100bestbooks.ru в Instagram @100bestbooks
Огнянов направился на север. Он держал путь к горному ущелью.
Вечерело.
Солнце заходило медленно и величаво… Но вот угасли его последние лучи, позолотив высокие пики Стара‑планины. Только на западе несколько облачков с золотой кромкой еще улыбались солнцу с поднебесной высоты. Вся долина была окутана тенью. На западе белые обрывы тонули в вечерних сумерках, все больше сгущавшихся над монастырскими лугами, скалами, вязами и грушами, очертания которых расплывались, теряя четкость. Не слышно было ни птичьего щебета, ни стрекотанья кузнечиков. Крылатое племя, днем оглашавшее эту долину веселым шумом, теперь молча ютилось в своих гнездах, свитых на ветвях деревьев или прятавшихся под карнизами монастырских стен. Вместе с темнотой пришла удивительная меланхолическая тишина ночи, и тишину эту будил только грохот горных водопадов. Время от времени легкий ветер доносил в долину отдаленный звон колокольчиков – это запоздалые стада возвращались в город. Вскоре показалась луна и одарила этот блаженный час новым очарованием. Серебристый лунный свет залил луга, и деревья отбросили на землю причудливые тени. Обрывистый склон, теперь отчетливо видный, напоминал стену каких‑то древних развалин; новый купол церкви, весь белый, возвышался над монастырской оградой и тополями, а за ними высоко вздымались вершины Стара‑планины, сливаясь с темным ночным небом.
Огнянов обошел монастырь с задней стороны, спустился в темный овраг и, поблуждав несколько минут по его каменистому дну, подошел к мельнице.
Дед Стоян встретил его у дверей.
– Что случилось? – быстро спросил Огнянов.
– Пришел друг.
– Какой друг?
– Наш человек.
– Наш человек?
– Ну да, из тех, что за народ.
– Кто он такой?
– Не знаю. Нынче вечером спустился с гор и – прямо ко мне. Я сначала испугался: подумал – разбойник. Ты бы посмотрел, на что он похож… Ноги как палки… А оказалось – свой человек. Я дал ему хлеба.
– Отведи меня к своему гостю!
– Я его спрятал, иди за мной.
И дед Стоян повел Огнянова на мельницу. Внутри ее было темно.
Мельник зажег коптилку, провел Бойчо между стеной и жерновами, потом между двумя ларями и остановился перед дверцей, над которой висели клочья рваной паутины, – признак того, что эта дверь долго стояла запертой.
– Как? Он здесь заперт?
– Ну да! Береженого бог бережет… разве не так, учитель?
Дед Стоян постучал в дверь и крикнул:
– Эй, господин! Выходи!
Дверь открылась, и какой‑то человек, согнувшись, вышел из чулана. Это был юноша небольшого роста, сухощавый, белобрысый, с очень мелкими чертами лица, давно уже не бритого, с живыми глазами и легкими движениями; Огнянова он поразил своей необычайной худобой. Он был одет в хорошо облегавшую его тощее тело белую хэшовскую одежду[51], распестренную традиционными кистями и обшитую на спине, груди и коленях цветной тесьмой и шнурами, но такую рваную, что сквозь лохмотья виднелось голое тело скитальца.
Гость мельника и Огнянов, взглянув друг на друга, оба враз вскрикнули:
– Муратлийский!
– Кралич!
Крепко пожав друг другу руки, они расцеловались.
– Как ты очутился здесь? Откуда ты? – спрашивал Огнянов Муратлийского, своего бывшего товарища по повстанческому отряду.
– Я?.. А ты где был и как сюда попал? Неужели это и вправду ты, Кралич?
Кралич оглянулся, растерянно окинул взглядом мельницу и деда Стояна, который застыл на месте, раскрыв рот и продолжая держать коптилку перед товарищами.
– Дедушка Стоян, погаси свет и закрой дверь… Или нет, мы выйдем на двор. Здесь такой шум, что мы друг друга и не услышим.
Дед Стоян пошел вперед с коптилкой и закрыл за ними дверь.
– Ну, беседуйте, – сказал он, – а я пойду лягу. Захочется и вам спать, входите и ложитесь, где понравится!
Дно оврага потонуло во мраке, но обрывистый его склон был хорошо освещен луной. Огнянов и Муратлийский отошли подальше – в самое темное место – и устроились на большом камне, у которого тихо журчала извилистая речка.
– Давай опять расцелуемся, брат, – с чувством проговорил Огнянов.
– Скажи, Кралич, откуда ты взялся? А я‑то думал, что ты все еще в диарбекирском раю!
– Так, значит, тебя еще не повесили? – отшучивался Бойчо.
Они говорили как друзья… Схожие судьбы и страдания сближают и чужих людей. А Бойчо и Муратлийский были братьями по оружию и по идеалам.
– Ну, теперь рассказывай, – начал Муратлийский. – Ты пришел издалека… Поэтому тебе первому говорить. Когда ты вернулся из Диарбекира?
– Ты хочешь сказать, когда я бежал?
– Как? Ты бежал?
– В мае.
– И сумел благополучно пробраться сюда? Как же ты шел?
– Из Диарбекира шел пешком до русской Армении, а там через Кавказ пробрался в южную Россию, затем в Одессу, – все с помощью русских. Из Одессы пароходом до Варны. Оттуда через горы – в троянские хижины. Перевалил Стара‑планину и очутился в Бяла‑Черкве.
– А почему ты выбрал именно этот городок?
– Боялся идти туда, где никого не знаю. В некоторых местах у меня были знакомые, но я не знал, что у них теперь на уме, и не был уверен в них. Вспомнил, что в Бяла‑Черкве живет лучший друг отца, благороднейшей души человек. К тому же я был убежден, что меня там никто не знает, кроме него; да и он бы не узнал, не скажи я ему сам, кто я такой.
– Ну, я‑то узнал тебя сразу. Итак, ты остался здесь?
– Да. Этот человек, друг отца, помог мне устроиться учителем, и пока, слава богу, все идет хорошо.
– Значит, ты теперь за преподавание взялся, Кралич?
– Официально – за преподавание, а неофициально – за прежнее ремесло.
– Апостольство?[52]
– Да, революция…
– Ну, как у вас тут идут дела? Мы‑то оскандалились.
– Дела пока хороши. Настроение очень приподнятое, почва – что твой вулкан. Ведь Бяла‑Черква была одним из пристанищ Левского.
– Какой у вас план?
– Плана еще нет. Готовимся к восстанию, но, так сказать, лишь теоретически и ждем, пока время нас научит. А брожение усиливается с каждым днем и в городе и в окрестностях; рано или поздно восстание вспыхнет.
– Молодец, Кралич! Герой!
– Теперь ты расскажи о своих мытарствах.
– Да ты уже знаешь. В Стара‑Загоре мы так оскандалились[53], что стыдно смотреть в глаза людям…
– Нет, нет, рассказывай с самого начала: что произошло с тех пор, как разбили отряд и мы с тобой расстались. За те восемь лет, что я пробыл в Диарбекире, я ничего не слышал ни о тебе, ни о наших товарищах.
Муратлийский лег на камень, положив руки под голову, и, устроившись поудобнее, начал. Рассказывать ему пришлось долго. Он участвовал в Софийском заговоре Димитра Обшти[54] и в ограблении орханийской почты. Попав в тюрьму в результате предательства, он чудом избежал Диарбекира, а может быть, и виселицы. Затем отправился в Румынию, где полтора года скитался, терпя нужду, а оттуда опять перешел в Болгарию с поручением и снова боролся с опасностями и трудностями, сопутствующими агитатору. Этой весной он очутился в Стара‑Загоре и активно участвовал в подготовке к восстанию. Восстание кончилось печально. Муратлийский был легко ранен турками в небольшой стычке у Элхова и ушел на Стара‑планину, преследуемый турецкой погоней и даже иными болгарами, к которым обращался с просьбой дать хлеба и крестьянское платье, чтобы переодеться. Десять дней скитался он таким образом по горам, подвергаясь тысячам опасностей и лишений. Нестерпимый голод заставил его спуститься с гор, причем он решил, что попросит хлеба у первого встречного, приставив ему к груди пистолет… К счастью, ему повстречался дед Стоян. И Муратлийский с чувством рассказал о том, как хорошо его принял мельник, ведь с тех пор как он начал скитаться по Стара‑планине, это был первый человек, отнесшийся к нему по‑братски.
Огнянов с волнением слушал все то, что рассказывал Муратлийский о своих приключениях и пережитых опасностях. Он переживал вместе с ним его тревоги, страдания, горькие разочарования и стыд за подлое поведение людей, неизбежное, впрочем, после крушения всякой революции. С братским участием он сейчас принялся обдумывать, как бы получше устроить друга.
Муратлийский умолк. Река шумела у их ног. Кругом было пусто и тихо. Против того места, где сидели друзья, высились освещенные луной немые громады скал; ночной ветерок покачивал растущие на их вершинах низкорослые деревца и кусты дикой сирени.
