переспросила Шон – Улица Кок-Эрон, – равнодушно повторил Жан.
– Должно быть, на улице Кок-Эрон сдаются комнаты.
– Превосходная мысль! – воскликнула графиня – Надо поскорее отправиться на улицу Кок-Эрон, Жан, и снять Дом. Мы там посадим своего человека, он будет следить за тем, кто к ней входит, кто выходит, что там замышляется. В карету, живей, живей! Едем на улицу Кок-Эрон!
– Пустое! На улице Кок-Эрон дома не сдаются.
– Почем вы знаете?
– Навел справки, черт побери! Правда, там есть…
– Где – там! Говорите!
– На улице Платриер.
– Что за улица Платриер?
– Вы спрашиваете, при чем тут улица Платриер?
– Да.
– Эта улица выходит задами на сады улицы Кок-Эрон.
– Пошевеливайтесь! – приказала графиня. – Надо снять квартиру на улице Платриер.
– Уже снял, – проговорил Жан.
– До чего же вы восхитительны! – воскликнула графиня. – Поцелуй меня, Жан!
Жан вытер губы, чмокнул графиню Дю Барри в щечки и церемонно поклонился в знак признательности за оказанную ему честь.
– Это большая удача! – заметил Жан.
– Вас не узнают?
– Какой черт может меня узнать на улице Платриер?
– А что вы сняли?
– Крошечную квартиру в покосившемся домишке.
– Должно быть, у вас спрашивали, для кого вы снимаете квартиру.
– Разумеется.
– Что же вы ответили?
– Я сказал, что квартира предназначена для молодой вдовы. Ведь ты – вдова, Шон?
– Вот это я понимаю! – воскликнула Шон.
– Ну и прекрасно! – проговорила графиня. – Она поселится в квартире и будет за всем следить. Не будем терять времени!
– Я отправляюсь сию минуту, – сказала Шон. – Прикажите подать лошадей!
– Лошадей! – крикнула Дю Барри и так яростно тряхнула колокольчиком, что могла бы разбудить весь дворец Спящей Красавицы.
Жан и графиня знали, как им действовать по отношению к Андре.
Едва появившись в столице, она привлекла к себе внимание короля, следовательно, Андре была опасна.
– Эта девица, – заметила графиня, пока запрягали лошадей, – не была бы истинной провинциалкой, если бы перед отъездом в Париж не прихватила из своей голубятни какого-нибудь воздыхателя. Постараемся его отыскать и скорее за свадебку! Ничто так не охладит пыл его величества, как свадьба влюбленных провинциалов.
– Напротив! – возразил Жан. – Этого-то как раз нам я следует остерегаться. Его величество благочестив – вы же знаете его лучше, чем кто бы то ни было. Молодая замужняя дама для него – лакомый кусочек, а вот девица, у которой есть любовник, вызовет недовольство его величества. Карета подана, – прибавил он.
Пожав Жану руку и поцеловав сестру, Шон поспешила к выходу.
– Почему бы вам не отвезти ее, Жан? – спросила графиня.
– Нет, я отправлюсь следом, – ответил Жан. – Жди меня на улице Платриер, Шон. Я буду первым, кого ты примешь в своей новой квартире.
Когда Шон удалилась, Жан вновь уселся за стол и выпил третью чашку шоколада.
Шон сперва заехала домой и переоделась, постаравшись принять вид мещанки. Она осталась собой довольна. Закутав в жалкий плащ черного шелка свои аристократические плечи, она приказала подать носилки и полчаса спустя уже поднималась в сопровождении мадмуазель Сильви по крутой лестнице на пятый этаж.
Здесь была расположена снятая виконтом квартира.
Дойдя до площадки третьего этажа, Т Ион обернулась: она почувствовала, что кто-то за ними следит.
Это была старуха-владелица, которая жила во втором этаже. Услыхав шум, она вышла и начала с большим интересом рассматривать двух молоденьких хорошеньких женщин, вошедших к ней в дом.
Насупившись, она подняла голову и встретилась глазами с обеими смеющимися женщинами.
– Эй, сударыни, эй! Вы зачем сюда пришли?
– Мой брат снял здесь для нас квартиру, сударыня, – проговорила Шон, пытаясь изобразить безутешную вдову. – Неужели вы его не видели? Быть может, мы ошиблись адресом?
– Нет, нет, это в пятом этаже, – воскликнула старуха-хозяйка, – ах, бедняжка, такая молоденькая, – и уже вдова!
– Увы! – вздохнула Шон, поднимая глаза к небу.
– Вам будет хорошо на улице Платриер, здесь очень мило. Сюда не доносится городской шум: окна вашей комнаты выходят в сад.
– Эго то, о чем я мечтала, сударыня.
– Впрочем, из коридора можно видеть и улицу, когда проходят траурные процессии или проезжает бродячий цирк.
– Для меня это будет большим утешением, сударыня, – вздохнула Шон и начала подниматься.
Старуха провожала ее взглядом до пятого этажа. Когда Шон заперла за собой дверь, она проговорила:
– У нее вид порядочной женщины.
Едва захлопнув дверь, Шон бросилась к выходившим в сад окнам.
Жан не ошибся: почти точно под окном снятой квартиры находился указанный кучером павильон.
Скоро в этом не осталось никаких сомнений: у окна села девушка с вышиванием в руках. Это была Андре.
