100bestbooks.ru в Instagram @100bestbooks
Мы проведем читателя к графине Мак-Грегор. В ее болезни наступил решающий кризис, прошел бред и облегчились страдания, которые в течение многих дней вызывали серьезные опасения.
День клонился к концу… Сара сидела в большом кресле, поддерживаемая своим братом Томасом Сейтоном, и внимательно рассматривала себя в зеркале, которое держала служанка, стоявшая перед ней на коленях.
Это происходило в той гостиной, где Сычиха покушалась на ее жизнь.
Она была бледна, оттого на беломраморном лице особенно выделялись черные глаза и смоляные брови; на ней было широкое платье из белого муслина.
– Подайте мне коралловую повязку, – приказала она служанке слабым, но властным голосом.
– Бетти вам поможет. Вы устанете. Это так неблагоразумно, – сказал Трмас Сейтон.
– Повязку, повязку! – нетерпеливо повторяла Сара. Она взяла повязку и приложила ко лбу. – Прикрепите ее и оставьте меня, – приказала она служанкам.
– Проведите господина Феррана в голубой салон… затем, – добавила она с едва скрываемой гордостью, – когда прибудет его королевское высочество великий герцог Герольштейнский, пригласите его ко мне. А теперь оставьте меня.
– Наконец-то! – воскликнула Сара, откинувшись в кресле и оставшись одна с братом. – Наконец-то я получу эту корону… мечту моей жизни… Значит, предсказание сбывается.
– Сара, успокойтесь, – сурово проговорил брат. – Вчера вы были при смерти; еще одно разочарование нанесет вам смертельный удар.
– Вы правы, Том… Разочарование было бы тяжелым, ибо моя надежда чуть не сбылась. Я смогла выдержать мои мучения только потому, что все время думала об одном: я должна воспользоваться поразительной новостью, которую мне сообщила эта женщина, когда пыталась меня убить.
– Вы это повторяли в бреду.
– Потому что только эта мысль и поддерживала мою угасающую жизнь. Возвышенная надежда! Я – владетельная принцесса… почти королева!.. – добавила она в упоении.
– Сара, оставьте безрассудные мечты… Пробуждение будет ужасным.
– Безрассудные мечты?.. Вот как! Когда Родольф узнает, что эта девушка сейчас в тюрьме Сен-Лазар[158] и что она ранее была под опекой нотариуса, который объявил о ее смерти, узнает, что она – наша дочь, вы думаете, что…
Сейтон прервал сестру.
– Я думаю, – сказал он с горечью, – что для монархов государственные интересы, политические соображения выше родственных привязанностей.
– Как мало вы верите в мою сообразительность!
– Принц – не тот наивный и страстный юноша, которого вы когда-то соблазнили; не те времена, сестрица.
Сара, слегка пожав плечами, ответила:
– Знаете, почему я хотела украсить волосы этой коралловой повязкой? Почему я надела белое платье? В первый раз, когда Родольф меня увидел при Герольштейнском дворе… на мне было белое платье… а в волосах эта самая коралловая повязка.
– Как? – воскликнул Томас Сейтон, глядя на сестру с изумлением. – Вы хотите пробудить былые воспоминания? Не опасаетесь, что они могут вызвать враждебные чувства?
– Я знаю Родольфа лучше, чем вы… Несомненно, время и страдания изменили мое лицо, я уже не та молодая девушка, которую он безумно любил… и любил только меня одну… ведь я была его первой любовью… А такая любовь всегда оставляет в сердце мужчины неизгладимый след. Поверьте мне, братец, этот венец напомнит Родольфу былую любовь, прошедшую молодость. У мужчин такие воспоминания всегда вызывают нежность, благие порывы.
– Но эти нежные чувства смогут также напомнить мрачную драму вашей любви! Напомнить, как относился к вам отец принца и как вы после брака с графом Мак-Грегором упорно молчали, когда Родольф требовал у вас вашу дочь! Да, вашу дочь, о смерти которой вы ему сообщили в сдержанных тонах десять лет тому назад… Разве вы забыли, что с того времени принц ненавидит вас?
– Ненависть сменилась состраданием, когда он узнал, что я при смерти… Он каждый день посылал барона де Грауна проведать меня.
– Из человеколюбия…
– А сейчас мне сообщили, что он придет сюда. Оказана великая честь, брат.
– Он подумал, что вы при смерти и что речь идет о последней воле умирающей, потому решил навестить вас. Вы неправильно поступили, вам надо было написать ему, что хотите сообщить важную новость.
– У меня есть причина вести себя именно так. Новость доставит ему огромную радость… И я вовремя воспользуюсь порывом его нежности… Именно сегодня, или никогда, он мне скажет: «Брак должен узаконить рождение нашей дочери». Если он так скажет, то его слово свято и сбудется надежда моей жизни.
– Только в том случае, если он даст вам такое обещание.
– Надо воспользоваться всеми средствами, чтобы он согласился совершить этот акт… Я знаю Родольфа, он меня ненавидит, хотя не могу понять почему. Я всегда относилась к нему благоразумно, как это и подобало мне.
– Быть может, но, питая ненависть к вам, он имел на то основание.
– Это несущественно. Когда он узнает, что дочь найдена, ненависть померкнет; он согласится на все, и если раньше его дочь влачила жалкое существование, то он сделает все возможное для того, чтобы она обрела полное счастье.
– Вполне возможно, что он обеспечит ей блестящее будущее… но это не значит, что он решит обвенчаться с вами, чтобы узаконить рождение дочери. Оба эти решения разделяет пропасть.
– Я уповаю на любовь отца к дочери.
– Несчастная девушка, несомненно, до сих пор жила в нищете, в унизительных условиях.
– Родольф тем более захочет возвысить ее, чтобы возместить все ее невзгоды!
– Но, подумайте, возвысить ее до сословия владетельных князей Европы… признать своей дочерью среди принцев, королей – титулованных родственников!
– Вы разве не знаете его странного характера, вспыльчивого и решительного? Его рыцарскую твердость по отношению ко всему, что повелевает долг?
– Но, возможно, эту несчастную девочку так развратила среда порока и нищеты, в которой она, вероятно, жила, что принц вместо влечения к ней…
– Да что вы говорите, – воскликнула Сара, прерывая брата, – разве она не такая же прелестная, очаровательная, какой была ранее, в детские годы? Родольф, даже не подозревая, что она его дочь, интересовался ею, хотел облегчить ее судьбу; ведь он послал ее на свою ферму в Букеваль, откуда мы ее похитили.
– Да, благодаря вашей неугомонной прихоти уничтожить всех, к кому принц был привязан, благодаря вашей безрассудной надежде когда-нибудь вернуть его себе…
– Не испытывая этой безумной надежды, я не узнала бы даже, жертвуя жизнью, что моя дочь жива… Разве, наконец, не от той женщины, которая увезла ее с фермы, я узнала о коварных проделках нотариуса Феррана?
– Досадно, что утром меня не пустили в тюрьму Сен-Лазар, где, как вам сказали, находится это несчастное дитя. Несмотря на мою настойчивость, я ничего не узнал, потому что у меня не было рекомендательного письма к начальнику тюрьмы. От вашего имени я написал префекту, но его ответ я получу, конечно, только завтра… а принц вот-вот сюда приедет… Очень жаль, повторяю, что вы не смогли сами представить ему вашу дочь… Лучше было бы дождаться ее выхода из тюрьмы, а потом уже приглашать герцога сюда.
– Подождать! А разве я знаю, буду ли я в состоянии встретить его завтра? Быть может, только тщеславие придает мне бодрость духа.
– Но какие доказательства представите вы принцу? Поверит ли он вам?
– Он мне поверит, когда прочтет разоблачающие показания, написанные мною под диктовку Сычихи, когда она поразила меня кинжалом. Эти факты, к счастью, я запомнила. Он мне поверит, когда прочитает вашу переписку с этой Серафен и Жаком Ферраном, сообщение о мнимой смерти ребенка; он поверит, когда услышит признания нотариуса, напуганного моими угрозами. Ферран вскоре должен прибыть сюда; он убедится, когда увидит портрет нашей шестилетней дочери. Ведь на девочку, изображенную на портрете, как мне сказала Сычиха, и сейчас удивительно похожа эта девушка. Доказательств будет достаточно, чтобы убедить принца, что я говорю правду, и он присвоит мне звание королевы. О! Хоть один день, один час носить корону, и тогда я умру ублаженной.
Послышался шум экипажа, въезжавшего во двор.
– Это он… Родольф!.. – воскликнула Сара, обращаясь к Томасу Сейтону. Тот быстро подошел к окну и отдернул портьеру:
– Да, принц… выходит из кареты.
– Оставьте меня одну, решительный момент наступил, – с неизменным хладнокровием объявила Сара, ибо чудовищное честолюбие, безжалостный эгоизм всегда были единственными побуждениями этой женщины. В чудесном воскрешении своей дочери она видела лишь средство для достижения постоянной цели своей жизни.
Помедлив немного, прежде чем покинуть комнату, Томас вдруг подошел к сестре и сказал:
– Может быть, лучше я скажу принцу, каким образом была спасена ваша дочь, которую считали умершей? Этот разговор был бы слишком опасен для вас… Вас могут убить и сильное волнение, и встреча с принцем после столь долгой разлуки, и воспоминания о том времени…
– Дайте вашу руку, брат, – сказала Сара.
Приложив к своему бесстрашному и спокойному сердцу руку Томаса Сейтона, она спросила с мрачной ледяной улыбкой:
– Разве вы чувствуете, что я взволнована?
– Нет… вовсе нет, сердце бьется ровно, – с изумлением проговорил Сейтон, – я-то знаю, как вы умеете владеть собой. Но в такой момент, когда для вас решается вопрос о короне или о смерти… еще раз подумайте… Потеря этой последней надежды может быть смертельной для вас. Право, ваше спокойствие меня поражает.
– Почему вы удивлены, братец? Разве до сих пор вы не знали меня? Ничто… Да, ничто никогда не заставляло забиться это каменное сердце. Оно возликует лишь в тот день, когда на голову владелицы этого сердца возложат княжескую корону… Я слышу шаги Родольфа… Оставьте же меня.
– Но…
– Оставьте меня, – твердо приказала Сара, и таким решительным, таким властным тоном, что брат покинул комнату за несколько секунд до того, как вошел принц.
Когда Родольф входил в салон, его взгляд выражал жалость… но, увидев Сару в кресле и почти нарядно одетой, он удивился, и лицо его стало мрачным и недоверчивым.
Графиня, угадав его мысли, сказала нежным и слабым голосом:
– Вы думали, что я умираю… Вы пришли, чтобы услышать мои последние слова?
– Я всегда считал последнюю волю умирающих священной… Но если дело идет о чудовищном обмане…
– Уверяю вас, – прервала Родольфа Сара, – я вас не обманывала… мне остается жить всего несколько часов… Простите мое легкомыслие… Я хотела избавить вас от печальной картины агонии… Я хотела умереть одетой как при нашей первой встрече. Увы! Наконец вы здесь, после десяти лет разлуки. О, благодарю вас, благодарю! Но и вы поблагодарите бога за то, что он повелел вам выслушать мою мольбу. Если бы вы не пришли, я унесла бы с собой тайну, от которой будет зависеть радость и счастье вашей жизни… Радость, смешанная с легкой грустью, счастье и слезы… Вы испытаете истинно человеческое чувство, за которое, наверно, не пожалеете отдать годы оставшейся жизни.
– Что вы хотите сказать? – спросил с удивлением принц.
– Да, Родольф, если бы вы не пришли… эту тайну я унесла бы с собой в могилу, свершилась бы моя последняя месть, и еще… нет, нет, у меня не хватило бы для этого смелости. Хотя вы заставили меня жестоко страдать, я разделила бы с вами счастье жизни… которым вы, более удачливый, будете долго, надеюсь, очень долго наслаждаться.
– Но о чем же идет речь?
– Услышав меня, вы не поверите той новости, которую я вам сообщу, вы не поймете, почему я так медлила сообщить ее вам, вы сочтете ее небесным чудом… Как это ни странно, я могу осчастливить вас, вы никогда не могли на это рассчитывать… и хотя дни моей жизни сочтены, я наслаждаюсь тем, что возбуждаю ваше любопытство… К тому же мне знакомо ваше сердце… Несмотря на твердость вашего характера, я опасаюсь немедля сообщить невероятную новость… Волнения, вызванные внезапной радостью, могут быть опасны…
– Ваша бледность все усиливается… вы едва сдерживаете себя, – сказал Родольф. – Как видно, речь идет о чем-то серьезном.
– Серьезном и важном, – трепетно повторила Сара.
Хорошо понимая значение тайны, которую графиня собиралась открыть Родольфу, она лишилась обычного хладнокровия и уравновешенности. Не в силах более сдерживать себя, она сказала:
– Родольф… наша дочь жива.
– Наша дочь!..
– Она жива, говорю я вам…
Эти слова, искренность, с которой они были произнесены, взволновали принца до глубины души.
– Наше дитя? – повторил он, быстро подойдя к креслу. – Сара, наш ребенок! Моя дочь!
– Она жива, и у меня есть неопровержимые доказательства. Я знаю, где она… Завтра вы ее увидите.
– Моя дочь! Моя дочь! – повторял Родольф, словно в оцепенении. – Возможно ли это? Она жива!
Затем им внезапно овладело сомнение, и снова опасаясь стать жертвой обмана Сары, он воскликнул:
– Нет, нет… это сон! Это невозможно!.. Вы меня обманываете. Хитрость, недостойная ложь!
– Родольф, выслушайте меня.
– Нет, я знаю ваше честолюбие, я знаю, на что вы способны, я догадываюсь, какую цель вы преследуете этим обманом!
– Ну хорошо! Вы правы… Я способна на все… Да, я хотела вас обмануть. Да, за несколько дней до того, как мне нанесли смертельный удар, я хотела найти незнакомую молодую девушку… и представить ее вам как нашу дочь… о которой вы так горько скорбите.
– Довольно, прошу вас! Довольно…
– Но после этого признания вы, быть может, мне поверите… или, скорее, будете вынуждены считаться с истиной.
– С истиной…
– Да, Родольф, повторяю, я хотела вас обмануть, заменить неизвестной молодой девушкой ту, которую мы оплакиваем, но бог захотел, чтобы в тот момент, когда я пыталась совершить это кощунство… мне нанесли смертельный удар.
– Вам… в тот самый момент!..
– Бог захотел, чтобы мне предложили для этого обмана… знаете, кого? Нашу дочь…
– Вы бредите?.. Ради бога.
– Это не бред, Родольф. В этой шкатулке вместе с бумагами и портретом вы найдете еще бумагу, запятнанную моей кровью, – вот вам доказательство.
– Вашей кровью?
– Женщина, перед тем как нанести мне удар кинжалом, сообщила это открытие – что наша дочь жива.
– Кто эта женщина? Откуда она узнала об этом?
– Ей отдали нашу девочку… еще совсем крошкой… после того, как ее объявили погибшей.
– Но эта женщина… Ее имя?.. Можно ли ей верить? Где вы с ней познакомились?
– Говорю вам, Родольф, тут кроется нечто роковое, предначертанное свыше. Несколько месяцев тому назад вы спасли одну девушку от нищеты и, отослали ее в деревню, не так ли?
– Да, в Букеваль.
– Ревность, ненависть ослепляли меня… Я приказала одной женщине похитить ее… Той самой, о которой я вам говорю…
– И несчастную девушку отправили в Сен-Лазар.
– Где она сейчас и находится.
– Ее уже там нет… Ах, вы не знаете, сударыня, какое ужасное зло совершили, похитив несчастную из убежища, куда я ее поместил… но…
– Она теперь на свободе, и вы еще говорите, что это несчастье!
– Алчные, жестокие люди были заинтересованы в ее гибели. Они утопили ее… Но отвечайте… Вы говорите, что…
– Моя дочь! – воскликнула Сара, поднявшись с кресла и оставаясь неподвижной, словно статуя.
– Что она говорит? Боже мой!
– Моя дочь, – повторяла Сара, лицо которой стало мертвенно-бледным. – Они убили мою дочь!
– Певунья – ваша дочь!.. – повторил Родольф, отступив назад от ужаса.
– Певунья… да, это имя назвала мне Сычиха. Умерла… умерла! – повторяла Сара с неподвижным и полным отчаяния взглядом. – Они убили ее…
– Сара, – взволнованно произнес Родольф, – придите в себя, отвечайте. Певунья, которую вы приказали Сычихе похитить с фермы, была…
– Наша дочь!
– Она!!!
– И они убили ее!..
– О нет, нет, вы бредите – этого не могло быть, ошибаетесь… Вы не представляете себе, как это было бы ужасно… Сара! Очнитесь! Говорите со мною спокойно. Сядьте, не волнуйтесь. Бывает случайно внешне, сходство, которое вводит в заблуждение: люди так склонны верить в то, чего они желают. Я вас не упрекаю… но объясните мне, расскажите о причинах, которые заставляют вас думать, что убийство свершилось… Это невозможно… Нет, нет, этого не могло быть!
Немного помолчав, графиня собралась с мыслями и слабым голосом произнесла:
– Узнав о вашей женитьбе, я решила выйти замуж и потому не могла оставить девочку у себя; ей было тогда четыре года…
– Но в то время я просил вас отдать ее мне… умолял вас, – воскликнул Родольф душераздирающим голосом, – и мои письма остались без ответа. В единственном письме вы сообщили мне о ее смерти.
– Я хотела отомстить вам за ваше презрение и потому не отдала вам ребенка… Это было недостойно. Но послушайте меня… я чувствую… жизнь на исходе, этот последний удар, и я…
– Нет! Нет! Я вам не верю, не хочу вам верить. Певунья… моя дочь! О господи, ты не допустил бы этого.
– Выслушайте меня… Когда ей было четыре года, мой брат поручил госпоже Серафен, вдове его старого слуги, воспитывать девочку до ее поступления в пансион. Деньги, предназначенные на то, чтобы обеспечить ее будущее, были помещены братом у нотариуса, известного своей безукоризненной честностью. Письма этого человека и госпожи Серафен, посланные в то время мне и моему брату, здесь, в этой шкатулке… Год спустя мне написали, что здоровье девочки пошатнулось, а еще через восемь месяцев – что она умерла, и прислали свидетельство о смерти. Как раз в это время Серафен поступила в услужение к Жаку Феррану, после того как отдала нашу дочь женщине по прозвищу Сычиха при посредничестве одного негодяя, который сейчас на каторге в Рошфоре. Вот все, что я успела записать со слов Сычихи, как вдруг она нанесла мне удар ножом. Документ хранится здесь вместе с портретом нашей девочки, которой было тогда четыре года. Прочтите эти письма, записи, посмотрите на портрет; вы ведь видели несчастного ребенка… и можете судить…
Эти слова поглотили ее последние силы, и она, теряя сознание, опустилась в кресло.
Рассказ глубоко поразил Родольфа.
Иногда возникают неожиданные несчастья, такие жуткие, что даже трудно себе представить, но неумолимая реальность заставляет вас поверить. Родольф был убежден, что Мария погибла; но у него оставался лишь луч надежды – быть может, она была не его дочь.
С удивительным спокойствием, которое испугало Сару, он подошел к столу, открыл шкатулку и принялся читать письма, тщательно изучая приложенные к ним другие документы.
В этих письмах с почтовым штемпелем нотариус и г-жа Серафен сообщали Саре и ее брату о детстве Марии и о денежных средствах, предназначенных ей.
Родольф не мог сомневаться в подлинности этой переписки.
Показания Сары подтверждались справками, о которых мы говорили в начале нашего повествования. Эти справки были наведены по распоряжению Родольфа. В них сообщалось, что некий Пьер Турнемин, тогда каторжник в Рошфоре, получил Марию из рук г-жи Серафен с тем, чтобы передать ее Сычихе… Сычихе, которую гораздо позже несчастная девочка узнала в присутствии Родольфа в кабаке Людоедки.
Родольф не мог больше сомневаться в том, что она и Певунья была одним и тем же лицом.
Свидетельство о смерти казалось подлинным, но Ферран сам признался Сесили, что этот фальшивый документ послужил для присвоения значительной суммы, в свое время положенной в виде пожизненной ренты на имя девушки, которую он заставил Марсиаля утопить на острове Черпальщика.
Во все возрастающей мучительной тревоге Родольф невольно убедился в том, что Певунья – его дочь, и она погибла.
К несчастью для него… ничто не могло опровергнуть эти веские доказательства.
Прежде чем наказать Феррана за преступление, о котором тот сообщил Сесили, принц, живо интересуясь Певуньей, навел справки в Аньере и узнал, что действительно две женщины, старая и молодая, в крестьянской одежде, утонули, направляясь к острову Черпальщика, и что молва обвиняла в этом новом преступлении Марсиалей.
Заметим к тому же, что, несмотря на заботы доктора Гриффона, графа Сен-Реми и Волчицы, Мария, долго находившаяся в безнадежном состоянии, поправлялась с трудом и потому не смогла известить о себе ни госпожу Жорж, ни Родольфа.
При таком стечении обстоятельств принц ни на что не мог надеяться. У него оставалось лишь последнее сомнение.
Он взглянул на портрет, на который до сих пор боялся посмотреть.
Удар был страшный.
В очаровательном детском личике, уже наделенном божественной красотой херувима, он нашел поразительное сходство с чертами Лилии-Марии… Изящной формы прямой нос, благородный лоб, маленький рот, немного скорбный, потому что в письме, только что прочитанном герцогом, г-жа Сера-фен сообщала Саре, что «девочка постоянно спрашивает о матери и очень грустит».
У нее были все те же большие глаза, чистой и нежной синевы, словно васильки, так Сычиха говорила Саре; в этой миниатюре она узнала черты той несчастной, которую преследовала еще ребенком, тогда ее называли Воровкой, а когда девушка выросла – Певуньей.
Взглянув на портрет, Родольф впал в отчаяние. Он закрыл лицо руками и, рыдая, без сил упал в кресло.
