100bestbooks.ru в Instagram @100bestbooks
Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за‑границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля - Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину - сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей‑француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
- Ну, - сказал он, - Хвостикову надо дать две тысячи.
- Ну и дай, - сказал Анатоль.
- Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, - сказал Долохов, показывая ему записку. - Так?
- Да, разумеется, так, - сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
- А знаешь что - брось всё это: еще время есть! - сказал он.
- Дурак! - сказал Анатоль. - Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал: Это чорт знает, что такое!
- Право брось, - сказал Долохов. - Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
- Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?: - сморщившись сказал Анатоль. - Право не до твоих дурацких шуток. - И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
- Ты постой, - сказал он вслед Анатолю, - я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
- Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
- Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? - Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
- Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут:
- Ах! глупости, глупости! - опять сморщившись заговорил Анатоль. - Ведь я тебе толковал. А? - И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. - Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, - cказал он, загибая палец, - значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
- Право, брось! Ты только себя свяжешь:
- Убирайся к чорту, - сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. - Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! - Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. - Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une déesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
- Ну деньги выйдут, тогда что?
- Тогда что? А? - повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. - Тогда что? Там я не знаю что: Ну что глупости говорить! - Он посмотрел на часы. - Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
- Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! - крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что‑то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
- Иди, съешь что‑нибудь. Ну выпей! - кричал ему из другой комнаты Долохов.
- Не хочу! - ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
- Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
- Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, - говорил он. - Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
- Федору Ивановичу! - сказал он, кланяясь.
- Здорово, брат. - Ну вот и он.
- Здравствуй, ваше сиятельство, - сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
- Я тебе говорю, Балага, - сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, - любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи: На каких приехал? А?
- Как посол приказал, на ваших на зверьях, - сказал Балага.
- Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
- Как зарежешь, на чем поедем? - сказал Балага, подмигивая.
- Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! - вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
- Что ж шутить, - посмеиваясь сказал ямщик. - Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
- А! - сказал Анатоль. - Ну садись.
- Что ж, садись! - сказал Долохов.
- Постою, Федор Иванович.
- Садись, врешь, пей, - сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
- Что ж, когда ехать‑то, ваше сиятельство?
- Да вот: (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
- Да как выезд - счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? - сказал Балага. - Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
- Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, - сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. - Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
- Уж лошади ж были! - продолжал рассказ Балага. - Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, - обратился он к Долохову, - так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.
