100bestbooks.ru в Instagram @100bestbooks
Снова наступила тишина. Присутствие Стефчова стесняло завсегдатаев кофейни. Он сел, поздоровался кое с кем и с торжествующим видом стал прислушиваться… Стефчов полагал, что прерванный разговор касался неких пасквилей на Огнянова и Соколова, во множестве разбросанных всюду в прошлую ночь. Но никто и не заикнулся об этом, то ли потому, что о пасквилях ничего не знали, то ли потому, что отнеслись к ним с презрением.
Рассерженный Мичо ушел. За ним еще несколько человек вышли из кофейни.
В это время вошли двое новыхпосетителей.Это были Огня нов и Соколов. Как только они сели. Хаджи Смион обратился к первому:
– Граф, не покажешь ли к рождеству еще какую‑нибудь комедию?
– «Геновева» – не комедия, а трагедия, – поправил его господин Фратю. – Комедией называется смешной спектакль, а трагедией – спектакль, в котором есть трагические, душещипательные сцены… Пьеса, которую мы сыграли, – это трагедия… Моя роль была трагической ролью… – объяснял многознающий господин Фратю.
– Знаю, знаю, сколько я их насмотрелся в Бухаресте! А как хорошо ты сыграл сумасшедшего! Не сглазить бы тебя, Фратю, но я все‑таки скажу: ты был совсем сумасшедшим… Очень тебе помогли волосы, – похвалил его Хаджи Смион.
В разговор вмешался Иванчо Йота, который только что вошел.
– Не о театре ли речь ведете? – спросил он. – Я в прошлом году был в театре в К., когда играли… не помню что… ах, да – «Ивана‑разбойника».
– «Иванко‑убийцу»[70], – поправил его господин Фратю.
– Ну да, убийцу… Только наша пьеса лучше кончается… Моя Лала всю ночь бредила. Кричит: «Голос! Голос!» – словно какая припадочная, а сама вся дрожит от страха.
Весьма польщенный, господин Фратю горделивым взглядом окинул компанию.
– Да, да, я потому и прошу Графа снова показать нам комедию…Вот будет хорошо, ей‑богу!.. Только песню пускай споют другую, – начал было Хаджи Смион, но вдруг спохватился, что косвенно порицает песню, спетую после спектакля, и в смущении принялся шарить у себя по карманам.
– «Геновева» – не комедия, а трагедия, – повторил господин Фратю строгим тоном.
– Да, да, трагедия… одним словом – театр.
– Ну нет, это была комедия: она вызывала смех, – откликнулся из своего угла Стефчов с ехидной усмешкой.
Огнянов, прервав свою беседу с Соколовым, проговорил:
– Боюсь, Хаджи, как бы меня опять не осрамили… Стефчов не отрывал глаз от газеты, которую держал в руках.
– Кто тебя осрамит? Никто не может тебя осрамить! – пробурчал дед Нистор. – Покажи нам опять «Геновеву» – дети только о ней и говорят. В тот день паша Пенка лежала больная, а теперь только и твердит: «Папа, хочу «Геновеву», «Геновеву» хочу!»
– Хорошо, дед Нистор: да боюсь, не освистали бы меня, – проговорил Огнянов, бросив быстрый взгляд на Стефчова, – ведь это неприятно.
– Особенно, когда свист исходит из навозной кучи, – язвительно добавил Соколов.
Чуть не задохнувшись от злости, Стефчов побагровел, но не решился отложить газету. Он боялся Огнянова и под его презрительным взглядом чувствовал себя очень нехорошо. А глаза Огнянова загорелись угрожающим огнем.
– И я тебя поддержу, дед Нистор, – сказал Чоно Дойчинов, – я тоже хочу посмотреть «Геновеву»… Только Голоса пускай играет Кириак, эта роль больше ему под стать; Фратю, тот хоть и хвастунишка, а божий человек; напрасно его люди ругали.
Стефчов покраснел до ушей от этого простодушного, ноядовитогокомплимента, который задел и господина Фратю.
Огнянов и Соколов невольно улыбнулись. Улыбнулся и Хаджи Смион, хоть и сам не знал почему.
Подняв глаза, Стефчов раздраженно посмотрел на Огнянова и Соколова.
– Да, я надеюсь, что Огнянов из Лозенграда скоро покажет нам и трагедию, – сказал он, стараясь говорить спокойно, хотя голос его дрожал от злости. – Он может быть уверен,что на этот раз никто не будет смеяться – и меньше всегоонсам.
Стефчов сделал ударение на слове Лозенград. (Огнянов говорил, что родился в этом городе). Заметив это, Огнянов немного изменился в лице, но отозвался спокойно:
– Когда за кулисами находятся такие опытные манипуляторы, я хочу сказать – шпионы, как Стефчов, не мудрено, если все превращается в трагедию.
И он презрительно посмотрел на Стефчова. Соколов дернул товарища за рукав.
– Не трогай его, а то вонь еще хуже будет, – прошептал он.
– Терпеть не могу подлецов! – проговорил Бойчо достаточно громко, чтобы его услышал Стефчов.
И в эту минуту он увидел, что у открытой двери кофейни стоит Мунчо. Дурачок уставился на Огнянова и дружески улыбался ему, кивая головой. Сейчас лицо у юродивого было необычайно кротким, добрым и счастливым. Бойчо и раньше замечал, что Мунчо всегда смотрит на него пристально и с любовью, но не мог понять, чем объясняется столь сильная привязанность. Сейчас, когда их взгляды встретились, лицо Мунчо расплылось в еще более блаженной улыбке, а глаза заблестели от необъяснимого и бессмысленного восторга. Он вошел в кофейню, не спуская глаз с Огнянова, и, улыбаясь во весь рот, крикнул протяжно:
– Русс‑и‑ан!.. – и несколько раз провел пальцем по шее, показывая, как отрезают голову.
Все посмотрели на него с удивлением.
Удивлен был и Огнянов, хотя Мунчо не впервые делал ему такие знаки.
– Граф, что тебе сказал Мунчо? – посыпались вопросы.
– Не знаю, – ответил Огнянов, улыбаясь, – он меня очень любит.
Мунчо, как видно, заметил общее недоумение и, чтобы лучше объяснить, почему он восхищается Огняновым, окинул все общество торжествующе‑тупым взглядом и, показав пальцем на Огнянова, крикнул еще громче:
– Русс‑и‑ан!.. – Потом махнул рукой куда‑то в сторону севера и стал еще усерднее пилить себе горло указательным пальцем.
Этот жест, повторенный дважды, привел в смущение Огнянова. Он заподозрил, что произошла роковая случайность, и Мунчо каким‑то образом узнал о происшествии на мельнице деда Стояна, а может быть, и видел его. Волнуясь, Огнянов взглянул на Стефчова, но быстро успокоился, заметив, что тот отвернулся и шушукается с соседом, не обращая внимания на Мунчо.
Вскоре Стефчов встал, отпихнул Мунчо от двери и вышел, бросив на Огнянова злой и мстительный взгляд.
Он весь кипел от злости. Столько раз уже Огнянов задевал его самолюбие, но отомстить ему никак не удавалось. Стефчову не терпелось отплатить врагу, но, опасаясь открытой борьбы с Бойчо, он действовал исподтишка. Пение революционной песни на спектакле дало ему в руки оружие против Огнянова, но, как мы уже видели, и на этот раз коса нашла на камень. Бей не мог допустить, чтобы Огнянов решился петь революционную песню в присутствии начальства, и потому не поверил Стефчову. А тот решил, что настаивать неблагоразумно. Зато Стефчов разнюхал кое‑что другое: три дня назад он был в К. итам случайно узнал от одного лозенградца, что никаких Бойчо и никаких Огоняновых в Лозенграде никогда не было. Стефчов увидел в этом нить, способную привести его к новым открытиям. Судя по всему, под именем Бойчо Огнянов скрывается кто‑то другой, и скрываться у него есть причины. Он водит дружбу с доктором Соколовым, чьи мятежные настроения уже давно не секрет. Этих двух людей, вероятно, что‑то связывает, но что именно? Нет, тут дело нечисто, это ясно… Так, переходя от одного предположения к другому, Стефчов инстинктивно почувствовал, что Огнянов имеет отношение и к таинственному происшествию на Петканчовой улице, которое до сих пор казалось какой‑то мистификацией. Огнянов приехал в Бяла‑Черкву как раз тогда, и тогда же тут началось брожение умов, которому сам он, однако, по‑видимому, остался чужд. Решив разгадать эту загадку, Кириак взялся за дело со всем упорством и страстностью, с какими способна ненавидеть злая и завистливая душа… Новые роковые обстоятельства пришли ему на помощь в его тайной борьбе против Огнянова.
