100bestbooks.ru в Instagram @100bestbooks
Анкета об англо‑русских отношениях была счастливой находкой дон Педро. Главный редактор «Зари» отнесся к ней весьма одобрительно и предложил Альфреду Исаевичу не стесняться местом.
– Момент выбран очень удачно, – сказал редактор. – Эта проблема в самом деле является в настоящее время одной из центральных, и ваша анкета, несомненно, вызовет в обществе большой интерес… Не правда ли, Федор Павлович? – обратился он к секретарю редакции, с мнением которого все в газете очень считались.
– Большого интереса ни у кого ни к чему нет, – угрюмо ответил старик секретарь, отрываясь от сырых гранок и раздавливая о пепельницу докуренную папиросу.
– Ну, как, не говорите. Читатель к тому же вообще любит анкеты, – уверенно сказал редактор. – А эта анкета может обратить па себя внимание и в Англии.
Федор Павлович только мрачно на него посмотрел. Он почти пятьдесят лет работал в газетах, страстно любил свое дело и превосходно его знал. К публике он относился приблизительно так, как рыболов к рыбе. Слово «читатель» Федор Павлович произносил с довольно сложной смесью чувств: сюда входила и любовь, и ненависть, и благодушное презрение, и суеверный страх перед чуждым, непостижимым явлением. За пятьдесят лет работы Федор Павлович не решил вопроса о том, для чего читает газеты читатель и почему он им верит. Сказать же, что читатель любит, представлялось ему почти невозможным делом; он зато знал твердо, чего читатель не любит, и сюда прежде всего относил статьи самого редактора, считая их, впрочем, злом совершенно неизбежным: во всех газетах, в которых он работал, были политические деятели, ничего не понимавшие в газетном деле и писавшие скучные, ненужные читателю и вредные для газеты статьи, которые необходимо было печатать.
– Больше семидесяти строк на каждого из этих рекламистов я вам не дам, – мрачно сказал он Альфреду Исаевичу, когда главный редактор удалился.
Дон Педро только вздохнул: он хорошо знал, все будет так, как решит Федор Павлович, что бы ни говорил главный редактор.
– Но хоть семьдесят дадите?
– Семьдесят дам. Вы с кого из ваших приятелей начнете?
– Да я у разных буду. Вот мне как раз сегодня нужно зайти к двум человечкам… Из адвокатов я, кстати, думаю взять Кременецкого, он теперь в моде… Разумеется, его в числе других и под конец, – поспешил добавить дон Педро, увидев раздражение на лице секретаря.
– Я так и знал! Рубят леса, фабрикуют бумагу, стучат ротационки, издатель тратит сумасшедшие деньги, я не сплю ночами для того, чтоб этот болван мог высказаться об англо‑русских отношениях!.. И это потому, что он вас позвал на свой вечер!.. Кременецкому больше пятидесяти строк не дам, – категорически заявил секретарь, с раздражением вытирая платком испачканные корректурой, желтые от табака пальцы.
– С портретом?
– Хоть с бюстом… Когда начнете? Ведь вы до праздников будете тянуть вашу проклятую анкету?
– Сколько найдете нужным. Я полагал бы, однако, лучше начать теперь же, – мягко сказал Альфред Исаевич, зная, чем можно взять секретаря. – Говорят, в «Утре» тоже подумывают о политической анкете. Как бы не перехватили тему, а?
– Сейчас же и начинайте, – поспешно сказал Федор Павлович. Он был страстным патриотом той газеты, которой руководил, и вполне искренне ненавидел все соперничавшие с ней издания независимо от их направления. Мысль дон Педро об анкете он тотчас оценил по достоинству и ворчал больше по привычке. – Я завтра же помещу заметку.
Федор Павлович взял узкую полосу бумаги и написал, не задумавшись ни на секунду:
«НАША АНКЕТА
В ближайшие дни на страницах нашей газеты начнет печататься большая анкета об англо‑русских отношениях в настоящем, прошлом и будущем. Целый ряд виднейших деятелей политики, литературы, науки как в России, так и в Великобритании с живейшим сочувствием отнеслись к нашей инициативе и с полной готовностью отозвались на предложение сотрудника «Зари» высказаться по этому важному и жгучему вопросу современности».
Он подчеркнул красным карандашом несколько слов в заметке, затем поставил в левом углу какие‑то таинственные значки. Дон Педро с удовольствием читал заметку, наклонившись над приподнятым правым плечом Федора Павловича. По просьбе Альфреда Исаевича секретарь после слов «сотрудника „Зари“ вставил еще „дон Педро“.
– А теперь проваливайте, господин, – сказал он со своей обычной угрюмой шутливостью, которая не вызывала никакого раздражения в ближайших сотрудниках: все они ценили самоотверженный труд, талант, опыт Федора Павловича и безропотно склонялись перед его решениями.
Дон Педро, очень довольный, спустился в первый этаж и по телефону снесся с разными лицами, в том числе и с Семеном Исидоровичем. Кременецкий тотчас изъявил готовность откликнуться на анкету.
– Вы знаете, дорогой Альфред Исаевич, что я всегда к услугам прессы вообще, а близких мне органов… Барышня, пожалуйста, не прерывайте, мы разговариваем… А близких мне по направлению органов печати в частности… Вы делаете большое дело… Но я не знаю, может ли мое скромное суждение представлять общественный интерес…
– Об этом уж позвольте судить мне, – сказал и ему с той же приятной интонацией дон Педро. – Так я на днях к вам приеду?
– На днях? Боюсь, что я должен буду уехать из Петрограда. Да вот, хотите, сегодня, сейчас я как раз свободен… Куй железо, пока горячо…
– Что?.. Не слышу… Что горячо?
– Я говорю: куй железо, пока горячо… Великолепно… Да, можно и через полчаса. Я вас жду… До скорого свидания.
«Еще бы не горячо», – подумал, отходя от телефона, Альфред Исаевич. Он был убежден в том, что все люди, за самыми редкими исключениями, жаждут попасть в газету . По взглядам дон Педро, это стремление было столь же естественным, как погоня за деньгами, за женщинами, за властью. Альфред Исаевич рассматривал включение в свой анкетный список почти как подарок и награждал им тех, к кому относился благосклонно или кого считал нужным за что‑либо отблагодарить. Были, правда, при каждой анкете участники необходимые – их нельзя было обойти, не ослабив значения самой анкеты. Но Кременецкий к таким обязательным участникам не принадлежал.
«От адвокатуры возьму человек пять‑шесть, – подумал дон Педро, садясь за стол для составления списка. – Собственно, есть много адвокатов поважнее Семы. Ну, да ничего, сойдет. От литературы… Кого же от литературы? Может быть, Короленко сейчас в городе… Политиков возьму штук десять, по партиям… От магистратуры уже обещана. Яценко – хороший человек. Но без фотографии – его мало знают… Надо еще кого‑нибудь… – Дон Педро перебрал мысленно десятка два известных людей и тотчас некоторых забраковал: одни не подходили, другим он не желал делать одолжение. – От финансистов Нещеретов… А от науки? Никого как будто нет такого. Придется в Москву телефонировать Тимирязеву». Журналистам Альфред Исаевич не уделил места в анкете – он недолюбливал известных журналистов. «Ну, а где же тут Великобритания?.. Бьюкенен не даст… Разве того офицера попросить, что был у Кременецкого?.. Что ж, это будет очень хорошо…»
Составив список, дон Педро покинул редакцию и на извозчике отправился к Кременецкому.
Семен Исидорович ждал гостя в своем кабинете. Вечерний прием еще не начался. Сидя в кресле перед камином, у столика, на котором были приготовлены портвейн и сигары, Кременецкий читал книгу в кожаном переплете. Дверь кабинета была полуотворена – Тамара Матвеевна предполагала слушать из будуара ответы мужа.
– Старика Софокла перечитываю, – сказал гостю адвокат, кладя книгу на столик, – люблю, знаете, классиков. Читаешь, и так и хочется воскликнуть: «Вы, нынешние, ну‑тка!»
– Н‑да, конечно, – протянул неуверенно Альфред Исаевич. – Ух, холодно становится…
– Темь какая… Позвольте вам предложить портвейну, дражайший Альфред Исаевич… Ну‑с, так что же именно вы желали бы от меня услышать?
– По моей инициативе, – начал дон Педро, – газета «Заря» задалась целью выяснить отношение русского общественного мнения, в лице его виднейших представителей, как политиков, так равно юристов, писателей, ученых, к проблеме англо‑русских отношений в ее культурно‑политическом разрезе. Значение этой жгучей проблемы в текущий момент мне вам, конечно, объяснять не приходится. Но аспектом данного вопроса и его, так сказать, рамками мы вас, разумеется, не стесняем, и если вы предпочитаете высказаться об Англии и об ее культуре вообще, то я тоже буду рад довести ваши воззрения до сведения русского общества.
Дон Педро вынул книжку, открыл стилограф и со значительным видом взглянул на Семена Исидоровича.
– Что я могу сказать об Англии? – сказал со вздохом Кременецкий. – Англия дала миру свободу и Шекспира, этим, собственно, все сказано (стилограф дон Педро побежал по бумаге; Семен Исидорович остановился и дал возможность записать свое изречение). Лично я, как гражданин, воспитан… на идеалах британского конституционного строя… Как криминалист, я еще в стенах нашей alma mater… твердо запомнил слово глубокочтимого учителя моего, профессора Фойницкого («И. Я. Фойницкого», – продиктовал он): «Современное уголовное право есть продукт правотворчества двух великих народов: английского и французского…» Это слово маститого ученого, твердо запавшее в душу… нам, безусым юнцам, стекавшимся со всех концов России… в столицу учиться праву и гражданственности… не раз вспоминалось мне и теперь в связи с трагическими событиями… свидетелями коих нам суждено было стать… в связи с пламенем Лувена и развалинами Реймсского собора… Заметьте, я не принадлежу к огульным хулителям германской культуры… Мне довелось совершенствоваться в науке… в семинарах таких людей, как Куно Фишер и Еллинек… и никто не скорбел искренне, нежели я, о том… что Германия Канта под пятой Гогенцоллернов стала Германией Крупна… Ничто не чуждо мне более, чем человеконенавистничество… и в мщении Канту за дела Крупна я вижу хулу на духа святого: Кант есть тот же Реймсский собор! – сказал Семен Исидорович и с торжеством взглянул на все быстрее писавшего журналиста. – Нет, я воздаю кесарево кесарю, но я не могу не думать и о том… что в классической стране неизбывных принципов права не могло быть сказано… святотатственное слово канцлера Бетмана‑Гольвега о «клочке бумаги»…
В будуаре, сидя в кресле сбоку от полуоткрытой двери, Тамара Матвеевна вышивала по шелку, с наслаждением и гордостью слушая слова мужа.
Муся, в котиковой шубке, с горностаевыми шапочкой и муфтой, вошла в будуар. Мать быстро сделала ей знак, показывая глазами на дверь.
– Кто у папы? – спросила Муся, прислушиваясь к голосу отца.
– Интервьюер от газеты «Заря», – значительно подняв брови, ответила шепотом Тамара Матвеевна. Муся изобразила на лице ужас и восхищение.
– В‑видал миндал? – сказала она. Муся как раз накануне слышала это выражение от молодого поэта. – Что ему нужно?
– Влияние английской культуры на русскую в настоящем, прошлом и будущем, – прошептала Тамара Матвеевна.
– Господи! Да ведь папа об этом знает столько же, сколько я… Уж лучше я дам ему интервью, я хоть по‑английски говорю.
Мать строго на нее посмотрела. Муся вздохнула.
– …повелительным образом указывает нам… сближение с великими демократиями Запада… – донесся из кабинета медленно диктующий голос адвоката.
– Мама, я еду кататься, мы условились с Глашей… Ах, да это дон Педро у папы, что же вы не сказали?.. Разве он пишет в «Заре»? Мама, можно зайти к ним послушать? Я помогу папе.
– Да ты с ума сошла! Разумеется, нельзя.
На пороге будуара показался Семен Исидорович. У него был сдержанно‑взволнованный вид.
– Mesdames, – громко сказал он шутливым тоном. – Нельзя ли разыскать какую‑нибудь мою фотографию? Газета «Заря», видите ли, зачем‑то желает увековечить мои черты… Дай, золото, предпоследнюю, Буасона, – тихо добавил он жене. Тамара Матвеевна вспыхнула от радости.
– Я сейчас достану, – сказала она и поспешно поплыла к двери.
– Возьмите, мама, ту карточку, где мы сняты с папой в Кисловодске, – посоветовала Муся, – я хочу, чтобы и меня поместили в «Заре». Нельзя, папа?.. Дон Педро! – вдруг пропела она. – О дон Педро, покажитесь, ради Бога, о дон Педро…
На пороге комнаты, сияя улыбкой, появился Певзнер.
– Тамара Матвеевна… Мадмуазель, – сказал он, расшаркиваясь.
– Здравствуйте, дон Педро. Я хочу дать вам интервью о влиянии английской культуры. Этот вопрос Давно меня волнует… В прошлом, в настоящем и в будущем… Вы поместите, да? Но непременно с портретом.
– Мадмуазель, ничто не могло бы лучше украсить нашу газету, – галантно сказал дон Педро. Кременецкий снисходительно улыбнулся.
– Вот разве эту взять? – сказала Тамара Матвеевна, появляясь вновь в будуаре и показывая большую фотографию, на которой Кременецкий был снят в кабинете за столом с босым Толстым на фоне.
– Ну и ладно, эту так эту, – небрежно заметил Кременецкий. – Разрешите вам презентовать сию картинку, Альфред Исаевич…
– Семена Исидоровича уже снимали раз для «Огонька» к юбилею судебных уставов… – начала было Тамара Матвеевна. Кременецкий с неудовлетворением взглянул на жену: она никак не должна была помнить об «Огоньке», точно помещение его фотографии в печати было для них событием.
– Тогда уж позвольте вас просить, Семен Исидорович, сделать надпись.
– С радостью… Но ведь это для печати? Разве на обороте надписать?
– Да, пожалуйста, на обороте.
– Охотно…
– Дон Педро, я вам скажу, к кому вы должны поехать за интервью, – сказала Муся. – К майору Клервиллю. Он живет в «Паласе».
– Это тот офицер, который был на вашем рауте, мадмуазель? Я сам о нем думал… Он живет в «Паласе»? Так я прямо от вас к нему и поеду.
– Послушайте, дон Педро, ангел, можно мне ехать с вами? Я буду отлично себя вести… Я буду вам переводить… Папа, нельзя? Отчего нельзя?.. Отчего мне не быть журналисткой, что тут такого? Ну, так я вас довезу до «Паласа», если вы меня не хотите. Меня как раз ждет внизу экипаж. Можно, мама?
Кременецкий, помахивая в воздухе фотографией, улыбался несколько натянуто.
– Разумеется, можно, – ответила с беспокойной улыбкой Тамара Матвеевна.
– Ах, Боже мой, мадмуазель, вы меня чрезвычайно обяжете, – сказал дон Педро. – Но я не хотел бы вас беспокоить.
– Для вас я готова на любое беспокойство. Если б вы знали, какую поклонницу вы во мне имеете… Мама, правда? Что я вам говорила на прошлой неделе о статье дон Педро? Папа, ваша надпись высохла. Идем… До свидания…
– Мусенька, застегнись, очень холодно. И скажи Степану не гнать… Прощайте, Альфред Исаевич, не забывайте нас.
– Благодарствуйте, Альфред Исаевич… Не забывайте же к нам дорогу, – сказал Семен Исидорович. Он проводил гостя до передней, затем из окна посмотрел, как они садились в экипаж. Вид его гнедой пары все еще доставлял ему удовольствие. – Кременецкий только в прошлом году обзавелся экипажем. – Знаешь, золото, – сказал он жене, – Муся, конечно, очень мила, но тон у нее временами немножко фривольный. Это не принято и не очень мне нравится. Ведь она почти не знает этого Певзнера… Ты бы ее побранила.
– Да, иногда с ней такое бывает, – ответила со вздохом Тамара Матвеевна. – Всегда она скромная, такая воспитанная, но вдруг точно муха ее укусит – я сейчас у ней по лицу вижу. Ах, надо ей найти жениха!
– Найдем, найдем… Не засидится у нас Муська, – уверенно сказал Кременецкий. Он был радостно настроен по случаю интервью и не хотел думать о неприятных предметах.
Муся в экипаже озабоченно расспрашивала дон Педро о Клервилле. Но Альфред Исаевич ничего о нем не знал.
– Нет, вы просто не хотите сказать, – говорила сердито Муся. – Не знаете, шпион ли он, не знаете, кто его любовница, да вы ничего не знаете! Какой же вы после этого журналист?
– Мадмуазель… – сказал дон Педро. – Клянусь вам, я этого не знаю!
– За что же вам деньги платят, если вы ничего не знаете? Нет, правда, не может быть, чтобы вы не знали, как зовут его нынешнюю даму? Послушайте, а может быть, он любит мальчиков?.. Да? Да?
Альфред Исаевич смотрел на нее, выпучив глаза. «Что это за барышни пошли, – спрашивал он себя. – В таком хорошем семействе!..»
– Помилуйте, мадмуазель, – растерянно сказал дон Педро, – откуда же я могу знать такие вещи? Согласитесь, это было бы странно, честное слово…
– А к Брауну вы не зайдете за интервью? Он тоже в «Паласе».
– Какой это Браун? Ах, да. Может быть, я о нем забыл. Вы мне подаете мысль, мадмуазель.
«В самом деле, можно взять его в представители науки, – подумал Альфред Исаевич. – Говорят, он замечательный ученый. А то годами одни и те же: Тимирязев, Мечников, Мечников, Тимирязев – это всем надоело…»
