100bestbooks.ru в Instagram @100bestbooks
Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что‑то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», - сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, - надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», - сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? - невольно, хотя и про себя, спросил он. - Да, что‑то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем‑то собирался ехать в Петербург, - вспомнил он. - Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! - подумал он, глядя на старое лицо Савельича. - И какая улыбка приятная!» - подумал он.
- Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? - спросил Пьер.
- Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
- Ну, а дети?
- И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
- Ну, а наследники мои? - сказал Пьер. - Вдруг я женюсь: Ведь может случиться, - прибавил он с невольной улыбкой.
- И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, - подумал Пьер. - Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно: Страшно!»
- Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? - спросил Савельич.
- Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, - сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? - подумал Пьер. - Нет, после когда‑нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, - можете себе представить кого? - Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
- Вы ее знаете? - спросил Пьер.
- Я видела княжну, - отвечала она. - Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
- Нет, Ростову вы знаете?
- Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, - подумал Пьер. - Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, - думал Пьер, - что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, - думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, - какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно‑шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
- Так вы завтра едете в Петербург? - сказала ока.
- Нет, я не еду, - с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. - Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, - сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
- Да, я и хотел сказать вам, - сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. - Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу:
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
- Ну, вот, - продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. - Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность: возможность: ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, - сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
- Я думаю о том, что вы мне сказали, - отвечала княжна Марья. - Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви: - Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
- Говорить ей теперь: нельзя, - все‑таки сказала княжна Марья.
- Но что же мне делать?
- Поручите это мне, - сказала княжна Марья. - Я знаю:
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
- Ну, ну: - говорил он.
- Я знаю, что она любит: полюбит вас, - поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
- Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
- Да, думаю, - улыбаясь, сказала княжна Марья. - Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
- Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть: Как я счастлив! Нет, не может быть! - говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
- Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, - сказала она.
- В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», - говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
- Прощайте, граф, - сказала она ему громко. - Я очень буду ждать вас, - прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас: Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» - говорил себе Пьер.
