100bestbooks.ru в Instagram @100bestbooks
Шико охвачен был таким изумлением, что, даже когда Генрих остался один, он не подумал вылезти из книжного шкафа.
Беарнец сам поднял занавес и хлопнул его по плечу.
– Ну, как, по-твоему, я вышел из положения, мэтр Шико?
– Замечательно, сир, – ответил все еще ошеломленный Шико. – И правда, можно сказать, что для короля, не часто принимающего послов, вы умеете принимать их как следует.
– А ведь такие послы являются ко мне по вине моего брата Генриха.
– Как так, сир?
– Да! Если бы он не преследовал все время свою бедную сестру, и другим не пришло бы в голову ее преследовать. Неужели ты думаешь, что если бы испанский король не знал о нанесенном королеве Наваррской публичном оскорблении, когда начальник охраны обыскал ее носилки, неужели ты думаешь, что он предложил бы мне дать ей развод?
– Я с радостью вижу, сир, – ответил Шико, – что все подобные попытки останутся тщетными и ничто не сможет нарушить согласия, царящего между вами и королевой.
– Э, друг мой, слишком очевидно, что поссорить нас кое-кому очень выгодно.
– Признаюсь вам, сир, что не так проницателен, как вы думаете.
– Ну, конечно, брат мой Генрих только и мечтает о том, чтобы я развелся с его сестрой.
– Почему же? Растолкуйте мне, в чем дело? Черт побери, я и не думал, что найду такого хорошего учителя.
– Ты знаешь, Шико, что мне позабыли выплатить приданое моей жены.
– Нет, не знал, сир, но подозревал, что это так.
– Что приданое это состояло из трехсот тысяч золотых экю?
– Сумма неплохая.
– И, кроме того, нескольких крепостей, в том числе – Кагора?
– Отличный, черт возьми, город!
– Я же потребовал не свои триста тысяч экю золотом, – как я ни беден, я считаю себя богаче короля Франции, – а Кагор.
– А, вы потребовали Кагор, сир? Помилуй бог, вы правильно сделали, на вашем месте я бы поступил так же.
– Вот потому-то, – сказал Беарнец со своей многозначительной улыбкой, – вот потому-то.., теперь понимаешь?
– Нет, черт меня побери!
– Вот потому-то меня и пытаются поссорить с женой так основательно, чтобы я потребовал развода. Нет жены, – понял теперь, Шико, – нет и приданого, нет тем самым и трехсот тысяч экю, нет крепостей, нет – самое главное – Кагора. Это неплохой способ избавиться от необходимости сдержать данное слово, а мой братец Валуа весьма искусно расставляет подобные западни.
– А вам бы очень хотелось заполучить эту крепость, не правда ли, сир? – спросил Шико.
– Конечно, ведь в конце-то концов что представляет собой мое беарнское королевство? Несчастное маленькое княжество, которое жадность моего зятя и тещи до того обкорнала, что связанный с ним королевский титул звучит насмешкой.
– Да, в то время как Кагор в составе этого княжества…
– Кагор стал бы моим крепостным валом, оплотом моих единоверцев.
– Так вот, дорогой сир, плакал ваш Кагор, ибо, разведетесь вы с госпожой Маргаритой или нет, король Франции никогда вам его не передаст, разве что вы взяли бы его сами…
– О, – вскричал Генрих, – да я бы и взял его, если бы он не был так сильно укреплен и мне не была так ненавистна всякая война.
– Кагор неприступен, сир, – сказал Шико.
Генрих словно заключил свое лицо в броню непроницаемого простодушия.
– О, неприступен, неприступен, – сказал он, – но если бы у меня было войско, которого я не имею!..
– Послушайте, сир, мы с вами ведь не собираемся вести друг с другом сладкие речи. Вы сами знаете, гасконцы народ откровенный. Чтобы взять Кагор, где командует господин де Везен, надо быть Ганнибалом или Цезарем, а ваше величество…
– Ну, что же мое величество? – спросил Генрих с насмешливой улыбкой.
– Ваше величество сами признали, что воевать не любите.
Генрих вздохнул. Взор его, полный меланхолии, вдруг вспыхнул огнем, но, подавляя этот невольный порыв, он погладил загорелой рукой свою темную бороду и сказал:
– Это правда, я никогда еще не обнажал шпаги и никогда не обнажу. Я соломенный король и человек мирных наклонностей. Однако, по странной противоречивости натуры, я люблю, Шико, поговорить о военном деле: это уж у меня в крови. Мой предок – святой Людовик – имел счастье, будучи воспитанным в благочестии и кротким от природы, при случае ловко метать копье и смело орудовать мечом. Поговорим, Шико, если не возражаешь, о господине де Везене, который может сравняться и с Ганнибалом и с Цезарем.
– Сир, простите меня, – сказал Шико, – если я вас не только обидел, но и обеспокоил. Я сказал вам о господине де Везене лишь для того, чтобы в самом начале погасло пламя, которое, по молодости лет и неопытности в делах государственных, могло вспыхнуть в вашем сердце. Видите ли, Кагор так защищают и охраняют потому, что это ключ ко всему югу.
– Увы! – сказал Генрих, вздыхая еще глубже. – Я хорошо это знаю!
– Это, – продолжал Шико, – и богатая территория, и одновременно – безопасное жилье. Обладать Кагором, значит, иметь хлебные амбары, погреба, полные сундуки, гумна, жилые дома и связи. Кто обладает Кагором, за того все, кто им не обладает, – против того все.
– Э, помилуй бог, – пробормотал король Наваррский, – вот я и хотел обладать Кагором так сильно, что сказал моей бедной матушке сделать из него одно из условий, sine qua non [15], нашего с Маргаритой брака. О, смотри-ка, я заговорил по-латыни! Кагор был приданым моей жены, мне его обещали, я должен был его получить.
– Сир, быть должным и платить… – заметил Шико.
– Ты прав, задолжать и расплатиться – две различные вещи, друг мой. Так что, по-твоему, со мной так и не расплатятся.
– Боюсь, что так.
– Черт побери! – произнес Генрих.
– И, говоря откровенно… – продолжал Шико.
– Ну?
– Говоря откровенно, это будет правильно, сир.
– Правильно? Почему, друг мой?
– Потому что вы, женившись на принцессе из французского дома, не сумели выполнить свое ремесло короля, не сумели добиться, чтобы вам сперва выплатили приданое, а затем передали крепости.
– Несчастный! – сказал Генрих с горькой улыбкой. – Ты что же, забыл уже о набате Сен-Жермен-л'Оксерруа. Сдается мне, что любой новобрачный, которого намереваются зарезать в его брачную ночь, станет больше заботиться о спасении жизни, чем о приданом.
– Ладно! – сказал Шико. – Ну, а после?
– После? – спросил Генрих.
– Да. Сейчас у нас, кажется, мир. Так вот, надо было вам воспользоваться мирным временем и заниматься делами. Надо было – простите меня, сир, – не ухаживать, а вести переговоры. Это не столь занятно, я знаю, но более выгодно. Я говорю так, имея в виду не только ваши интересы, но и интересы короля, моего повелителя. Если бы в лице Генриха Наваррского Генрих Французский имел сильного союзника, он был бы сильнее всех, и если допустить, что католиков и протестантов могут объединить общие политические интересы, хотя бы потом они снова начали спорить по вопросам религии, католики и протестанты, то есть оба Генриха, привели бы в трепет все и вся.
– О, я-то, – сказал смиренно Генрих, – вовсе не стремлюсь приводить кого-либо в трепет, лишь бы мне самому не дрожать… Но, знаешь, Шико, не будем больше говорить об этих вещах, которые меня так волнуют. Кагор мне не принадлежит – ну что же, я без него обойдусь.
– Нелегко это, мой король.
– Что ж делать, раз ты сам полагаешь, что Генрих мне его никогда не отдаст.
– Я так думаю, сир, я даже уверен в этом, и по трем причинам.
– Изложи мне их, Шико.
– Охотно. Первая состоит в том, что Кагор город богатый, и король Франции предпочитает оставить его себе, вместо того чтобы кому-нибудь отдавать.
– Это не очень-то честно, Шико.
– Это по-королевски, сир.
– А по-твоему, забирать себе все, что вздумается, – это по-королевски?
– Да, это называется забирать львиную долю, а лев – царь зверей.
– Я запомню то, что ты мне сейчас сказал, мой славный Шико, на случай, если стану когда-нибудь королем. Ну, а вторая причина, сынок?
– Вот она: государыня Екатерина…
– Она, значит, по-прежнему вмешивается в политику, моя добрая матушка Екатерина? – прервал Генрих.
– По-прежнему. Так вот, госпожа Екатерина предпочла бы видеть свою дочь в Париже, а не в Нераке, подле себя, а не подле вас.
– Ты так думаешь? Однако она отнюдь не испытывает к своей дочери особо пылкой любви.
– Нет. Но госпожа Маргарита является при вас как бы заложницей.
– Ты просто тончайший политик, Шико. Черт меня побери, если мне это приходило в голову. Но возможно, что ты и прав: да, да, принцесса из французского королевского дома при случае может оказаться заложницей. И что же?
– Так вот, сир, чем меньше средств, тем меньше удовольствий. Нерак очень приятный город, с прелестным парком, в котором аллеи – как нигде. Но без денег госпожа Маргарита в Нераке соскучится и начнет жалеть о Лувре.
– Первая твоя причина мне больше нравится, Шико, – сказал король, тряхнув головой.
– В таком случае я назову вам третью. Существует герцог Анжуйский, который добивается какого-нибудь трона и мутит Фландрию; существуют господа де Гизы, которые тоже жаждут выковать себе корону и мутят Францию; существует его величество король Испании, который хотел бы попробовать всемирной монархии и баламутит весь свет. Так вот, среди них вы, государь Наварры, вы, как весы, обеспечиваете известное равновесие.
– Что ты? Я – не имеющий никакого веса?
– Вот именно. Поглядите на швейцарскую республику. Если вы станете могущественны, то есть приобретете вес, все нарушится, вы уже не будете противовесом.
– О, вот эта причина мне очень нравится, Шико, удивительно логично она у тебя выведена. Ты и вправду ученейший человек, Шико.
– Да уж, правду говоря, сир, делаю, что могу, – сказал Шико; несмотря ни на что, похвала ему польстила, и он доверился королевскому благодушию, к которому не был приучен.
– Вот, значит, объяснение, которое ты даешь теперешнему моему положению.
– Полное объяснение, сир.
– А я-то ведь ничего этого не разумел, Шико, я-то все время надеялся, понимаешь?
– Так вот, сир, могу дать вам совет – перестаньте надеяться!
– В таком случае, Шико, с долговой записью на короля Франции я поступлю так же, как с записями моих фермеров, которые не могут внести арендной платы: рядом с их именем поставлю букву «У».
– Это значит – уплачено?
– Вот именно.
– Поставьте два «У», сир, и вздохните.
Генрих вздохнул.
– Так я и сделаю, Шико, – сказал он. – Впрочем, как видишь, и в Беарне можно жить, и Кагор для меня не так уж безусловно необходим.
– Вижу, и, как я и предполагал, вы – государь, полный мудрости, король-философ… Но что это там за шум?
– Шум? Где?
– Во дворе, как мне кажется.
– Выгляни-ка в окно, друг мой, выгляни.
Шико подошел к окну.
– Сир, – сказал он, – там внизу человек двенадцать каких-то оборванцев.
– А, это мои нищие ждут милостыни, – заметил, вставая, король Наваррский.
– У вашего величества есть нищие, которым вы всегда подаете милостыню?
– Конечно, разве бог не велит помогать бедным? Я хоть и не католик, Шико, но тем не менее христианин.
– Браво, сир!
– Пойдем, Шико, спустимся вниз! Мы вместе с тобой раздадим милостыню, а затем поужинаем.
– Сир, следую за вами.
– Возьми кошель там, на маленьком столике, рядом с моей шпагой, ты видишь?
– Взял уже, сир…
– Отлично!
Они сошли вниз: на дворе было уже темно. Король шел с каким-то задумчивым, озабоченным видом.
Шико смотрел на него, и озабоченность короля его огорчала.
«И пришла же мне в голову мысль, – думал он про себя, – говорить о политике с этим славным принцем! Теперь я только отравил ему душу. Что за дурь на меня нашла!»
Спустившись во двор, король Наваррский подошел к группе нищих, на которую ему указал Шико.
Их было действительно человек двенадцать. Они отличались друг от друга осанкой, наружностью, одеждой, и неискусный наблюдатель принял бы их по голосу, походке, жестам за цыган, чужестранцев, каких-то не совсем обычных прохожих, но наблюдатель подлинно проницательный сразу признал бы переодетых дворян.
Генрих взял из рук Шико свой кошель и подал знак.
Все нищие, видимо, хорошо его поняли.
И вот они стали по очереди подходить к королю, приветствуя его с самым смиренным видом. Но в то же время на этих обращенных к нему лицах, умных и смелых, король, один только король, мог прочесть: «Под оболочкой пылают сердца».
Генрих ответил кивком головы, затем опустил в кошель, который предварительно развязал Шико, большой и указательный пальцы и достал монету.
– Э, – заметил Шико, – это же золото, сир!
– Да, знаю, друг мой.
– Черт побери, вы, оказывается, богач.
– Разве ты не видишь, друг мой, – с улыбкой сказал Генрих, – что каждая монета предназначается для двух нищих? Я, наоборот, беден, Шико, и вынужден, чтобы жить, разрезать свои пистоли надвое.
– И правда, – сказал Шико со все возрастающим удивлением, – эти монеты-половинки как-то диковинно обрезаны по краю.
– Да, я вроде как мой французский брат, который забавляется вырезыванием картинок: у меня тоже свои причуды. Когда мне нечего делать, я обрезаю свои дукаты. Бедный и честный Беарнец предприимчив, как еврей.
– Все равно, сир, – сказал Шико, покачав головой, ибо он сообразил, что и тут кроется какая-то тайна, – все равно, очень у вас странный способ раздавать милостыню.
– Ты бы поступил иначе?
– Ну да. Я не стал бы тратить время и разрезать каждую монету надвое. Я бы давал целую и прибавлял бы: это на двоих!
– Да они бы разодрались, дорогой мой, и, желая совершить доброе дело, я бы, наоборот, ввел их в искушение.
– Пусть так! – пробормотал Шико, выражая в этом слове, к которому сводится сущность всех философских учений, свое неодобрение странным причудам короля.
Генрих же вынул из кошеля половинку золотой монеты и, остановившись перед первым нищим, с обычным своим спокойным и ласковым видом посмотрел на этого человека, не говоря ни слова, но как бы вопрошая его взглядом.
– Ажан, – произнес тот с поклоном.
– Сколько? – спросил король.
– Пятьсот.
– Кагор.
Он отдал ему монету и вынул из кошелька другую.
Нищий поклонился еще ниже, чем раньше, и отошел.
За ним последовал другой, смиренно склонившийся перед королем.
– Ош, – произнес он.
– Сколько?
– Триста пятьдесят.
– Кагор.
Он отдал ему вторую монету и достал из кошелька еще одну.
Второй исчез так же, как и первый. Подошел, отвесив поклон, третий.
– Нарбонна, – сказал он.
– Сколько?
– Восемьсот.
– Кагор.
Он отдал третью монету и извлек из кошелька еще одну.
– Монтобан, – сказал четвертый нищий.
– Сколько?
– Шестьсот.
– Кагор.
И так все подходили, кланялись, произносили название какого-нибудь города и цифру. Общий итог этих цифр составлял восемь тысяч.
Каждому из них Генрих отвечал «Кагор», совершенно одинаково произнося каждый раз это слово. Раздача кончилась, в кошельке не оставалось больше монет, на дворе – нищих.
– Вот и все, – сказал Генрих.
– Все, сир?
– Да, я кончил.
Шико тронул короля за рукав.
– Сир! – сказал он.
– Ну?
– Разрешите мне проявить любопытство.
– Почему нет? Любопытство – вещь вполне естественная.
– Что вам говорили эти нищие и что вы им, черт возьми, отвечали?
Генрих улыбнулся.
– Вы знаете, здесь все – сплошная тайна.
– Ты находишь?
– Да. Никогда я не видел, чтобы так раздавали милостыню.
– В Нераке это обычное дело, дорогой мой Шико. Знаешь поговорку: «Что город, то норов».
– Странный обычай, сир.
– Да нет же, разрази меня гром! Нет ничего проще. Все эти люди, которых ты видел, бродят по стране и собирают подаяние. Но они все из разных мест.
– И что же, сир?
– Так вот, чтобы я не подавал все одним и тем же, они называют мне свой родной город. Таким образом, дорогой мой Шико, ты сам понимаешь, я поровну раздаю милостыню и помогаю нищим всех городов своего государства.
– Ну, что касается названий городов, которые они произносят, – это куда ни шло. Но почему вы всем им отвечали «Кагор»?
– Что ты говоришь? – вскричал Генрих с отлично разыгранным удивлением. – Я отвечал им «Кагор»?
– А то что же?
– Ты думаешь?
– Я в этом уверен.
– Вот видишь ли, с тех пор как мы с тобой поговорили о Кагоре, это слово у меня все время на языке. Так ведь всегда происходит, когда страстно желаешь чего-нибудь, а получить не можешь; думаешь о нем, думаешь – и называешь вслух.
– Гм, – хмыкнул Шико, недоверчиво глядя в ту сторону, куда скрылись нищие. – Это гораздо менее ясно, чем мне хотелось бы, сир. К тому же смущает меня еще одно…
– Как, еще что-то?
– Цифра, которую произносил каждый из них: если сложить все эти цифры, получится восемь тысяч.
– А, что касается цифр, то и я, Шико, подобно тебе, ничего тут не понял. Но вот что, пожалуй, приходит мне в голову: как ты знаешь, все нищие составляют различные союзы, и, может быть, они называли количество членов того союза, к которому каждый из них принадлежал. Это кажется мне весьма вероятным.
– Сир! Сир!
– Пойдем ужинать, друг мой. На мой взгляд, ничто так не проясняет ум, как еда и питье. Мы обдумаем все это за столом, и ты сам убедишься, что если пистоли у меня обрезаны, то бутылки полны доверху.
Король свистнул пажа и велел подавать ужин.
Затем, безо всяких церемоний взяв Шико под руку, он поднялся вместе с ним обратно в кабинет, где был сервирован ужин.
Проходя мимо покоев королевы, он взглянул на окна и увидел, что они не освещены.
– Паж, – спросил он, – ее величества королевы нет дома?
– Ее величество, – ответил паж, – пошла проведать мадемуазель де Монморанси, которая, говорят, тяжело больна.
– Ах, бедняжка Фоссэз, – сказал Генрих, – правда, у королевы такое доброе сердце. Пойдем ужинать, Шико, пойдем ужинать!