100bestbooks.ru в Instagram @100bestbooks
И сегодня, в кофейне, Кириак Стефчов бежал с поля боя, как убегал в других случаях, но на сей раз твердо решив вернуться и с новой силой броситься на противника.
Лютая ненависть к Огнянову, разгоревшаяся после ряда столкновений, заглушила в его душе те немногие ростки добра, что едва пробивались сквозь густой бурьян низких инстинктов.
В кофейне ему на этот раз пришла в голову жестокая мысль погубить своего врага, предав его. А для этого он располагал всеми необходимыми данными и средствами. Стефчов уже давно по мелочам интриговал против Огнянова и клеветал на него, но это не помогало, – Огнянов всегда выходил победителем и еще больше вырастал в глазах людей. В этом Стефчов окончательно убедился на представлении «Геновевы», когда публика вступилась за Огнянова. Будь на месте Стефчова Михалаки Алафранга, он совершил бы предательство со спокойной совестью, уверенный в том, что делает доброе дело. Но Кириак при всей своей испорченности все‑таки понимал, как гнусно то, что он задумал, и тем не менее был не в силах удержаться. Бешеная жажда мести сжигала его. И он решил действовать, но так, чтобы люди не догадались, кто предатель.
«Да, фамилия этого бродяги не Огнянов, – думал Стефчов, – и родом он вовсе не из Лозенграда, это первое; во‑вторых, на Петканчовой улице гнались за ним, и крамольные листовки принадлежали ему. Хаджи Ровоама права, – доктор Соколов в этот час действительно был у турчанки… На это намекнул и наш Филю, полицейский. Турчанка и листовки припрятала. Но как она ухитрилась? Не знаю. В‑третьих… впрочем, скоро мы узнаем то, что в‑третьих. И это самое страшное, это его доконает, и он попадет уже не в Диарбекир, а на виселицу… Я уничтожу этого подлеца!»
Стефчов шел в женский монастырь: там он назначил встречу Мердевенджиеву.
– Ты была права, госпожа, – сказал он Хаджи Ровоаме, войдя в ее келью.
– Благослови тебя бог, Кириак, а я‑то думала, что маленько ошибаюсь, – шутливо ответила монахиня, прекрасно понимая, о чем идет речь. – Куда ты так спешил? Пыхтишь,какподдувало!
– Поругался с Огняновым…
– Этот чертов сын и нашей простушке Раде голову заморочил… – вскипела монахиня. – Учит ее каким‑то крамольным песням… И откуда только взялась эта зараза? До того дошло что старухи и те распевают бунтарские песни… Весь свет задумали перекроить, все хотят разрушить и сжечь!.. Одни собирали всю жизнь, как муравьи, выпрашивали, копили, наживали, а другие вздумали все разом превратить в прах и пепел. И были бы хоть люди как люди! А то ведь сопляки… И наша Рада с ними! Пресвятая богородица, скоро и она будет не лучше Христины, и она будет прятать мятежников, и над ней будут измываться даже цыгане… А что было на днях? Что это за гнусные песни распевали на спектакле? Турки‑то спят, что ли?
– Я рассорился с Огняновым и наконец решил стереть его в порошок, – начал Стефчов сердито, но, вспомнив, что на болтливую монахиню нельзя положиться, оборвал речь и сказал: – Впрочем, все это дело полиции, ей и карты в руки… Только прошу вас, госпожа, молчок!
– Ты же знаешь меня…
– Знаю, потому и говорю: молчок!
На крыльце послышались шаги. Стефчов выглянул в окно и очень довольный проговорил:
– Мердевенджиев идет!.. Ну, что скажешь? – спросил он певчего, когда тот быстрыми шагами вошел в комнату.
– Мышка в мышеловке! – ответил Мердевенджиев, разматывая шарф.
– Как? Сам выдал себя?
– Весь побледнел, позеленел и задрожал… Он и есть!
– А что он сказал?
– Попросил у меня газету… Это в первый раз, – раньше он презирал ее не меньше, чем меня…
Стефчов вскочил и всплеснул руками.
– В чем дело? – спросила Хаджи Ровоама, ничего не понимая.
– Неужели он не догадался, что это ловушка? – проговорил Стефчов.
– Нет. Я сделал вид, будто углубился в чтение и ничего не замечаю, а на самом деле видел все. Медведь спит, а ухо держит востро, – добавил Мердевенджиев гордо.
– Браво, Мердевен! И с пасквилями ты справился, – написаны мастерски. Тебе бы редактором быть!
– Так вы уж не оставьте Мердевена… Местечко освобождается… Похлопочите за меня.
– Будь спокоен, похлопочу.
Певчий поблагодарил Стефчова на турецкий манер – приложив руку к груди.
– Я и с Поповым думаю свести счеты… Смотрит на нас, как бык, и к тому же – сторожевой пес Кралича.
– Какого Кралича? – спросила Хаджи Ровоама, удивляясь тому, что первый раз в жизни она чего‑то не знает.
Занятый своими мыслями, Стефчов не отвечал ей и рассеянно смотрел в окно.
– Да, а ты знаешь, что вчера попечители приходили в школу? – снова начал Мердевенджиев.
– Кто именно?
– Все… Михалаки предложил уволить Кралича, но остальные встали на его защиту. Марко Иванов больше всех старался… Сделали ему только замечание за песню, и все. Словом, вышел сухим из воды.
– Марко души не чает в этом Краличе, но когда‑нибудь он за это поплатится… И что он суется не в свое дело?
– А Мичо?
– Мичо тоже стоит за Огнянова.
– Понятно! Ворон ворону глаз не выклюет. Мичо на каждом шагу поносит правительство, а Марко поносит турецкую веру.
– Покатился горшок, да попал в мешок, – пробормотала Хаджи Ровоама.
– А Григор? А Пинков?
– И они под их дудку пляшут.
– Пусть меня черти возьмут, если я не закрою эту их школу!.. Пусть там кричат только совы да филины ухают! – кричал разъяренный Стефчов, бегая взад и вперед по келье.
– Правильно. Свяжи попа, и приход смирится, – отозвалась монахиня. – Все развратные и бунтовщические песни из этих школ вышли… А кто же все‑таки этот Кралич?
– Кралич – это королевич, будущий король Болгарии, – отшутился в ответ Стефчов.
Мердевенджиев взял свой фес и открыл дверь.
– Не забудь, пожалуйста, о моем дельце, Кириак! – попросил он, выходя из комнаты.
Бедняга певчий думал, что все кончится увольнением Огнянова, место которого он мечтал занять.
– Сделаем – своя рука владыка.
Стефчов остался, чтобы поговорить наедине с монахинейодругом важном деле – своем сватовстве к Лалке… В конаконотправился, когда сумерки уже сгустились.
На Пиперковой улице ему повстречался Михалаки Алафранга.
– Ты куда, Кириак?
– Знаешь новость? «Дунав» окончательно сорвал маску с Огнянова и показал его таким, какой он есть! Оказывается, из Диарбекира бежал заключенный, и его всюду разыскивают… Могу поклясться, что это он, Огнянов… Живет под чужим именем.
– Что ты говоришь, Кириак? Так, значит, он опасный человек, из‑за него могут пострадать и невинные люди… Недаром я вчера предлагал его выгнать, – такой учитель нам не ко двору… Ты куда идешь? Расскажи обо всем бею, пусть примет меры…
– Не мое это дело, у меня и газеты‑то нет, она уМердевенджиева. Это он все знает… – схитрил Стефчов, стремясь заранее отвести от себя подозрения в предательстве. О певчемонупомянул умышленно, чтобы потом все свалить на него.
– Расскажи, расскажи бею: окажешь большую услугуобществу, – повторил Михалаки совсем просто и естественно, так же, как сказал бы Стефчову, что на базаре появилась хорошая рыба, и посоветовал бы купить ее. – Ну, а завтра мы с Хаджи Смионом идем к деду Юрдану… Уже можно поздравить тебя.
Дело в шляпе.
И Михалаки пожал руку Стефчову. – Спасибо, спасибо.
Уже настала ночь. Стефчов и Михалаки пошептались еще немного и разошлись в разные стороны.
Стефчов тронулся в путь, напевая турецкую любовную песню. Он шел в конак.
